Металл дьявола - Аугусто Сеспедес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особой яркостью и выразительностью отличается художественная палитра Сеспедеса, когда он рисует своеобразный национальный и исторический фон, на котором развертывается жизнь Сенона Омонте. Боливия первой половины XX века, ее суровые высокогорные пейзажи, ее напряженная политическая жизнь, каторжный труд рудокопов показаны осязаемо и зримо. То же можно сказать и о многих второстепенных героях сеспедесского романа. Весьма интересен и символичен образ управляющего рудником — Эстрады, верного слуги своего хозяина, человека незаурядного и по-своему честного, пришедшего к запоздалому прозрению и трагическому концу. Однако любопытнее всего та необычная для латиноамериканской литературы манера, с которой боливийский прозаик изображает североамериканский инженерно-технический персонал, законтрактованный компанией «Омонте тин» для работы на оловянных рудниках. Американские специалисты— Бэкью, Рит, Мак-Ноган, — стараниями которых усиливалась эксплуатация шахтерского пролетариата Боливии, показаны без вполне объяснимой неприязни, а прежде всего с точки зрения их деловых и организаторских качеств, как люди весьма способные и образованные. Это нужно писателю для того, чтобы еще больше подчеркнуть контраст между ними и их боссом, легко покупающим американскую научно-техническую элиту за баснословные оклады и заставляющим ее покорно сносить дикие хозяйские выходки. В изображении Сеспедеса они — тоже рабы капитала, воплощенного в Омонте, хотя и рабы, гораздо более высокооплачиваемые. Очень рельефна и многозначительна в этом смысле фигура инженера Мак-Ногана, который, пережив семейную драму и стремясь найти забвение в труде, в конце концов открыто восстает против хамства и бесчеловечности Омонте.
Закрыта последняя страница книги… Чем обогатит она читателя? Многим: он познакомится с маленьким и своеобразным народом Боливии, с его жизнью и борьбой на одном из самых горьких этапов национальной истории; увидит величественную картину неповторимой андской природы; полюбит многих скромных тружеников, ставших жертвой корыстных капиталистических интересов; проникнет взглядом за кулисы боливийской и мировой политики первой половины XX века, а главное, познает истинную — не рекламную — цену материального «успеха» и «самоутверждения» личности в условиях господства денежного мешка.
С. Мамонтов
I
Это — нигде не виданное чудо, сокровище, обогатившее мир, взрыв, потрясший все народы.
1942 год. В шесть часов вечера затемнение обезглавило здания Нью-Йорка. Кровь медленно вытекает сквозь световые прорези в нижних этажах. Кровавыми каплями разбегаются красные огоньки автомобилей. А вверху — небоскребы, будто накрывшись гигантскими капюшонами, не узнают друг друга и, усмехаясь, под плотной маской, прячутся в угольно-черном небе.
На Парк-авеню под гнетом густого мрака стелется по тротуарам свет, словно исходящий из глубины земли, и отражается на лицах прохожих и в стеклах вращающихся дверей отеля.
Тени витают вокруг «Уолдорфа». Израненный свет мечется по нижним этажам и замирает. Стопы его не достигают окон высокой башни с закрытыми жалюзи и спущенными шторами. Безмолвие царит в покоях миллионера. Особенно тихо в гостиной цвета беж с голубым (персидские ковры и шкуры викуньи), где сидит он у камина, освещенный золотистым светом высокого торшера, устремив в пространство невидящий взгляд, уронив руку с зажатой в ней газетой.
Он не читает и не говорит по-английски. Однако он не мог не увидеть на столбцах газеты свое собственное лицо, выглядывающее, словно из песчаной горы, из пышного воротника мехового пальто. А рядом портрет служанки, — две недели тому назад она оставила место после разразившегося скандала.
В подписи под обоими портретами сообщалось, что североамериканская служанка потребовала у южноамериканского миллионера в возмещение убытков сто тысяч долларов, в каковую сумму она оценила полученные ею две пощечины[4].
Но он не знал, о чем там говорилось. Он взглянул на фотографию и тут же уронил газету. На газетных клише он всегда выглядел отталкивающе.
В смутном полумраке комнаты он кажется старше, чем на портрете: уши плотно прижаты к тяжелой, крупной голове с изрядно поредевшими седыми волосами; резко выступающие скулы, нависшие, лишенные ресниц веки, из-под которых выглядывают недовольные выпуклые, крохотные глазки неопределенного цвета, почти без белков; толстая, набухшая верхняя губа прикрывает широкий, жабий рот; кожа на щеках обвисла, образуя бычий, двойной подбородок. Не очень точные журналисты утверждают, будто он вовсе не такой темнокожий, как на фотографии, а скорее смуглый с фиолетовым оттенком, особенно заметным на пористом носу. Затылок у него густо зарос черной щетиной, — это характерно для раздобревших индейцев, обычно хилых и сухощавых. Кроме того, ему свойственно выражение своеволия и беспредельной наглости, — так выглядел бы медведь, который может купить себе много меховых шуб.
Когда в газетах появляются его портреты, европейская или североамериканская публика может предположить, что этот господин, должно быть, индийский магараджа, ежегодно взимающий со своих подданных гору золота весом с него самого, либо японский магнат из клана Митцуи, либо одетый по-европейски вождь индейского племени, либо смахивающий на бизона свирепый тиран из Южной или Центральной Америки. Он мог бы сойти за любого из них, но на самом деле он — боливиец.
Несмотря на его физическую непривлекательность и явные признаки «низшей расы», к нему с величайшей почтительностью относятся чистокровные английские тори, немецкие юнкеры, североамериканские магнаты и реакционные боливийские государственные деятели. Не раз он заставлял их ждать у себя в приемной или передавал через секретаря, что никого не желает видеть.
Кроме того, редкую сердечность проявляют к нему представители французской и испанской знати. Одна герцогиня, ближайшая родственница короля Альфонса XIII, называет его «папи», и отнюдь
