Спецзона для бывших - Александр Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да не было ничего этого, – без обиняков заявляет бывший полковник. – Меня самого обокрали. Во время обыска. В служебном кабинете. Исчезли мой китель, спортивная одежда (после работы я ходил в спортзал), пропали кроссовки «Найк». И это не всё. Как только меня и так называемых подельников задержали, то в интернете появились наши адреса, и по всем адресам были совершены кражи. Однако крупные вещи не брали. В моей квартире взяли мой паспорт, дочкину золотую цепочку и… утюг! Возможно, искали какие-то бумаги. Но и это тоже не все странности в нашем деле. После нашего ареста по Москве кто-то растиражировал книгу, где раскрыл всю нашу агентурную сеть. Что это значит? Только одно: кто-то целенаправленно «сливал» информацию про нас: адреса, агентов… Фактически это служебные данные. И этот кто-то хорошо владел всей этой служебной информацией.
Следствие длилось четыре года шесть месяцев.
– А вы представляете, что значит провести такой срок в СИЗО? – восклицает Чатов. – Это все время находишься в одной маленькой камере, где ты либо сидишь, либо лежишь. Раз в месяц парикмахерская, два раза в месяц по часу свидания, один раз в неделю – душ на пятнадцать минут. Вот все «прогулки», разрешенные распорядком дня. Через каждые полторы минуты на двери камеры открывается-закрывается «зрачок» – за вами следят круглосуточно! И все время на вас давят стены закрытого помещения, отчего развивается фобия на замкнутое пространство. Когда меня после суда наконец повезли в зону и сажали в автозак, то я первым делом посмотрел на небо и так удивился, оттого что вдруг увидел самолет. Я даже непроизвольно воскликнул: «Смотрите, летит!»
– На суде вы признали вину?
– Да ничего не признал. Хотя и следствие, и суд очень старались доказать нашу вину. Сначала у нас были одни следователи, потом другие. Все московские следователи отказались вести наше дело, поняв, что это политический заказ. Тогда набрали следователей с периферии, пообещали всем московскую прописку. А потом их всех «кинули»…
– Откуда вы знаете?
– Знаю. Дошла информация.
– Что на суде вам конкретно вменяли в вину?
– Якобы мы занимались вымогательством. Задерживали коммерсантов, возбуждали уголовное дело, а потом за деньги отпускали. Хотя в действительности по нашему делу не проходило ни одного коммерсанта.
– Тогда на чем же строились обвинения?
– Потерпевшими в нашем деле были уголовники. Один из них оказался наемным убийцей. Он был в федеральном розыске. Нам из УВД Татарстана прислали на него ориентировку. Сообщили, где он может скрываться. Два дня мы его караулили. Задержали. При нем были восемь тысяч долларов и оружие. Отправили его в ИВС [2] . Утром его забрали опера и увезли в Питер по каким-то своим делам. Потом его осудили на двадцать лет зоны. А затем начался торг. К нему то и дело приезжали прокурорские и предлагали: дашь нужные показания – мы тебе сократим срок. В итоге через три года отсидки он вдруг «вспомнил», что МУР у него вымогал за освобождение пятьдесят тысяч долларов. Другим потерпевшим по нашему делу был чеченский боевик, который приехал в Москву лечиться. Нам поступила информация на него. Мы выехали и задержали его. Нашли у него пистолет, поддельный паспорт и поддельный техталон. А потом нам вменили в вину незаконное задержание. Якобы мы подкинули ему пистолет. И якобы незаконно применили наручники. Хотя ясно было, что он скрывался. Все следствие по нашему «делу» было фальсификацией от начала до конца. Следователи не знали, что с нами делать. Поэтому следствие и длилось так долго – больше четырех лет.
Тяжело вздохнув, мой собеседник выдает наболевшее:
– Я до сих пор не знаю, зачем нас посадили. Кому мы мешали? Впрочем, догадываюсь…
– Какой вам срок дали?
– Четырнадцать лет строгого режима. Это очень много. Одним из так называемых подельников по моему делу проходил мой коллега, у которого произошла страшная драма. Накануне ареста он отдыхал где-то за городом, катался на лыжах и сломал себе позвоночник. Его арестовали и тоже привезли в Лефортово, где он пролежал на койке четыре с половиной года. На суд его приносили на носилках. В итоге осудили на тринадцать лет. У меня тоже произошла трагедия. Через два месяца после того, как меня арестовали, погиб мой сын. На него набросились на улице хулиганы, жестоко избили. И я сам потом читал в одной из московских газет: мол, сами «оборотни в погонах» убили сына Чатова с той целью, чтобы он не смог дать в суде показания против отца. Ну не подонки ли могли все это придумать?
Перебив сам себя, Сергей Васильевич вдруг спрашивает:
– Вы пьете воду?
Заметив мой недоуменный взгляд, он поясняет:
– Извините, волнуюсь, мне надо выпить воды.
Судорожно пьет. Понемногу успокаивается и продолжает свою исповедь:
– Изоляция от общества накладывает свой отпечаток. Замкнутое пространство. Узкий круг общения. Нет средств для расширения своего лексикона. Через три года пребывания в Лефортово я вдруг понял, что разучился… говорить! Ко мне приходил адвокат, а у меня язык не поворачивался – в прямом смысле – отвечать на его вопросы. Я спросил адвоката: как мне быть? Он посоветовал нанять репетитора.
– Где, в тюрьме?
– А где же еще.
– Наняли?
– Да, нанял.
– И его пропускали?
– Он приходил под видом адвоката.
Спрашиваю Чатова, чему может научить зона. Отвечает не задумываясь:
– Зона ничему не научит, если сам не захочешь учиться.
В будущее он смотрит с оптимизмом:
– Я выучил в колонии английский язык. Научился работать на персональном компьютере.
О прошлом говорит безапелляционно:
– В отношении меня был вынесен преступный приговор преступной группой под видом суда. Я не считаю виновным ни себя, ни своих товарищей. Нам хотели доказать сто тридцать эпизодов преступных действий, но вменили (а не доказали) только четыре преступления.
По дороге в ад
Осужденный Владимир Мишин – самая зловещая фигура в колонии. На его счету больше всего убийств. И срок у него тоже самый большой – 25 лет заключения.
Эта дикая история произошла 12 июня 1997 года в городе Грязи Липецкой области. Два патрульных милиционера обратили внимание на компанию молодых людей, пристававших к двум девушкам. Подошли разобраться…
А потом старший патрульной группы Мишин достал пистолет и начал убивать. Убил одного, второго, третьего… Закончились патроны. Сменил в пистолете обойму и убил четвертого. Впоследствии судебно-медицинская экспертиза установит, что милиционер выстрелил каждой жертве в брюшную полость, грудную клетку и… в голову.
Спрашиваю убийцу: за что он так с ними? Отвечает не раздумывая:
– Об этом уже писали в газетах.
Кажется, разговор закончен. Меня предупреждали, что Мишин – замкнутый человек. Редкие письма из дома он сразу рвет. Друзей в колонии не завел. Живет «в одного», как говорят на зоне. Но иногда на него что-то находит, и он покупает «на отоварке» конфеты, а потом раздает их всем желающим: «Угощайтесь, мужики!..» Одним словом, странный тип, о котором можно сказать, что он себе на уме.
И вдруг Мишин произносит:
– Они меня оскорбляли…
– Кто оскорблял?
– Убитые.
– И что же, так сильно оскорбляли, что вы потянулись к оружию?
– Они меня оскорбляли полчаса. Нецензурной бранью. Глаза в глаза. В мой адрес. Я все это сначала терпел.
– Почему вы не сообщили об этом в свой отдел милиции? Вызвали бы кого-нибудь на помощь. Наверняка у вас была рация.
– Даже две рации были: у меня и напарника. Но они, как всегда, не работали. Я был старшим патруля, поэтому дважды отправлял напарника бегать звонить в РОВД [3] из телефонной будки. Полчаса мы ждали, что к нам из РОВД кто-нибудь приедет, – не дождались. А когда уже все было кончено, когда я убил их, то через три минуты к нам подъехали сразу три машины, опоздали…
У осужденного Мишина цепкая память. Особенно на свои ощущения:
– Помню, я поразился: оказывается, человека так легко убить! Я раньше об этом никогда не думал. А когда стрелял в них, так быстро все произошло. Достал пистолет, и – бах-бах! – убил. Очень просто. Только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны… И мне после этого сразу очень легко стало. Думаю, ну вот как здорово все закончилось. Потом на место убийства приехал начальник РОВД, спросил: «Ты пил?» Отвечаю, что нет. Он говорит: «Тогда поехали в больницу – снимать стресс». Я отдал ему пистолет. Помню еще, что начальник РОВД сказал мне: «Все нормально, ты не переживай, если что, я сяду вместе с тобой».
– Сколько всего патронов вы расстреляли из своего пистолета?
– Две обоймы, шестнадцать патронов. В последнего потерпевшего я вообще всадил восемь пуль.
– Зачем так много?
– Потому что он был последним. И я просто разряжал в него обойму. Хотя его, по большому счету, можно было бы и не убивать. Меня оскорбляли только двое из всей компании. Остальные молча наблюдали.