В трактире - Николай Лейкин

Н. А. Лейкинъ

Въ трактирѣ

Я опоздалъ нѣсколько минутъ на царскосельскій поѣздъ желѣзной дороги. Нужно было ждать слѣдующаго поѣзда, который отправлялся черезъ два съ половиною часа. Досадуя на себя, я началъ придумывать, какъ-бы мнѣ убить время до поѣзда. Дожидаться въ вокзалѣ было скучно, навѣстить знакомыхъ… но таковыхъ, живущихъ близь вокзала, не оказалось, а потому я рѣшился отправиться въ близь-лежащій трактиръ и провести время за чаепитіемъ или играя съ маркеромъ на бильярдѣ. Трактиръ оказался недалеко отъ вокзала и я зашолъ въ него. Это былъ третьестепенный трактиръ, съ запахомъ жаренаго, въ перемежку съ табачной копотью, съ органомъ въ главной комнатѣ, напоминающимъ своими звуками шарманку, съ пестрыми обоями, изображающими охотниковъ, стрѣляющихъ оленей, съ неизбѣжными, присущими этимъ трактирамъ, пунцовыми шерстяными занавѣсками на окнахъ и съ бильярдомъ, у котораго сукно было въ нѣсколькихъ мѣстахъ заштопано. Бильярдъ былъ занятъ. На немъ играли: бѣлокурый молодой человѣкъ, въ пиджакѣ, въ высокихъ охотничьихъ сапогахъ и съ ухарьскими замашками и пожилой бородачъ, въ сибиркѣ, замаранной въ мукѣ, какъ надо полагать, лабазникъ.

— Послѣднюю партію играете? — обратился я къ лабазнику.

— Какое послѣднюю! Только еще сами дорвались… — отвѣчалъ тотъ.

— Вы и не ждите, потому больше часа мѣста проиграемъ, — добавилъ ухорскій молодой человѣкъ;- а ежели хотите, такъ вонъ держите за толстопузаго мясника рубль мазу… Я поотвѣчаю.

— Не держите, ваше благородіе, а то бокъ нашпаритъ. Ядъ до бильярда… Даже спитъ на немъ. Изъ-за него, мерзавца, одинъ маркеръ на веревку себя вздернулъ.

— Ахъ ты, кикимора кіевская! Много-ли отъ тебя самаго-то маркеры пользовались? — дружески ругнулъ молодой человѣкъ лабазника и съ трескомъ сдѣлалъ шара въ уголъ.

Я ушолъ изъ бильярдной, оставивъ переругиваться между собой добрыхъ знакомыхъ, отправился въ главную комнату, гдѣ стоялъ органъ и, сѣвъ за столъ, спросилъ себѣ чаю.

Въ главной комнатѣ, кромѣ меня, посѣтителей не было.

Въ углу стоялъ трактирный мальчишка, дремалъ и повременамъ ковырялъ у себя въ носу. Было тихо. Слышно было, какъ жужжали мухи, летая по комнатѣ, чирикала какая-то птица въ клѣткѣ, висѣвшей съ потолка, да въ сосѣдней комнатѣ кто-то читалъ по складамъ газету. Меня мучила жажда и я допивалъ третій стаканъ чая, какъ вдругъ въ комнату ввалился среднихъ лѣтъ толстый мужчина, съ подстриженной бородой, съ большой лысиной и съ медалью на шеѣ. Одѣтъ онъ былъ въ сѣрое широкое пальто. Онъ пыхтѣлъ, отдувался и отиралъ съ лица фуляровымъ платкомъ потъ. Сзади его, съ ужимками и съ поклонами, слѣдовалъ черномазый служитель, съ салфеткою подъ мышкой:

— Михайлу Родивонычу! Сколько лѣтъ, сколько зимъ не заглядывали! Гдѣ это пропадать изволили? — говорилъ служитель, стаскивая съ «гостя» пальто.

— Какъ пропадать? Вчера вѣдь былъ… Почитай, часа четыре у васъ промаялся…

— Такъ что-жъ что вчера! А вы вспомните, Михайло Родивонычъ, сколько за это время воды-то въ Фонтанкѣ утекло?

— Вотъ дуракъ! Нашолъ съ чѣмъ сравнивать! Вѣдь у насъ, чай, тоже дѣла есть, — отвѣчалъ гость и тяжело плюхнулся въ кресло. Чѣмъ угощаешь? Похлѣбать-бы чего… Изобрази-ко ботвиньки съ лососинкой…

— Въ моментъ-съ… А васъ давеча Дашка-папиросница спрашивала. У насъ на кухнѣ кофій варила. Къ вамъ въ горничныя служить собирается… — проговорилъ служитель.

— Ну, ее къ монаху! Ботвинью! ботвинью живо!

Служитель стоялъ на мѣстѣ, переминался съ ноги на ногу и ухмылялся.

— Чесночку положить прикажите? — спросилъ онъ я закрылъ лицо салфеткой.

Гость погрозилъ кулакомъ.

— Виноватъ-съ! думалъ, что за ночь полюбить его изволили, — продолжалъ служитель. Можетъ, укропцу требуется?

— А графиномъ по халуйской харѣ хочешь? — строго спросилъ гость и весь покраснѣлъ. Какое ты имѣешь право гостей дразнить? Знаешь, что я не люблю этихъ словъ! Вонъ!

— Сейчасъ, сейчасъ, Михайло Родивонычъ!

Служитель отправился заказать ботвинью и черезъ нѣсколько времени возвратился съ графиномъ водки и приборомъ, которые и поставилъ передъ гостемъ. Гость молча выпилъ двѣ большія рюмки водки и барабанилъ по столу пальцами, стараясь казаться сердитымъ. Служитель стоялъ въ отдаленіи и глупо ухмылялся, а по-временамъ фыркалъ и закрывался салфеткой. Черезъ нѣсколько времени онъ отретировался къ органу, перемѣнилъ валъ и началъ заводить органъ. Гость, нахмуря брови, смотрѣлъ на него…

— Если ежели ты, черкесская твоя харя, да «Персидскій маршъ» завелъ, такъ я тебѣ покажу анафемѣ! — сказалъ онъ.

Служитель отвернулся и пустилъ органъ. Раздались звуки «Персидскаго марша». Гость побагровѣлъ и принялся ругаться. Слышались слова: «чортовъ сынъ, мерзавецъ, подлецъ, блюдолизъ, хамское отродье, чортова перечница», и т. п. Служитель молчалъ и стоялъ въ отдаленіи, закрывши лицо салфеткой. Перебравъ весь словарь ругательныхъ словъ, гость крикнулъ.

— Ардальонъ! ежели ты, свиное твое рыло, не остановишь органъ, то я поѣду сейчасъ къ хозяину и скажу ему, чтобъ онъ тебя сейчасъ въ три шеи прогналъ! Какое ты имѣешь право надо мной издѣваться?

— Нешто я самъ-съ? Гости, изъ той комнаты, требуютъ «Персидскій маршъ», а мнѣ что? — говорилъ служитель, еле удерживаясь отъ смѣха.

— А коли гости требуютъ, такъ жри-же твою ботвинью самъ!

Гость вскочилъ съ мѣста, сорвалъ съ гвоздя свое пальто, схватилъ фуражку и бросился вонъ изъ комнаты.

— Михаило Родивонычъ, Михайло Родивоничъ, вернитесь! кончилось! вернитесь! Я вамъ сына Шамиля изображу! кричалъ служитель ему вслѣдъ.

Органъ пересталъ играть и гость снова показался въ дверяхъ комнаты. Онъ пыхтѣлъ, ругался, совалъ кулакъ къ самому носу служителя и, наконецъ, сѣлъ.

— Да развѣ я самъ-съ?… Вѣдь гости требовали, а то нешто я-бы смѣлъ? — оправдывался тотъ и отправился за ботвиньей.

Черезъ нѣсколько времени онъ снова появился въ комнатѣ, съ миской ботвиньи въ рукахъ и въ самомъ странномъ фантастическомъ костюмѣ. На немъ была надѣта красная суконная лезгинка, съ фальшивыми патронами на груди и съ широкими рукавами. Поставивъ передъ гостемъ ботвинью, онъ вытянулся передъ нимъ по-солдатски во фрунтъ. Гость подбоченился, глядѣлъ на него и хохоталъ.

— Совсѣмъ сынъ Шамиля! Совсѣмъ черкесъ! — кричалъ онъ, захлебываясь отъ смѣха. — А ну-ко, пройдись?

— Сейчасъ-съ!

Служитель бросился къ органу, перемѣнилъ валъ, пустилъ органъ въ ходъ и подъ звуки «по улицѣ мостовой» принялся отплясывать «русскую».

— Ахъ, собака! Ахъ, мерзавецъ! — кричалъ гость и отъ удовольствія хохоталъ уже безъ звука. Только и было видно, какъ колыхался его объемистый животъ.

Сдѣлавъ нѣсколько круговъ по комнатѣ, служитель кончилъ плясать, топнулъ о полъ ногой и остановился передъ гостемъ.

— Кто ты такой? — спросилъ его тотъ, еле удерживаясь отъ смѣха.

— Сынъ Шамиля!

— Какой вѣры?

— Мухоѣданской.

— Свинину ѣшь? Водку пьешь?

— Потребляемъ.

— Коли такъ, то считай за мной полтину!

Черезъ десять минутъ гость съѣлъ свою порцію и началъ уходить. Служитель подалъ ему пальто и, проводивъ до двери, сказалъ:

— Михайло Родивонычъ, а вѣдь въ ботвиньи-то, и чеснокъ и укропъ былъ…

Гость схватилъ его за ухо и такъ рванулъ, что тотъ вскрикнулъ.

Происходившія сцены заинтересовали меня и я, подозвавъ къ себѣ служителя, сталъ его разспрашивать объ ушедшемъ гостѣ.

— Это портной-съ, — отвѣчалъ служитель. Богатый купецъ и тутъ недалече отъ насъ свой домъ каменный имѣютъ. Они больше по подрядамъ. Блажны только очень; не любятъ, кто ихъ чеснокомъ и укропомъ дразнитъ. На ножи готовы лѣзть. Также «Персидскаго марша» не терпятъ. Забавные они, но ежели имъ потрафить, такъ и нашего брата не забываютъ. Каждый день ходятъ и ужь рубль отъ нихъ въ недѣлю считай въ карманѣ, перепадетъ…

— Зачѣмъ-же ты его дразнишь, коли онъ такой хорошій посѣтитель? — спросилъ я.

— Нужно-съ… А то они, коли одни, такъ скучаютъ. Сначала подразнишь ихъ, а потомъ одѣнешься черкесомъ, подмаслишь ихъ, — они и развеселятся. Они это только видъ показываютъ, что не любятъ, а сами любятъ.

— Откуда-же у тебя взялась эта черкесская одежда?

— Они-же и сшили. Вѣдь они портные. Дразнили они меня все сыномъ Шамиля, потому, будто, я на него по облику похожъ, а я и говорю имъ, какой-же я, говорю, сынъ Шамиля, коли я въ спинжакѣ хожу, а вы сшейте мнѣ шамильскій нарядъ, тогда я и буду сыномъ Шамиля. «Ладно, говоритъ, а носить будешь?» Буду, говорю. Глядь, а они черезъ двое сутокъ и приносятъ мнѣ нарядъ. Купцы добрые и обходительные; также и выпить не любятъ. Раскутятся, такъ бѣда! Разъ наняли у насъ на дворѣ музыкантовъ, вотъ что по дворамъ шляются, да съ ними посреди улицы и тронулись въ Екатерингофъ. Велѣли «Персидскій маршъ» играть. Музыка гремитъ, а они сзади идутъ. Ну, ихъ полиція и задержала, протоколъ составила, а потомъ, извѣстное дѣло, къ мировому. Вотъ съ тѣхъ поръ они этого самаго «Персидскаго марша» и не терпятъ.