На перекрестии прицела - Александр Соболевский

На боевом задании я научилась сдерживать волнение, проявлять внутреннее спокойствие и выдержку. Подавлять в себе страх. Сознание опасности заставляет сосредоточиться, сконцентрировать волю. Главное для снайпера — не дать обнаружить себя. Не выдать своего присутствия прежде первого выстрела.

Кто на другой стороне ущелья затаился против меня? Какой моджахедский меткий стрелок? Правоверный защитник своей родины, надежный воин Аллаха или платный наемник из сопредельного государства? Какое это имеет значение для меня? В любом случае он — мой противник, хотя лично мне не сделал никакого зла. Как и я ему. Наверное, на вечернем намазе он просил Аллаха о ниспослании удачи в войне с неверными и, опустившись на колена и смотря на восток, шептал слова молитвы мусульманина: «Ля ильляха иль Алла». Голова повязана чалмой. Сухое загорелое лицо в черной бороде… Он затаился в укрытии, в своей огневой точке среди камней, и пока еще ничем не выдал своего присутствия. Так же как и я, готовится к своей работе, проверяет винтовку, заполняет магазин патронами, протирает линзы бинокля и оптического прицела. Смотрит в прибор ночного видения. Возможно, на той стороне ущелья против меня не мужчина, а мусульманская женщина или девушка из афганского племени пуштунов или другого какого-то племени… Нас разделяет километр или чуть больше. Дистанция достаточная, чтобы убить или ранить.

На войне в Афгане я перешагнула некую границу, за которой мой вид спорта, мое мастерство в нем служит злу. Я покорилась ему. Сделала свой выбор и несу ответственность за него.

В снайперском укрытии, в наблюдении за противником ощущения обостряются до того, что, кажется, чувствуешь его каким-то открывшимся внутри особым чувством. Он здесь, здесь, не расслабляйся, смотри в оба. Он за ночным мраком, замаскировался среди скальных нагромождений. И ждет, ждет… Приник к прицелу своей снайперской винтовки. Заметил ли он меня? Какую приготовил хитрость или уловку?.. Чтобы выстрелить первым. От первого удачного выстрела зависит моя или его жизнь. Громко раскатится эхо по ущелью… И всё. Часы на руке по-прежнему будут отсчитывать секунды и минуты, но тебя нет. Утром не увидишь восхода солнца над горами, нежных розовых облаков на чистой синеве неба, орла, парящего над ущельем в потоках нагретого воздуха. Какое ему дело до нашей войны? И не услышишь больше горной речки, шумящей по дну ущелья в каменной теснине, не почувствуешь в ветре аромата цветущего в долине миндаля. Всё будет продолжаться, потому что чья-то смерть ничего не завершит в этом мире.

Я еще живу. Слышу горный поток внизу, подо мной. Вижу звёзды над головой. Ощущаю на лице дыхание ночного ветра с гор. Я знаю: бабушка Оля молится за меня в нашей далекой Тёпловке, глядя на икону Казанской Божией Матери в красном углу деревенской избы, молится рано по утрам, как забрезжит свет, и вечерами, перед тем как лечь спать. Возносится ее тихая молитва к Заступнице, к ее Святому Престолу. Слышит Она ее и не оставит без помощи, без своего великого материнского милосердия и доброго участия. И всё знает Пресвятая Владычица о нас грешных, и обо мне всё слышит, о чем просит ее бабушка с надеждой и верой. Теплится всю ночь лампадка перед ликом Богородицы, и внимает Пречистая молитве, смотрит с жалостью и любовью, утоляет людские наши печали, неизбывные наши страдания и горести. Всё Ей ведомо, и всё под силу.

Здесь, в Афганистане, ранняя весна. В долинах зазеленели пастбища, в садах зацветают урюк и алыча. Трудятся на своих клочках каменистой земли дехкане. И ниспошлет им Аллах обильный урожай хлеба и винограда за их тяжкий крестьянский труд, воздаст сторицей за пролитый соленый пот и трудовые мозоли.

Зеленеют горные долины, зацветают сады и гранатовые рощи. Приход весны неостановим войной. Но выше, в горах, еще холодно. На высоких скалистых вершинах даже в летнюю жару белеют, подобно чалмам, ослепительные снеговые шапки. Они вечны.

И в Тёпловке сейчас еще лежит снег. В огороде сугробы. Спит под снегом речка. К бабушкиному дому до крыльца протоптана тропинка. С крыши на пригреве в полдень частит капель, как будто тикают часики. Вечерами морозец останавливает капель, ее частящие в снеговые ячейки капли. Капель застывает под кровлей стеклянными гребешками-сосульками.

Снег лежит и в полях, и в лесах, и в лощинах, где мы с бабулей ходили за цветами, ягодами и грибами, где было мне в детстве видение сказочного града Китежа, ушедшего на дно озера Светлояр от разорителей и восставшего со дна через века. Это моя греза о нем…

Еще немного — и весна придет и в наши края, в нашу Тёпловку. С шумным половодьем и солнечным голубым маревом над полями, оврагами, перелесками. Бабушка Оля выставит зимние рамы в дому, как она делает это каждой весной, распахнет створчатое окно на улицу. И в окно разом польется свежий холодный воздух снаружи и вместе с ним радостные песни жаворонков, светлый ликующий хорал, поющий славу пробуждению природы, старательные распевы скворца на старой скворешне над крышей, грачиный гомон от речки, затопившей прибрежные ветлы, кусты ивняка, белеющего мягкими пушистыми вербинами. В заброшенной церкви напротив бабушкиного дома воркуют голуби, кричат на колокольне галки, перепархивают под церковными стенами на проталинах воробьи. Под деревянным мостом через овраг в середине села с напором несется полая вода с окрестных полей и лугов, ее торжествующий путь не молкнет целыми днями. Между сваями моста ныряют, переворачиваются остатки рыхлых льдин, прутья, клочки снега, соломы. Неудержимая поступь весны заметна во всем… В черных проталинах пашни за селом, в долгом догорании вечерней зари над лесополосой вдоль железной дороги. Озабоченно перекликаются гуси, пролетая над Тёпловкой косым клином на север к местам гнездовий. Летят, торопятся. Весна не ждет.

По старому крестьянскому обычаю, в котором чувствуется языческое, баба Оля, я знаю, напечет в русской печке жаворонков из пшеничной муки простого деревенского крупного размола, как пекла их для меня в мои детские года, а я помогала ей лепить из крутого теста этих птах, приносящих на своих крыльях весну. На кухонном скоблёном столе, засыпанном мукой, сидит целая стая слепленных умелыми бабушкиными руками жаворонков с аккуратными круглыми головками и короткими носиками, с глазами-ямками и веероподобными треугольничками хвостов. Крылья у пташек сложены на спине. Они, кажется, только что прилетели и присели на наш стол отдохнуть после долгого пути из далеких теплых краев. Посидят, отдохнут и поднимутся в небесный простор, самозабвенно славить весну с утренней до вечерней зари.

В четыре руки мы осторожно перекладываем рукотворных птиц на железный противень, блестящий от масляной смазки. Противень баба Оля помещает на шесток, чтобы задвинуть в жарко натопленную русскую печь. И вот противень с птицами из сырого теста уже в печном нутре на кирпичном поду, за тяжелой заслонкой. «Не то улетят, — улыбается мне старушка. — Пускай теперь пекутся».

Из печки жаворонки «вылетают» румяными и вновь рассаживаются на кухонном дощатом столе. Беру одну испеченную птаху, выбегаю с ней на улицу, к церкви. Кладу ее на кирпичный подоконник разбитого, без стекол, окна за узорную кованую решетку. Жду с нетерпением, когда она приманит живых жаворонков. Но они, наверное, не видят моей птицы. Тогда беру ее с подоконника и подбрасываю вверх к небу со словами: «Жаворонки, прилетите, красну вёсну принесите!» И происходит чудо! С безоблачного неба доносится знакомая песня. Как я соскучилась по ней, по этой милой трели! Кажется, заливается серебряный небесный колокольчик. Я не верю своим ушам. И слушаю, слушаю… А песня не умолкает, звенит, звенит… Восторг охватывает меня, переполняет всё мое существо. Бегу скорее в дом сообщить бабе Оле долгожданную радостную весть: жаворонки прилетели!

Воспоминания о бабушкиной Тёпловке греют меня на краю угрюмого холодного ущелья, откуда я наблюдаю за дорогой, за всем, что по ту сторону каменистой теснины. Далеко в горах за Кабулом слышится артиллерийская канонада. Рвутся бомбы. Там идет бой. Моджахеды предприняли очередную ночную вылазку. Молох войны ненасытен и перемалывает свои новые и новые жертвы. Где ее обещанный скорый конец, где победоносное завершение? «Черные тюльпаны» по зловещему расписанию летят и летят из Афгана в Союз, в Россию, на мою родину. Мой дед отдал за нее жизнь в Великую Отечественную… За что отдают жизни наши солдаты теперь? Я не знаю…

Со мной происходит что-то невероятное. С некоторых пор я стала видеть себя на перекрестии оптического прицела моей снайперской винтовки. Видела несколько раз, наблюдая за моджахедами, выслеживая их из укрытия.

В горах гремят выстрелы гранатометов. Высоко в небе слышатся глухие хлопки рвущихся стингеров. Идет охота за людскими душами. Вчера над ущельем «духи» подбили наш вертолет. Пилот успел выброситься с парашютом. Порывом ветра его отнесло за выступ скалы. Возможно, он оказался ранен и не смог погасить парашют. Я видела, как его несло по склону горы, и ничем не могла помочь. Не знаю, попал ли он в руки моджахедов или разбился, сорвавшись в пропасть. Обломки вертолета чадно догорали на дне ущелья. Напоминание о случившейся трагедии. Сколько в горах таких напоминаний… Груды ржавого обгорелого железа, если бы они могли говорить!..