Вирус «Reamde» - Стивенсон Нил Таун

Молчание.

– Мне не так уж нужна была эта шкура, – объяснил Ричард, – просто я не хотел, чтобы он ею хвастал.

– Вас уволили?

– Да. И лицензию отняли.

– И чем вы занялись, когда потеряли работу?

«Стал по проторенной дорожке носить через границу анашу».

–Да так, разным.

– Ммм… надеюсь, оно того стоило.

«Еще как!»

Они подкатили к ферме. Вся подъездная дорога была заставлена джипами, так что Ричард, злоупотребив правом выросшего в этом доме, поставил «гранд-маркиз» на жухлой траве у самого крыльца.

Выбираться из машины с такой низкой посадкой все равно что вылезать из собственной могилы. Ричард поймал Питера на том, что он оглядывает двор – пытается сообразить, где была натянута роковая веревка.

Ричард даже подумал, не стать ли ему Вергилием – не рассказать ли прямым текстом все, что пареньку предстоит мучительно собирать по частям, если их с Зулой отношения – надолго. Он промолчал, но в голове слова звучали. Если можно смотреть мысленным взором, то сейчас говорил его мысленный рот.

Бугорок, окруженный кольцом заледенелых поганок, словно чирей из какого-то нижнего братьягриммовского слоя, силился пробиться через дерн. «Вот что осталось от старого дуба. Веревка шла от него к дому – видите, вот здесь, сразу за трубой, скоба. Мама умирала. Болезнь у нее была такая, при которой надо часто менять постельное белье. Я предложил съездить в город и купить еще простыней в «Джей-Си-Пенни» – был такой прото-«Уолмарт». Патрисия возмутилась. Как будто я сказал, что она плохая дочь. Машина как раз достирала очередную порцию, а сушилка еще работала, и Пэт развесила простыни на улице. День выдался такой, когда чувствуешь, что будет гроза. Мы все сидели у маминой постели и пели церковные гимны, и тут гром загрохотал по прерии, как бильярдные шары. Пэт бросилась на улицу, чтобы снять простыни до дождя. Мы все слышали молнию, которая ее убила. Словно десять брусков динамита жахнули прямо за окном. Электричество вырубилось, мама проснулась, в первые минуты никто ничего не понял. Потом Джейк выглянул в окно и увидел Пэт на траве. Уже и под простыней. Маме мы так ничего и не сказали. Долго было бы объяснять. Под вечер она впала в забытье и на четвертые сутки умерла. Мы похоронили их вместе».

Ричард ошалело затряс головой. Невозможно поверить, что непогода и сейчас кого-то убивает. Люди, слыша эту историю, непременно отпускают какое-нибудь замечание, иногда даже невольно смеются. Ричард одно время подумывал основать в Интернете группу взаимной поддержки для тех, у кого близких убило молнией. Все было будто из книжки, как если бы семья вырастила собственного писателя или рассказ подхватил некий бродячий айовский бард. Тем не менее история эта – собственность Зулы, ей и решать, когда и с кем делиться.

Она, слава Богу, была в скаутском лагере, так что ее смогли привезти домой и осторожно, в присутствии детского психолога, рассказать, что она на двенадцатом году жизни повторно осиротела.

Через несколько месяцев беглый муж Патрисии, Боб, внезапно прорезался и сделал вялую попытку не дать Джону и Элис удочерить Зулу. А потом исчез так же внезапно, как появился.

Зула провела остаток детства в этом доме, на попечении у Джона и Элис, и выросла совершенно нормальной девушкой. Ричард как-то читал статью, что дети, прошедшие через ад, полностью выправляются, если в нужный момент кто-нибудь старший возьмет их под крыло. Видимо, Зула протиснулась в эту щелочку. За четыре года от удочерения до удара молнии Патрисия успела передать ей что-то, за что она дальше могла держаться.

Ричард так и не женился, а Джейк, младший братишка, стал тем, кем стал: это началось вскоре после того, как он выглянул в окно и увидел мертвую сестру под дымящейся простыней. В итоге такого сочетания смертности и демографии Элис оказалась не просто старшей, но и единственной взрослой женщиной в семействе Фортраст. Они с Джоном вырастили четверых детей, однако именно потому, что в них столько вложили, все четверо перебрались на серьезную работу в большие города (извечная трагедия Айовы – лучшая молодежь вынуждена бежать из штата, чтобы найти себе занятие по способностям). Вместе с сознанием безответственности оси Ричард – Джейк это породило у Элис квазипостоянное чувство обиды на мужскую часть семьи и привело к вялотекущей окопной войне. Элис как фельдмаршал одной из сторон считала нужным вербовать всю родню вплоть до самой дальней. Джон вольно или невольно помогал ей – например, поддерживал традицию стрельб, хоть немного скрашивавших мероприятие для родственников-мужчин. Однако главная работа, как запоздало осознал Ричард, происходила на кухне и не имела ничего общего с готовкой.

Это, впрочем, не означало, что мужчинам возбраняется внести свою лепту.

Ричард отыскал «субару» Лена, оставил коробки с патронами на водительском сиденье и вернулся в дом через редко используемую парадную дверь, которая вела в редко используемую гостиную, сейчас наполненную народом. Впрочем, больше половины стрелков разъехались по мотелям отдыхать и мыться, так что пройти было можно. Кто-то из молодых родственников предложил забрать и повесить его парку. Ричард вежливо отказался, потом охлопал нагрудный карман, убеждаясь, что конверты на месте и молния застегнута.

Пять племянников (словом «племянник» обозначались все родственники младше сорока) развалились на диванах и креслах и тыкали в ноутбуки, перекачивая друг другу фотки. На экранах мелькали яркие картинки, создавая забавный и грустный контраст десятку семейных снимков, отпечатанных по средневековой технологии, тщательно обрамленных и развешанных по стенам комнаты.

Ухо Ричарда уловило имя Джейк. Он повернулся и увидел, что кузина постарше разглядывает годичной давности снимок Джейка с семейством. Фотография выглядела обманчиво нормальной, как будто Джейк, пославший лесом все законы современной американской жизни, в одном остался как все: не сняться с Элизабет и тремя мальчиками он попросту не мог. Запечатлел всех пятерых, наверное, какой-нибудь член их сектантской общины, фотограф-любитель, а рамку из бересты смастерили мальчики своими руками. С виду семейство ничем не отличалось от обычных людей; истинного Джейка выдавали только мелочи вроде бороды, как у пехотинца армии конфедератов.

Женщина спросила, почему Джейк с семьей никогда не приезжает на общий сбор.

Ричард знал: когда речь заходит о Джейке, надо быстро перехватить инициативу и представить младшего братишку вменяемым человеком, пока кто-нибудь не выставил его психом и не возникла неловкость.

– После одиннадцатого сентября Джейк не летает самолетами, потому что в аэропорту надо предъявлять документы, – объяснил Ричард. – Он считает это неконституционным.

– На машине-то он хоть иногда приезжает? – осторожно полюбопытствовал кто-то из свояков. В голосе слышалась тень иронии.

– Водительских прав он тоже не признает.

– Но машину-то он должен водить? – спросила женщина, которая начала разговор. – Мне кто-то сказал, что он плотник.

– В той части Айдахо, куда перебрался Джейк, можно ездить без прав, – сказал Ричард. – У него взаимопонимание с местным шерифом, которое не распространяется на другие части штата.

Он даже не стал рассказывать, что номера на свою машину Джейк тоже отказывается ставить.

Ричард совершил быстрый налет на окраины кухни, схватил пару печенюшек и сбежал, оставив женщинам тему для обсуждения. Затем направился туда, где в его детстве было заднее крыльцо. Не так давно там оборудовали круглосуточный медицинский стационар марки «холостяцкая берлога» для их отца.

Отец – по документам Николас Фортраст, девяноста девяти лет от роду, известный сборищу как «дед», – покоился на полулежачем кресле в комнате, где каждому с порога бросалась в глаза огромная медвежья шкура. Ричард почти чувствовал, как из нее сочатся вышеупомянутые гормоны. Когда в 2002-м перестроили крыльцо, Элис первым делом отнесла туда шкуру. В качестве символа наследственной доблести Фортрастов медвежий ковер дополнял отцовскую медаль Почета на стене позади кресла (в рамке под стеклом, как пристало высшей воинской награде страны). В углу внушительных размеров кислородный баллон соперничал за электророзетки и место на полу с аппаратом для гемодиализа. Очень старый ламповый телевизор в тумбе орехового дерева служил постаментом пятидесятичетырехдюймовой плазменной панели, где сейчас показывали профессиональный футбольный матч с выключенным звуком. На месте второго пилота по правую руку от отца в чуть менее троноподобном кресле возлежал Джон – и.о. семейного патриарха, на шесть лет старше Ричарда. Несколько племянников, устроившись по-турецки на ковре, увлеченно следили за игрой. Какая-то из сестер Карденас (видимо, все-таки Рози) суетилась рядом с креслами: записывала на планшетах непонятые числа, складывала белье – иными словами, готовилась препоручить отца Джону, чтобы отметить День благодарения в собственной семье.