Сквозь туманы синие… - Эль Верж

– За меня не волнуйся! – Рассмеялась бабушка. – Я знаю только одно: у меня чудесная внучка, а что думают по этому поводу другие, меня не интересует!

– Папане твое поведение никак не повредит, скорее наоборот. – Засмеялся Климент. – Сумасшедшая дочка вызывает лишь сочувствие. А мы с братьями уж как-нибудь поддержим семейный авторитет!

– Климент, я тебя сейчас поколочу! – Предостерегла я его. – И не надейся, что победа окажется за тобой! Хоть я и почти в два раза легче тебя! Еще раз скажешь, что я сумасшедшая и ходить тебе в синяках!

– Ну-ну, полегче! – Опять рассмеялся Климент. Он был у нас самый смешливый в семье. – Это же не мои слова! Люди называют тебя сумасшедшей Флорой! А в этом, голубушка, ты виновата сама.

– Ну, и ладно! – Буркнула я раздраженно. – Вот уйду в Нижний Бург, будете знать!

– Пожалуйста! Тогда у меня будет на одну комнату больше! В последнее время нам с Кариной стало что-то тесновато. – Поддразнил меня Климент.

– Не дождешься, мерзкий! – Фыркнула я. – Сидеть тебе со своей хозяйкой в одной комнате!

– Тише, ребята, тише! – Вы, прямо, как маленькие! – Пожурила нас бабушка.

– Бабуля, мы же шутим! – Успокоил ее Климент. – Пора, Флоруся! Обещаю, у тебя будет самая лучшая камера! Все для единственного клиента! – Пошутил напоследок брат, чмокнул меня щеку, и передал в объятия бабушки. Попрощавшись с бабушкой, я с Климентом вошла в здание тюрьмы. Братец моментально превратился из дурашливого верзилы в строгого командира отряда. Мы зашли в просторный, скудно обставленный кабинет начальника тюрьмы.

– Заключенная Берсенева Флора Дмитриевна доставлена! – Отрапортовал он худому бледному человеку в мешковатом синем мундире. Этот человек и оказался главным в этом исправительном заведении. Он сидел за старым столом с облупившейся полировкой и просматривал стопку пожелтевших бумаг.

– Хорошо, хорошо. – Кивнул он. – Проходите к дежурному. Вы, Климент Дмитриевич можете идти. Брат подмигнул мне и бодрой, уверенной походкой вышел из кабинета. Опять я осталась одна…

– Дежурный в соседней комнате. – Раздраженно сказал начальник тюрьмы, словно хотел сказать: «Идите, идите! Сколько тут можно стоять?»

Я вышла в тускло освещенный коридор.

– А что, если сейчас взять и уйти? – Мелькнула шальная мысль. Здесь никого нет. Начальник и дежурный, как тараканы по щелям сидят в своих кабинетах. Кто помешает мне уйти? Никто. Только, что будет потом? Отец будет взбешен. В порыве ярости выгонит из дому, а чего доброго и из города. И куда идти? Меня всегда притягивал к себе необъятный мир, раскинувшийся за пределами города и ближайших окрестностей, но уходить было страшно… Можно было податься в Нижний Жизнебург. Туда, как впрочем, и оттуда вход был всегда открыт. Но под землю никто не рвался. Обитатели Нижнего Жизнебурга изредка выходили, но неизменно возвращались обратно. Мысль, что придется жить под землей, показалась мне столь невыносимой, что я уверенно толкнула дверь в кабинет дежурного. В маленькой каморке, заставленной шкафами с запыленными, давно немытыми стеклами, сквозь которые были еле видны пожелтевшие картонные коробки с бланками заключенных. Большинство из них были не заполнены. Нарушителей в городе практически не было, и тюрьма пустовала.

– Сейчас одним бланком будет больше. – Невесело подумала я и присела на краешек деревянного стула, на который мне молча кивнул дежурный – бесцветный маленький мужчина лет пятидесяти с хвостиком. Он достал из шкафа бланк, и начал заполнять, ничего меня не спрашивая. Видимо, он и так знал, кто я. Записав мои ФИО и возраст, он призадумался. Следующая графа, которую ему предстояло заполнить, была: внешность заключенного. Он подумал, потом молча кивнул в сторону двери, где на косяке были приклеена сантиметровая лента. Поставив меня к косяку, он записал мой рост: 171 см. Потом он начал переписывать карточку в толстую тетрадь.

– Подождите меня здесь. – Сказал он, отложив ручку в сторону. – Нужно сходить к начальнику тюрьмы за подписью.

Он вышел, и я осталась одна. Тетрадь с описанием заключенных так и осталась лежать открытой на столе. Я заглянула в тетрадь, исписанную ровным, красивым почерком. Так каллиграфистки переписывали на отдельных листах единственную газету Жизнебурга: «Наше время».

Последняя запись в тетради особенно привлекла мое внимание: она гласила: Флора Дмитриевна Берсенева – 26 лет, дочь советника Дмитрия Евгеньевича Берсенева. Осуждена на 10 суток одиночного заключения за нарушение закона о непосещении заброшенной части города. Внешность: рост 171 см., волосы темные, длинные – доходят до середины лопаток, телосложение худощавое, лицо овальное, бледное, скулы выступают, нос прямой, длинный, сильно покрыт веснушками. Глаза маленькие, серо-зеленые. Особых примет нет. Вот и все описание. Неужели я и в правду похожа на это чучело? Долго размышлять мне над этим не пришлось, так как вернулся дежурный и с порога приказал идти за ним.

В коридоре он открыл какую-то узкую дверь, зашел туда и через мгновение вернулся, держа в руках толстое одеяло, которое тут же передал мне, пробурчав при этом:

– Это вам. Постельное белье не полагается. – Одеяло оказалось тяжелым, и я еле поспевала за своим провожатым. Мы поднялись на второй этаж, и мужчина открыл ключом ближайшую дверь.

– Это ваша камера, проходите. Вопросы есть?

– Да. – Ответила я. – Будут здесь кормить, и возможны ли встречи с родственниками и друзьями?

– Кормить будут два раза в день. А насчет встреч – это вам не дом свиданий, а городская тюрьма! – Явно оскорбившись, заявил дежурный и раздраженно кивнул головой в сторону камеры. – Мол, заходи поскорее.

Опять за мной захлопнулась дверь, отрезав от мира. Честно признаться, здесь было гораздо лучше, чем в изоляторе. Комната была большая, просторная. Огромное окно было зарешечено тонкой сеткой, скорее для порядка, чем для предотвращения побега. А зачем? Из тюрьмы никогда никто не сбегал. Бежать было некуда: в городе рано или поздно поймают, а покидать «Город Жизни» было страшно. Повесив одеяло на спинку стула, я села на кровать – делать было нечего. Книгу я отдала бабушке. Все равно отобрали бы. С собой нельзя ничего было приносить.

– Хоть бы и здесь снотворное давали! – С тоской подумала я. Но нет! Здесь была тюрьма – исправительное учреждение. Человек должен был здесь думать о своих проступках, раскаяться и не совершать их в дальнейшем. Честно признаться, я не совсем признавала свою вину. Да, я нарушила закон – пошла в запретную часть города. Жителям нельзя было показываться в заброшенной части, так как власти боялись, что там до сих пор сохранились источники инфекции. Я в это не верила. Бабушка еще давно мне сказала, что это чепуха. Вспышки заболеваний, которые время от времени случались в городе, по ее словам, были принесены извне, возможно птицами, или грызунами, но никак не из заброшенной части. Теперь нежилые части были под запретом. А ведь там можно было бы взять немало полезных вещей. Одежду хотя бы! Ведь в тех районах остались целые магазины и склады! Тогда бы дочке советника не пришлось бы ходить в старой, непонятного цвета юбке, свитере с заплатами на локтях, давно вытершемся бабушкином пальто и полуразвалившихся ботинках! Самое смешное, что даже у многих «рядовых» девушек была одежда гораздо лучше моей. Просто их отцы или воздыхатели не боялись нарушить закон, и им удавалось не попасться с поличным. Но не одежда влекла меня туда. На развалины меня манила атмосфера прошлого… Я не ходила в районы безмолвных, зловещих многоэтажек – там было жутко. Я обычно пробиралась в уютные дворики, окруженные старыми двух, – трех или пятиэтажными домами, с лепными узорами на фасадах. Даже не знаю, как описать то чувство, которое приходило ко мне там – умиротворение, светлую печаль или что-то другое? Я не могла точно сказать. Единственное, что я точно знала, что при первом же удобном случае опять проберусь в тихий, залитый солнцем дворик, чтобы, слегка раскачиваясь на старой, мелодично поскрипывающей качели наслаждаться теплыми лугами солнца и мечтать.… Мечтать о том, чего уже давным-давно нет, и никогда не будет…

Глава 6

– С возвращением, преступница! – Больше не будешь ходить, где не следует?! – Сурово спросил папочка, но в его темно-серых, стального цвета глазах была радость. Папа любил, когда вся семья была в сборе. И хотя я была паршивой овцой в породистом стаде, я была частью этого стада и должна была быть на месте.

– Здравствуй, папочка! – Я чмокнула отца в гладко выбритую щеку – он не носил ни бороды, ни усов. Посчитав, что сейчас будет уместнее не прекословить, я покорно добавила:

– Теперь, папочка, я буду ходить только там, где разрешено. Можно мне пойти в ванную? Две недели практически без воды не сделали меня чище.