Власть, народ и институты - Даниил Александрович Сторчевой

иудаизме («…с иноземца взыскивай, а что будет твоё у брата твоего, прости» (Втор. 15:3)) ростовщичество сейчас практикуется представителями не только иудаизма, но и остальных мировых религий.

2) Высокий уровень экономического развития свойственен не только протестантским странам (и немногим из протестантских стран он свойственен, так как, к примеру, в Гане 60 % протестантов, но страна слабо развита в экономическом плане), а если взять в качестве примера Китай, то, согласно Хантингтону14, конфуцианство сначала считалось причиной экономической отсталости Китая, тем не менее, уже меньше чем через 200 лет конфуцианство с его трудовой этикой, дисциплиной и т.п. уже называют, напротив, одной из причин успеха Китая. Более того, религиозные и другие культурные установки могут трактоваться в разных случаях по-разному, а иногда и вовсе быть подстроены под процессы модернизации, происходящие в стране.

3) Наконец, два гражданина одной страны могут быть приверженцами одной культуры, однако быть при этом разными гражданами, разными людьми. Один законопослушен, исправно платит налоги, положительно относится к действующей власти, не хочет перемен в социально-экономической модели государства. Другой уклоняется от налогов, оппозиционен, жаждет перемен. Следовательно, можно говорить об еще одном виде идентичности, помимо культурной, этнической, национальной, профессиональной, политической, – гражданской идентичности15. Под этим видом идентичности я подразумеваю отношение человека к сложившейся в его стране системе власти с ее законами, институтами и людьми, занятыми в этой системе. В этой системе человек может идентифицировать себя как сторонника системы, который прикладывает усилия для ее укрепления и возможного развития, или же человек может себя идентифицировать как противника данной системы, как инородный элемент, подчиняющийся требованиям системы, насильно втиснутый в эту систему и зачастую пытающийся высвободиться из ее оков: эмигрировать, постараться смягчить порожденные системой тяготы для себя, возможно, даже пытаться как-то дестабилизировать систему. Соответственно, чем больше людей идентифицируют себя как сторонников системы, тем сильнее действующие в ней институты, и, наоборот, чем больше людей ощущают себя инородными элементами и идентифицируют себя как противников системы, тем более слабы, шатки институты государства. При этом и сторонники, и противники, и «неопределившиеся» (нейтрально относящиеся к системе люди) могут быть приверженцами одной культуры. В США примерно поровну распределены предпочтения граждан между партией демократов и партией республиканцев, что показали прошедшие выборы, и никакого громадного культурного различия между избирателями одной и другой партий нет. И среди сторонников демократов, и среди сторонников республиканцев большинство протестанты, американцы с едиными культурными установками. В данном случае разнится политическая идентичность граждан. Описанная в этом параграфе гражданская идентичность шире политической, хотя природа их, в целом, схожа. Различие заключается в том, что политическая идентичность охватывает идеологию или партию с идеологией (которая находится у власти или борется за нее) в то время, как гражданская идентичность отражает отношение к системе власти как к целостному механизму с ее нормами, ценностями, институтами, законами, а отношение к конкретно партии, руководящей этой системой, не то, чтобы обособленно, но есть лишь часть гражданской идентичности. Важно указать, что в систему власти я включаю конкретных политиков и других людей, занятых в этой системе, так как у людей при одной и той же системе может складываться разное отношение к ключевым фигурам, находящимся на вершине власти: либо неприязнь из-за ряда субъективных и объективных факторов, либо нейтрально-положительное отношение, либо едва ли не их обожествление, создание культа личности.

Помимо гражданской деятельности народных масс необходимо рассмотреть гражданскую и профессиональную идентичности самих властей. Сейчас к власти мы отнесем лишь высокопоставленных чиновников и, собственно, лидеров государств – политическую элиту (помним, что обычно при экстрактивных институтах экономическая элита – крупные предприниматели – сливаются воедино с политическими верхами). Во многом идентичность власти определяется уже сформированными институтами: если институты имеют высокий характер инклюзивности, то, вероятно, что власти, боящиеся своего ухода в условиях сменяемости, будут идентифицировать себя, в первую очередь, как «слуг народа»16, не имеющих широкого пространства для маневра, превышения своих полномочий, «распила» государственного бюджета и пр. Следовательно, от устойчивости инклюзивных институтов зависят профессиональные качества политиков, руководящих государством. В итоге, исторически прочные инклюзивные институты не позволяют властям действовать в своих интересах, требуют результатов и соответствующих этико-профессиональных качеств – все это укореняется в менталитете граждан, и инклюзивные институты сохраняют и приумножают свою силу. В истории известны случаи, когда население отказывалось от инклюзивных институтов в угоду экстрактивным, так как властям не хватило политической грамотности (речь об этом пойдет дальше), а новые власти смогли предложить скорые решения некоторых проблем и воплотить отчасти свои идеи в реальность (как уже говорилось выше, скорое решение проблем обеспечивало устойчивость определенных тоталитарных режимов). Переход от экстрактивных к инклюзивным институтам, конечно, также возможен, что подтверждают масса исторических примеров (любое государство с инклюзивными институтами проходило через стадию, когда в нем функционировали экстрактивные институты) и установление либеральной демократии в ряде развивающихся стран в конце XX – начале XXI вв. (в большинстве таких государств институты инклюзивны, но «слабы», так как демократические традиции обществу, где экстрактивные институты существовали на протяжении всей истории, чужды и непривычны). Идентичность властей при переходе от экстрактивных институтов к инклюзивным меняется так или иначе в разных случаях:

– если к переходу располагают реалии (политические, экономические, социальные), то политики доказывают, что живут не (или не только) «за счет политики», а «для (ради) политики» как профессии и призвания, о чем писал Вебер17. Политики показывают, что идентифицируют себя как слуг народа. Следовательно, устанавливаемые ими институты прочны, ведь народ оказывает, в свою очередь, доверие, учитывает стремление власти к реформам в сложившихся обстоятельствах (кредит доверия обычно у власти во время реформ есть, и оказан он теми классами, слоями общества, которым эти реформы «на руку», однако недовольство может быть вызвано у других социальных групп, которым изменения принесут убытки или нанесут какой-либо еще вред. Именно из-за недовольства консервативно настроенной части элиты в ряде европейских стран откладывались или прерывались аграрные и иные реформы, в том числе реформы Просвещенного абсолютизма). Тем не менее, кредит доверия может быть и исчерпан, когда попытки реформ предпринимаются слишком часто, сами реформы не приносят ожидаемых результатов или же реформы лишь обещаются властями, а до реальных действий дело не доходит;

– если переходу и смене политического режима способствует отказ власти от первоначальной идеологии, при этом факторы отказа от нее не столько объективны, сколько субъективны (давление на лидера другими влиятельными политиками, их возможное желание предотвратить какие-либо колебания в будущем путем перехода к более привлекательной идеологии с соответствующими, подходящими ей институтами), то идентичность власти, как и народа, сменится скорее революционно, нежели эволюционно,