Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Обожая пробираться на кухню, поесть особого, кукурузного хлеба – его не подавали к столу, – я болтала с прислугой. Однажды, чтобы расположить к себе кухарку, выдумала жалобную историю, которая довела ее до слез.

– Вы не знаете, Роза, – начала я тихонько, – как бережно обращаются со мной родители. Можно подумать, что я их родная дочь!

У Розы округлились глаза.

– Что вы такое рассказываете?! – сказала она.

– Ну да, Роза, я ведь вовсе не их дочь. Я просто бедный найденыш, над которым сжалились – меня удочерили. Но это тайна, вы никому не рассказывайте!

Глаза Розы наполнились слезами, заплакала и я. Взявшись за руки, мы поклялись хранить тайну. Но эта ноша стала непосильной для Розы, и она стала бросать на мою мать любопытные взгляды и всячески выражать свое трогательное сочувствие и верность. Удивленная мама спросила:

– Что происходит, Роза?

– O, сколь добра, мадам! О, такая добрая!..

– Роза, вы что-то от меня скрываете?

– О, мадам, этот ребенок, этот несчастный маленький найденыш!

– «Найденыш»?!

– Ну да, мадам! Подумать только… и мадам обращается с ней как с родной дочерью!.. Ах, мадам, я не могу сдержать слез! И вот тут правда вышла на свет! Отец, обычно такой тихий и нежный, задрал мне юбку и дал один-единственный шлепок – в жизни не получала! Этот достойный человек впал в гнев, я никогда и не подозревала, что у него такие сильные руки! Сам-то он, воплощение честности, не допускал ни малейшего отклонения от истины. После этого несколько дней я украдкой пробиралась к зеркалу, чтобы посмотреть на красный след от удара на ягодицах, и долго не могла сидеть.

Ребенком Скиап была трудным, и это не изменилось. Кругом непрерывно повторяли, что она некрасивая, а вот ее сестра красивая; в конце концов она этому поверила и начала искать способы стать прекрасной. Покрыть лицо цветами, превратив его в райский сад, – как это восхитительно… Вот росли бы у нее на лице цветы – и стала бы она единственной в мире! Вьюнки, настурции, маргаритки… В полном цвету! С большим трудом я раздобыла семена у садовника и посадила в горло, уши, в рот, чтобы скорее выросли в теплом теле, и принялась ждать результата.

Увы, в нашем материальном мире результат не замедлил сказаться: она стала задыхаться. Потеряв голову от отчаяния, мать послала за врачом – пусть отнимет у ее одаренной богатым воображением дочери подобные мечты и иллюзии. После этого другой доктор обнаружил, что его коллега забыл в носу ребенка кусочек ваты; тот сделался твердым как камень, что могло бы кончиться неприятностью. Но для нее единственное разочарование – цветы не выросли и не превратили ее в ослепительную красавицу.

На этот раз отец воздержался от наказания. Что за культурный и скромный человек! Немногие из его работ опубликованы, но эрудиты до настоящего времени обращаются за справками к его трудам по востоковедению. И конечно же, коллекционеры всего мира приезжали посмотреть на его медали. Добрый, приветливый, глубоко привязанный к своей семье, хороший гражданин, неподкупный патриот. Он отказывался от почестей и наград, что иногда воспринималось как презрение. А он просто был застенчив, безразличен к светским почестям; суровый со своими, по отношению к себе честен и принципиален. В одной из комнат на чердаке нашего дома мать хранила в огромном чемодане свое свадебное платье и другие наряды, которые когда-то носила. Часами я примеряла их, вынув все из чемодана. Нашла там маленькие белые подушечки – их женщины во времена юности моей матери подкладывали ниже талии сзади, привязывая спереди шнуром; так подчеркивали линию бедер и приподнимали грудь. Считала тогда и считаю до сих пор, что эта мода шла очень многим. Еще извлекла необыкновенно тонкое нижнее белье, украшенное кружевами или вышивкой, длинные платья всех цветов (однако вкусы у матери весьма сдержанные) с тонкой талией. Подолгу оставалась я там, любуясь этими сокровищами, пытаясь вообразить, какова была моя мать в молодости.

Меня отправили в школу; очень скоро я обнаружила, что она не похожа на те, где все делается для детей, уважают их пожелания, изучают их возможности. Моя школа – мрачная темница с суровой дисциплиной, где нельзя даже задавать вопросов. Не знаю, что лучше. Впрочем, моя школа ничем не отличалась от многих других.

Учительница, похожая на ястреба, сразу меня невзлюбила, и начались придирки, столкновения. Вскоре я возненавидела ее, и взаимно; она предсказала, что я плохо кончу. Зато сама я решила, что жизнь отщепенца мне неинтересна и я способна сделать ее печальное предсказание неосуществимым.

Как раз в то самое время Тибр вышел из берегов. Желтоватыми водами затопило многие улицы, особенно досталось нашей улице Лунгара, улице Набережной. Как многие маленькие дети, я не понимала, что тут беда, невзгоды, разрушения; меня это забавляло: все по-другому; нет больше скучной дороги в школу, за мной приезжает лодка, и по утрам я вылезаю из окна… даже занятия перестали казаться такими невыносимыми. Наводнение длилось несколько дней, потом вода отступила, обнажив улицы более черные и грязные, чем прежде. Только когда мать повела меня навестить бедняков, потерявших все свое имущество, я поняла, сколь эгоистично отнеслась к этому событию, и больше никогда не желала нового паводка. Огромная волна патриотизма прокатилась по всей стране, повсюду происходили манифестации, и школьники сажали деревья во славу Италии. Состоялась грандиозная процессия, и, конечно, я приняла в ней участие, судьба припасла мне это опасное испытание. Наши патриоты столкнулись с группой коммунистов; ссора разразилась на площади Венеции – это как будто встретились гнев и преступление. Брань в каждом лагере превратилась в кровавые стычки, детей затаптывали в грязь, были жертвы, много раненых.

Признаю, конечно, что все происшедшее со мною воспринималось как волнующее приключение. Впервые в жизни я свободна действовать по собственному усмотрению, никто мне не говорит, что́ следует делать. В мои шесть лет меня переполняло сознание собственной значительности. Я «бросилась в революцию», окруженная озлобленными, сорвавшимися с цепи типами, сопровождала их до площади Квиринале, к королевскому дворцу. Упивалась всем этим шумом, нравилась себе своей экстравагантностью и лишь поздно ночью, уставшая и проголодавшаяся, решила: пора возвращаться домой. Мимо ехал фиакр; я остановила его голосом, который мне казался требовательным, и бросила: «Поезжайте во дворец Корсини!» Кучер посмотрел на меня несколько удивленно, но подстегнул лошадь.

У двери дома меня ждал отец; уже много часов полиция разыскивала маленькую девочку, не вернувшуюся из школы. Может быть, ее убили или ранили во время смуты… Очень спокойно и непринужденно я спустилась из экипажа со словами: «Папа, пожалуйста, расплатись с кучером!» – и проследовала в дом…