Власть, народ и институты - Даниил Александрович Сторчевой

в них личная инициатива не поощрялась, так как колонизаторы были заинтересованы в сохранении существующего положения дел, обеспечивающего высокую прибыль (описываемая Робинсоном и Аджемоглу энкомьенда в испанских колониях соответствует этому описанию). При нацизме также была сформирована политическая и экономическая элита, не допускавшая индивидуалистских тенденций в деятельности людей, не входящих в нее. Схожая обстановка царила и в фашистской Италии. Известен лозунг Муссолини: «Все в рамках государства, ничего вне государства, ничего против государства», который отражает господство государственных над частными интересами индивидуумов.

Возвращаемся к революционной идентификации. Идентичность человека, изменившаяся под влиянием внутренних (психологических факторов; например, такой пример сложного поиска идентичности можно найти в литературе – главному герою «Тихого Дона» Шолохова Григорию Мелехову свойственна революционно сформировывающаяся идентичность, которая ввиду своей «шаткости», революционного характера формирования, пропаже «стержня» не раз меняется) и внешних факторов (собственно говоря, триггером для утраты Григорием Мелехова старой идентичности и формирования революционной стали происходящие события: ПМВ, революция, гражданская война; поиски Григорием своего места в меняющемся мире не были начаты сами по себе, а были спровоцированы войной и революцией), может закладывать в его менталитете либо государственные, национальные, классовые ценности, либо личные свободы как высшую ценность. Соответственно, первое создает идеальные условия для роста коллективизма, второе – индивидуализма. В свою очередь, коллективизм есть опора экстрактивных институтов, индивидуализм – инклюзивных. Но идентичность, сформированная революционно, а не эволюционно, может также резко и измениться, в совершенно другую сторону могут качнуться ценности человека. Причина такого скачка заключается в том, что люди с революционной идентичностью предоставляют властям определенный кредит доверия и ждут от них выполнения обещаний на пути к идее, в которую они верят. Если власти не выполняют обещания хоть в какой-то степени, то народ, естественно, станет более недоверчив, «нестабилен» в политическом плане, недоволен. Наступит реакция (например, в годы гражданской войны, через четыре года после Октябрьской революции произошел Кронштадтский мятеж против диктатуры большевизма и как реакция на установленные меры «военного коммунизма», причем участниками мятежа были матросы, которые всегда были участниками революционных событий и на которых в разные годы возлагались надежды революционеров). И, наоборот, если власти смогли провести напрашивавшиеся изменения в первое время после своего прихода, то им намного проще контролировать ситуацию в дальнейшем, укреплять институты, которые установлены ими: экстрактивные или инклюзивные. Оправдав доверие в настоящем, власть гарантирует себе стабильность на ближайшее будущее. Тоталитарные режимы до своего краха сохранялись во многом благодаря тому, что давали скорое решение проблем. Например, нацисты решили проблему безработицы в короткие сроки: большинство безработных было направлено в армию или на военно-промышленные предприятия, так как страна готовилась к войне.

Вера в идею свойственна практически любому политическому союзу10. В свою очередь, вера в идею порождает доверие народа к власти, реализующей на практике эту идею, что способствует установлению «сильных» институтов.

Идентичность этническая со всеми ее культурными установками в данной работе отделена от идентичности гражданской. Гражданская идентичность в данной теории11 включает в себя приверженность институциональным нормам (нормы, которые создаются институтами – как показано ранее: при инклюзивных институтах – господство индивидуализма и связанных с ним ценностей и норм, при экстрактивных – коллективизма и т.д.). Приверженность этим нормам гарантируется верой народных масс и властей в идею, на осуществление которой направлена деятельность этих институтов, доверием народа к властям, которое есть производное воплощения идеи в жизнь. Соответственно, установление этих норм и отношений формирует «стержень» гражданской идентичности, политико-экономические взгляды (систему взглядов) гражданина той или иной страны, а этот «стержень» превращает институты (либо инклюзивные, либо экстрактивные) в «сильные», устойчивые институты.

Отсутствие же стержня создает возможности для отказа человека идентифицировать себя граждански как образцового сторонника политики государства и его институтов, действий властей. Высоки шансы, что человеку будет свойственна революционно сформировавшаяся идентичность как ответная реакция на политические, социально-экономические (но отчасти исключаем культурные, далее будет объяснена причина обособления культуры) процессов, происходящих в стране. Далее революционная идентификация уже либо не позволит человеку верить в идею, воплощаемую или лишь на словах воплощаемую властями в жизнь, либо подорвет его доверие к властям без потери веры в идею, либо, если последние два фактора дополняют друг друга, заставит разочароваться и во власти, и в идее вне зависимости от того, какая власть ее реализует. Итак, чем больше людей с революционно возникшей идентичностью, тем в более шатком положении оказываются власти, элита и институты, установленные в том или ином государстве: институты становится «слабыми». Однако слабыми институты могут быть без каких-либо последствий для своего существования, так как в такой ситуации многое зависит от армии и силового аппарата и гражданской идентичности ее членов: от командования до простых солдат и правоохранителей. Успех любой революции, а вместе с ней и возможной замены институтов, вернее, изменения их характера зависят, как правило, от того, на чьей стороне армия: революционеров, народа или властей. Вариантов идентичности сотрудников силовых структур и служащих армии немного: либо они идентифицируют себя как исключительно блюстители закона и правопорядка, хранители национальной безопасности, либо как, в первую очередь, сторонников существующего режима, властей, либо, как это часто бывает в периоды революций, они могут идентифицировать себя как часть недовольного народа вне зависимости от предписаний закона и приказов власти. В первом и во втором случаях у народа мало шансов на государственный переворот с сопутствующими переменами в характере институтов, так как несмотря на слабость и неустойчивость установленных институтов свернуть их вопреки букве закона, которую защищают армия и силовой аппарат совместно с правителями и элитой, в разы сложнее, чем в третьем случае. В колониях местное население, разумеется, противилось предпринимаемым мерам колонизаторов, которые исходили из логики установленных институтов, однако мятежи и восстания либо не происходили из-за угрозы применения колонизаторами военной силы, либо чаще всего в скором времени завершались неудачно. Совершенно иначе развивались события во время Февральской и Октябрьской революций в России, когда значительная часть армии приняла сторону революционеров. Итак, армия может быть или барьером, или «катализатором» смены характера институтов. Идентичность армии и силовых структур, однако, меняется в зависимости от того находятся ли они при исполнении (приказов и т.п.) или же в данный момент отождествляют себя с народом – социальные роли солдат играет разные, как и любой человек. Кроме того, армия хоть и строго дисциплинированный механизм применения силы и установления порядка, но в ней также бывают противоречия. Чем меньше раскол в армии, тем более цельна армейская идентичность. Нельзя говорить о цельной армейской идентичности в русской армии во время Первой Мировой войны, когда учащались случаи дезертирства и т.п. При некритичном расколе на первый план