Пластилин колец - Генри Берд

По мере того как день праздника близился, сквозь камышовые ворота Хобботауна проезжало все больше двуколок, влекомых крепкими пахотными козлами и груженных ящиками и корзинами, с начертанными на них Х-рунами Мага Гельфанда и клеймами различных эльфийских фирм.

Корзины сгружали и вскрывали у двери Килько, и хобботы лишь попискивали и взмахивали рудиментарными хвостиками, изумляясь чудесному их содержимому. Чего там только не было: целые гроздья трубок, укрепленных на треногах и способных извергать из себя здоровенные римские свечи; весящие сотни фунтов толстые, ребристые ракеты со странными маленькими кнопочками на переднем конце; вращающиеся трубчатые цилиндры с приводными поворотными ручками; увесистые "лимонки", казавшиеся детишками больше похожими на зеленые ананасы с приделанным сверху колечком. Каждая корзина была снабжена биркой, на которой оливковыми эльфийскими рунами обозначалось, что игрушки эти изготовлены в мастерских эльфов волшебником с загадочным прозванием, больше всего походившим на "Арамейские Излишки".

Килько, ухмыляясь во весь рот, понаблюдал за разгрузкой, а затем шуганул молодежь, разбежавшуюся, стоило ему посильнее наподдать одному-двум ребятенкам остро наточенным когтем, красовавшимся у него на ноге.

- Вот я вас, прохвостов, кыш! - весело крикнул он им вслед, когда они скрылись из виду. Затем рассмеялся и вернулся к себе, в хобботочью нору, чтобы поговорить с ушедшим вовнутрь гостем.

- Этого фейерверка они у меня долго не забудут, - с усмешкой произнес престарелый хоббот, обращаясь к Гельфанду, который попыхивал сигарой, устроясь в неуютном кресле безвкусного эльфийского модерна. Пол вокруг кресла усеивали костяшки для скрабла, из которых была уже составлена всякая похабель.

- Боюсь, тебе следует пересмотреть свои замыслы, - ответил Маг, пытаясь распутать колтун, образовавшийся в его грязно-серой бороде. - Нельзя же использовать физическое уничтожение, как способ сведения мелких счетов с соседями. Килько с лукавым одобрением оглядел старинного друга. Мага облекала давно вышедшая из моды, заношенная до дыр длинная колдовская мантия, с подруба которой свешивались, грозя вот-вот оторваться, блестки и нити стекляруса. Голову его украшала высокая вытертая остроконечная шляпа с неряшливо разбросанными по ней слабо светящимися во тьме каббалистическими знаками, алхимическими символами и непотребными рисунками из тех, что оставляют на заборах гномы. В узловатых с обкусанными ногтями руках Маг вертел длинный, кривой дрючок, посеребренный и изъеденный личинками, - он служил ему одновременно и "волшебной" палочкой, и спиночесалкой. В данную минуту Гельфанд использовал его по второму из назначений, угрюмо изучая при этом драные носки того, что в те времена сходило за черные баскетбольные туфли. До середины икры.

- Здорово ты их стоптал, Гульфи, - ухмыльнулся Килько. - Похоже, кислые нынче у вас, у магов, дела, а?

Гельфанд скривился, услышав свою стародавнюю школьную кличку, но затем с достоинством разгладил мантию.

- Не моя вина, что маловеры посмеиваются над силами, коими я владею, сказал он. - Дай срок, мои чудеса еще повергнут всех в ужас и изумление!

Он вдруг взмахнул спиночесалкой и комната погрузилась во мрак. В темноте Килько увидел, как засветилась, ярко вспыхнув, мантия Гельфанда. Спереди на ней проступили таинственные буквы, сложившиеся в эльфийскую фразу: "Лобызай меня, детка, во тьме".

Столь же внезапно в уютную нору воротился свет, и надпись на груди фокусника поблекла. Килько завел глаза к потолку и пожал плечами.

- Честное слово, Гульфи, - сказал он, - подобные штучки вышли из моды вместе с голенищами на кнопочках. Не удивительно, что тебе теперь приходится зарабатывать на жизнь, мухлюя в карты при свете луны.

Гельфанд пропустил саркастические речи друга мимо ушей.

- Не смейся над силами, недоступными твоему пониманию, дерзкий мохноног, - произнес он, между тем как в ладони его появились прямо из воздуха пять тузов, - ибо тебе еще предстоит увидеть, сколь могущественны мои заклинания.

- Пока я вижу только, что эта дурацкая пружинка у тебя в рукаве совсем ослабела, - хмыкнул хоббот, наливая старому товарищу чашу пива. - Так что давай обойдемся без волшебных порошков и белых мышей. Ты лучше скажи, с чего это мне вдруг мне выпала честь принимать такого гостя? Да еще с таким аппетитом.

Прежде чем заговорить, Маг поморгал немного, фокусируя глаза, в последнее время ставшие отчего-то косить, и добившись нужного результата, мрачно уставился на Килько.

- Настало время поговорить о Кольце, - сказал он.

- О каком таком кольце? Кольце чего? - спросил Килько.

- Ты отлично знаешь, о каком Кольце речь, - сказал

Гельфанд. - О том Кольце, что лежит у тебя в кармане, господин Сукинс.

- А-а-а, ты про это Кольцо, - с невинным видом произнес Килько. Я-то, было, решил, что речь идет о колечке, которое ты оставил у меня в ванне после твоих упражнений с резиновой уточкой.

- Не время шутки шутить, - сказал Гельфанд, - ибо Зло вступило на нашу землю и опасность стоит на ее рубежах.

- Но... - начал Килько.

- Странные дела совершаются на Востоке...

- Но...

- Рок бредет по Большой Дороге...

- Но...

- И явилась вдруг собака на сене...

- Но...

- ... муха в салате...

Килько торопливо прихлопнул ладонью рот Мага, призносящий ужасные слова.

- Ты хочешь сказать... хочешь сказать... - прошептал он, - Бурлаг в стакане воды?

- Мммммммфлефлюг! - подтвердил волшебник.

Подтверждались худшие опасения Килько. После праздника, подумал он, придется много чего решать.

Хотя разослано было всего две сотни приглашений, Фрито Сукинс не удивился, увидев, что за похожие на свинные корыта столы, расставленные под воздвигнутым на лугу Сукинсов просторным шатром, уселось в несколько раз больше народу. Молодые глаза его расширились, когда он обвел взглядом ненасытные хари, которые, забыв обо всем на свете, с хрустом вгрызались в подгорелое мясо, раздирая его на куски. Немного знакомых лиц приметил он в рыгающей и урчащей орде, шеренгой выстроившейся вдоль ломившихся от жратвы столов, впрочем, еще меньшее их число не утратило всякую узнаваемость, скрывшись под масками подсохшей подливы и мясного сока. Только теперь молодой хоббот понял, насколько отвечало истине любимое присловье дядюшки Килько: "Чтобы заткнуть хобботу глотку, нужна гора всякой снеди".

А все же, подумал Фрито, уворачиваясь от пролетавшего мимо обглоданного мосла, праздник вышел на славу. Пришлось загодя вырыть множество огромных ям только для того, чтобы было где разместить горы обгорелого мяса, которое гостям предстояло запихать в свои натренированные, мускулистые глотки, а сверх того дядюшка Килько выстроил хитроумный трубопровод, по которому в бездонные животы самотеком лились сотни галлонов крепкого пива. В печальной задумчивости взирал Фрито на своих соплеменников-хобботов, шумно набивающих утробы картофельной ботвой и рассовывающих "на потом" - по карманам курток и кошелям - недогрызенные куски покрытого застывшим салом мяса. Время от времени, какой-нибудь слишком рьяный обжора валился в беспамятстве наземь - к великой радости соседей, которые тут же, не упуская удачного случая, засыпали его объедками. То есть, конечно, теми объедками, которые они не могли уволочь с собой "на потом".

Куда ни поворачивался Фрито, он видел и слышал лишь скрежещущие зубы хобботов да распяленные их глотки, да урчащие и подрагивающие животы. Скрежет и чавканье почти заглушили национальный гимн Шныра, нестройно исполняемый наемными музыкантами.

Мы хобботы, мохнатый люд,

Мы трескаем, пока дают,

Любая тварь у нас в чести

Лишь хобботов не жрем - почти.

Алкает рот, урчит живот,

Мы жрем, пока не разорвет.

Умнет сколько хочешь, - кто бы подал,

Веселый народец смурных объедал.

Припев: Жри, жри, жри, жри,

Жри, жри, жри, жри!

К столам собираются хобботы кучей,

Им хавать и пить никогда не прискучит

С восхода луны и до солнца в окошке

(Не съесть бы ошибкой тарелки и ложки).

Коль есть еда, тащи сюда,

Помрем за жрачкой - не беда.

Вечно веселым, к чему нам взрослеть?

Все к нам! Играть, блевать и петь!

Припев: Жри, жри, жри, жри,

Жри, жри, жри, жри!

Фрито слонялся вдоль составленных рядами столов, надеясь отыскать знакомую, коренастую фигуру Срама. "Жри, жри, жри..." бормотал он себе под нос, но почему-то странными казались ему эти слова. Отчего ему так одиноко в толпе веселых гуляк, отчего даже в родной деревне он ощущал себя случайно забредшим сюда чужаком? Фрито вглядывался в фаланги перемалывающих пищу зубов, в длинные, длиной в целый фут, раздвоенные на концах языки, свисавшие из сотен ртов, такие розовые и влажные под послеполуденным солнцем.

Тут во главе стола, где и Фрито полагалось сидеть в качестве почетного гостя, поднялась суматоха. Дядюшка Килько влез на скамью и махал руками, требуя тишины, - он вознамерился произнести послеобеденную Речь. После того, как гул от язвительных выкриков и грохот от ударяющихся одна о другую голов стал затихать, каждое пушистое, заостренное ухо и каждый остекленелый глаз обратились к Килько, дабы ничего не упустить из того, что он скажет.