Твое здоровье, мистер Гретшом - Андрей Фролов

— А ты знаешь о том, что в моем почтовом ящике сейчас лежит письмо?

«Знаю, оно пришло утром. Все, что известно тебе, известно и мне».

— Логично. Знаешь, что там написано? Ведь я еще не читал…

«Догадываюсь. Там сказано, что если издательство не заинтересованно в публикации предыдущего произведения, присылать его продолжения или приквелы тоже не имеет смысла. Без объяснения, естественно, причин. Еще они извиняются и готовы рассматривать и другие ваши работы, милорд».

— Да, я тоже так считаю, — Федор уже не задумывался о том, что разговаривает вслух.

Придвинул пакет с вином, налил себе еще. Но этот разбавить минеральной водой не стал.

— Ну что же, — он приподнял стакан в сторону пустого угла, — пусть будет так. Молодой Гретшом едет в Москву убеждать местных редакторов… Пусть отрежет там пару ушей!

Он хохотнул, выпивая полный стакан. А когда поставил пустой на стол, Собирателя в кухне уже не было.

Вечером, когда Настя вернется с работы, он просто проигнорирует ее. Пусть думает, что живет в гостинице, причем не самой плохой. Так будет удобнее им обоим…

Письмо он прочитал только следующим утром. Дождался, пока Настя уйдет на работу, выскользнул из-под одеяла. Умылся, включил компьютер. Прочитал.

Текст письма практически полностью соответствовал тому, как он это вчера себе представлял. Точнее сказать, как его представлял себе Собиратель.

Тоска и отчаянье навалились с новой силой, но Данилов знал, что это пройдет. Это в самом начале он переживал, бился о стены, скулил и полагал, что все кончено. Но затем научился держать себя в руках, стойко сносить удары издательств и через какое-то время возвращаться к работе. Возвращаться в надежде, что его новая рукопись получит одобрение.

Тем не менее, сегодня пропасть, открывшаяся в душе, вновь была необъятна. Как огромное сливное отверстие, куда утекали все надежды, стремления и мечты. Из разверзшейся пасти на него смотрела живая тьма.

В половине третьего дня он вновь был пьян, прикончив недопитое вино и добавив сто грамм водки. С работы звонил Серега. Поржал над запоем друга, обозвал всех журналистов лоботрясами и бездельниками. Поругался, что запоминать умное слово «копирайтер» ему лень, а потому он будет продолжать называть Данилова журналюгой. Сказал, что на выходных у него будут отмечать день рожденья Светки, нужно быть.

Федор сидел перед компьютером, машинально раскладывая пасьянс «косынку». Собиратель появился в комнате неожиданно, но не напугал. К своему огорчению, Данилов был рад его присутствию.

«Я вижу, милорд с утра навеселе», — проскрипел Гретшом, устраиваясь у окна. Его долговязая фигура отражалась в мониторе.

— Не твое дело, — Федор задвинул клавиатуру в стол. — У некоторых писателей получается творить, только если они пьяны.

«Какое милое заблуждение», — Собиратель закурил, на этот раз не спрашивая разрешения.

Пусть дымит, все равно ковер не испачкает. Таков уж он, не изменить, сам сочинял.

— Ты опять лезешь не в свое дело? — Федор развернулся к окну, рассматривая образ человека в черном фраке сквозь сигаретный дым. — Прошлый урок тебя ничему не научил?

«Отнюдь, — Собиратель был спокоен и рассудителен. — Как раз много чему, ошибаешься, милорд. Однако я хотел бы слегка поправить тебя, если ты не против. Не против»?

— Давай, жги, долговязый, — Федор вспоминал, осталась ли в холодильнике водка.

Сейчас допить ее и лечь спать. А может быть, перед этим пообщаться с гуннами, они веселые парни, всегда из депрессии выйти помогали.

«Недавно, во время разговора на скале, ты сказал мне, милорд, что являешься моим хозяином. Что волен убить меня, если захочешь. Ты действительно считаешь именно так?»

— А то, — водка, кажется, еще осталась. Это хорошо. — Ты считаешь иначе? Как интересно…

«Да, считаю, — продолжал скрипеть Гретшом в голове Данилова, — И ты считаешь, согласись. Ведь именно ты вчера дал добро моему двойнику ехать в Москву. Это значит, что опроверг собственные убеждения. Мы существуем, милорд, пусть и благодаря тебе, но в действительности. И не в твоей власти убивать нас».

Федор почувствовал, как в голове что-то переключилось. Следом пришла волна гнева. На себя, на собственную бесполезность, на бестолковых издателей, ничего не понимающих в современной фантастической литературе, на куклу, живущую в соседней комнате… Да, на эту вешалку с ушами — особенно! На Собирателя, рассуждающего так, как сам Федор бы не смог. Он вообще не любил говорить о страшных или серьезных вещах…

— А еще я сказал тебе, Собиратель Гретшом, чтобы ты держал рот на замке, разве нет?

Он выбросил руку вперед, запоздало вспоминая, что находится не на скале всевластия, а в собственной комнате. Успел подумать, что у Собирателя сейчас гораздо более выигрышная позиция, ведь наваха всегда при нем… Но обмер, увидев в собственной руке матовую сталь револьвера. Гретшом тоже замер, но произведенным эффектом остался доволен.

Его вытянутое лицо, иссеченное морщинами, расколола улыбка, больше похожая на оскал. Потрескавшиеся губы натянулись, делая убийцу похожим на предельно готическую версию Джокера. Он перевел взгляд с револьвера, посмотрел в глаза автора.

«Ты видишь», — сказал он и исчез.

Данилов еще какое-то время сидел в молчании, уставившись на собственную руку, вытянутую вперед так, словно он сжимал в пальцах оружие. Затем он свернул пустое окно текстового редактора, выключил компьютер и упал на кровать, мгновенно провалившись в туман. Гунны не пришли поддержать своего вождя и создателя.

Курсор мигал, словно издевался. Сегодня все происходило так, словно над Федором издевалась сама жизнь. Издевалась Настя, как обычно бодрая и жизнерадостная, похожая на точную копию молодой и влюбленной девушки, но не имеющая внутри ни капли жизни и тепла, словно автомат пожелавшая ему доброго утра. Издевалась кофеварка, неожиданно сломавшаяся именно сегодня. Издевалась капель, отбивавшая по жестяному сливу неровную дробь.

И вот курсор, замерший в начале самой первой строки, тоже издевался.

Решившись, Федор положил пальцы на клавиатуру.

«Лезвия человеческих судеб.

Ф. Данилов, 2007 год».

Выделил заголовок жирным шрифтом, и на этом вдохновение оставило его. Да и не приходило оно, что уж врать.

Он хотел писать, как в мрачный и продымленный город въезжает дилижанс. Хотел писать, как из кареты выходит высокая угловатая фигура. Как два глаза, рассматривающие прохожих, наполнены танцующими дьяволами, но их прикрывает крохотное поле шляпы-котелка.

Но не мог.