«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира - Джордж Фридман

Затем было отступление венгерских частей от Воронежа до Будапешта, путь длиной более полутора тысяч километров сквозь русскую зиму 1942–1943 годов. Смерть косила всех без разбора, но гибель евреев трудовых батальонов была практически тотальной. Мой отец отступал по заснеженным полям, не имея зимней одежды, без еды (за исключением того, что он мог обнаружить в отбросах), но с прекрасным осознанием того, что, попадись он в тылу в лапы войск СС, его судьба была бы неминуемо решена. Потом он объяснял свое спасение — то, что он все-таки остался жив, — тремя моментами. Первое, он постоянно видел перед глазами свою дочку, мою сестру, буквально в нескольких метрах перед собой. И он все время стремился подбежать и поднять ее. Во-вторых, он говорил, что городские парни — слабаки. Он же, будучи крестьянским сыном, с раннего детства был закален трудностями сельской жизни. И, наконец, третье: ему просто сказочно, невероятно повезло.

Гитлеру нужно было взять Баку. Без этого поражение Советского Союза представлялось проблематичным. Неудивительно, что немцам Сталинград был просто необходим, так же как и то, что Советам требовалось удержать город. Неслучайно германские сателлиты были на флангах, а не на острие немецкого наступления. Неслучайно советское контрнаступление пришлось именно на фланги. Неслучайно мой отец оказался в самом центре военного ада, потому что везде, где венгерские части были на той войне, находился центр ада. А венгерские евреи были наиболее беззащитны из всех венгров. Случайным было то, что мой отец выжил. Обезличенные силы иногда определяют исторические судьбы. Драгоценные силы, в которых фокусируются воля, характер и счастливый случай.

Когда мой отец наконец-то добрался до Будапешта в 1943 году, Венгрия все еще была независимым государством, сохранившим часть суверенитета от Германии. Суверенитет важен. В то время как внешняя политика Венгрии целиком и полностью определялась в Берлине, внутри страны власть могла в определенной степени устанавливать свои правила и законы. Эта степень, конечно, была ограничена и постепенно уменьшалась. Для венгерских евреев это означало, что хотя условия и были экстремально трудными, значительно более трудными, чем для этнических венгров (которые, в свою очередь, тоже сталкивались с большими проблемами), но все-таки они не испытывали на себе весь ужас разгула нацистского антисемитизма. Мои мама и сестра были живы, и даже типография более или менее успешно функционировала. Им было где жить, им было что есть. Хорти сохранил такие возможности. Может быть, он был способен сделать и больше… Но также была вероятность, что, попытавшись сделать больше, он навлек бы на страну всю мощь ярости нацистов намного раньше, чем это в действительности случилось. В Европе тех лет сохранение возможности для евреев выживать, пусть и во многом случайное, не может считаться чем-то незначительным. Для моей семьи это не являлось чем-то, за что не следует благодарить Хорти. Жить в независимой Венгрии — это было совсем не то, что жить в оккупированной Польше. Для суверенного венгерского государства жизнь своих граждан кое-что значила, и оно не считало их гибель чем-то само собой разумеющимся. Я оцениваю фигуру Хорти в большей степени не по тем хорошим делам, которые он, вполне возможно, и сделал, а по тому злу, которое он не сделал (и которое сделали другие деятели в других странах). В Венгрии все могло быть гораздо хуже и гораздо раньше, чем это произошло на самом деле. Кто-то может осуждать Хорти, мои родители отзывались о нем более мягко. Споры до сих пор не утихают, но совершенно очевидно: то, что он делал в то время, было вопросом жизни и смерти. Он, как и многие другие, был захвачен водоворотом безумия, засосавшим в себя Европу. У него было мало вариантов для выбора, и один хуже другого…

Это стало ясно, когда в 1944 году, следуя своему главному принципу в политике, Хорти попытался ухватиться за новое течение и вступил в секретные переговоры с Советским Союзом на предмет перехода на другую сторону в войне, которую Германия уже явно проигрывала. Немецкая разведка раскрыла это, Гитлер вызвал Хорти на встречу, где пригрозил оккупировать Венгрию и потребовал депортировать венгерских евреев — почти миллион человек. Хорти согласился на депортацию ста тысяч… В Европе того времени это была демонстрация того, как выродился европейский гуманизм. Политик, поучаствовавший в убийстве 100 000 человек, но продливший жизнь 800 000 остальных, сделал максимально возможное из того, что ожидалось от любого на его месте. Впоследствии нацисты все-таки оккупировали Венгрию, и даже то малое, что оставалось возможным при Хорти, стало абсолютно невозможным. Безжалостный исторический поток, с которым Хорти пытался плыть, захлестнул Венгрию. Режим Хорти пал, судьба Венгрии оказалась полностью в руках Гитлера и венгерских фашистов, а для моей семьи время вышло.

Адольф Эйхман был послан в Венгрию для надзора за «окончательным решением еврейского вопроса» в самой большой остававшейся в Европе еврейской общине. В самом разгаре войны, которую Германия проигрывала, скудные людские и транспортные ресурсы были задействованы для депортации сотен тысяч венгерских евреев в Аушвиц (Освенцим) и другие лагеря смерти для их дальнейшего физического уничтожения.

Бывают моменты, когда поступки политических деятелей не поддаются рациональному объяснению. Я пытался понять отношение Гитлера к евреям вообще и представить ход его мыслей. Решение об уничтожении евреев имело свою логику, пусть и извращенную, как мы дальше увидим. Но решение об уничтожении венгерских евреев в то время, когда обстановка на фронтах требовала концентрации всех ресурсов для помощи армии, в то время, когда союзники готовили операцию по высадке во Франции, в то время, когда Красная армия рвалась на запад, крайне трудно, даже невозможно понять с точки зрения логики вменяемого человека.

В конечном счете, это не моя проблема. У меня двое сыновей. Когда они были маленькими, я, как и многие отцы, смотрел, как они спят, и думал об их будущем. Мои мысли бывали весьма темными. Я представлял, что если бы они жили в том месте, где я был рожден, то там, не в таком уж далеком прошлом, найти и убить их было бы государственной политикой «великого и цивилизованного» народа. Любая логика рассыпается при виде двух спящих мальчишек. Как цепочка счастливых случайностей, позволившая моему отцу остаться в живых, не может быть полностью объяснена его сознательными действиями, так и чистое зло, не подчиняющееся никакой логике, заставило бы одних людей охотиться и убивать младенцев не из жестокой необходимости войны, а в качестве первичной цели.

Геополитики утверждают, что люди делают то, что должны делать, все время находясь под давлением суровой действительности. И что народы могут понять и предсказать направления своего развития в результате анализа реальности, в которой они существуют. Обращение Гитлера к антисемитизму на макроуровне можно объяснить, исходя из обстоятельств, в которых находилась Германия после Первой мировой войны. Но спускаясь на микроуровень отдельных человеческих жизней, на уровень двух спящих детей, вся логика разваливается. Существует пропасть между историей и жизнью. Или, возможно, человеческая история, будучи доведенной в каких-то моментах до своего логического завершения, влечет такие ужасы, которые находятся за пределами человеческого понимания.

Судьба моей семьи сложилась несколько лучше, чем у большинства. Мой отец был умным человеком, но для выживания в аду одного ума недостаточно. Он подумал (или ему кто-то подсказал), что немцы начнут «решать еврейский вопрос» в Венгрии с Будапешта. Исходя из этого, он срочно отправил свою мать и сестру в родные сельские места на востоке с целью хоть как-то спрятать их. Злая ирония: немцы начали не с центра, не с Будапешта, а именно с востока. Его мать и сестра были одними из первых, кого депортировали в Аушвиц, где мать сразу отправили в газовую камеру. Сестра выжила. В Будапеште охота на евреев началась несколько позже и носила довольно беспорядочный характер. В июне 1944 года мою маму с тремя ее сестрами отправили на работы в Австрию, где они строили дороги и фабричные корпуса. Две сестры умерли, две выжили, в том числе и моя мама. Она вернулась домой в Будапешт уже после окончания войны, веся около 36 килограммов и еще полностью не выздоровев после тифа.

Моему отцу удалось спасти мою сестру и двоюродного брата. Каким образом? Я до сих пор до конца не могу этого понять. Советская армия неумолимо приближалась к Будапешту, и перед лицом ее наступления нацистская машина уничтожения набирала бешеные обороты, отправляя еще остававшихся евреев в лагеря смерти или просто убивая их. Мою сестру и двоюродного брата, пяти и шести лет от роду, схватили. Они уже стояли на улице в очереди на погрузку в фуру. В это время, по отрывочным воспоминаниям сестры, какой-то высокий человек с белыми волосами в кожаном пальто вытащил их из этой очереди. Его внешний вид был таков, что даже смертельно перепуганный пятилетний ребенок смог запомнить и понять, что он был из какого-то другого мира. Он сказал, что мой отец послал его забрать их и отвезти в безопасное место. И они в конце концов оказались в тот день в здании, находившемся под защитой швейцарского Красного Креста. Отец потом каждый день приносил им еду, пробираясь по осажденному городу. Его опять призвали в «трудовой батальон», наподобие того, с которым он ранее оказался в глубине России.