Архангелы и шакалы - Казимир Дзевановский

Когда эта книга выйдет в свет, толпы посетителей Национального музея в Варшаве будут с любопытством разглядывать уникальные произведения живописи: чужие, с тонкими чертами смуглые лица, словно опаленные жарким, непривычным для здешних мест солнцем. Люди будут останавливаться перед стенной росписью, аннотированной: «Фрески из Фараса». Фрески эти проделали длинный путь. Найденные в песках Судана, они плыли на парусных лодках по Нилу, переправлялись по железной дороге до Порт-Судана, небольшого города на побережье Красного моря; укутанные покрывалами, плыли на кораблях через многие моря. Но знаменательно не это. Их история куда более замысловата. Взять, например, вот этого архангела с мечом, у которого столь почтенный, но в то же время добродушный вид. Сколько трагедий, сколько драматических событий должно было разыграться, прежде чем он оказался здесь! Какая масса конфликтов, – а впоследствии какой яркий пример международной солидарности! В его судьбе отражены история развития цивилизации и соперничество между великими державами, столкновение двух самых динамичных религий в мире – христианства и ислама, наконец, столкновение двух социальных систем. Какой необычайно сложный узел!

В этом сплетении трудных проблем, волнующих событий, примечательных находок, великолепных произведений древней живописи и чудесных людей и оказался журналист. Он стал свидетелем того, как было открыто «чудо в Фарасе».

И вот что он может об этом рассказать.

Глава первая. В спешке

27 марта 1963 года, вечером, без пяти минут семь, по опустевшему длинному залу огромного аэровокзала в Каире бежал запыхавшийся человек. Вид у него был потешный, хотя ему самому было вовсе не до смеха. Он бежал все медленнее, напрягая силы, было заметно, что он выдыхается. Нагрузился бедняга неимоверно: в одной руке тащил чемодан с одеждой, обувью и книгами, в другой – еще один тяжеленный чемодан, битком набитый металлическими коробками с кинопленкой; на ремне, перекинутом через плечо, висел киноаппарат в объемистом футляре. С другого плеча свисала сумка с фотографическими принадлежностями. Но это не все: в той же руке, в которой он нес чемодан с личными вещами, человек тащил также вместительную, мягкую юфтевую сумку, какие продаются в Каире. Сумка также была заполнена до отказа. Но и это еще не все: под мышкой он нес большой, тяжелый штатив. Не удивительно, что бежал он все медленнее. Пот струился по его лицу ручьями. Казалось, что длинному залу не будет конца. Он совершенно опустел, все разошлись, не было ни одного носильщика, которых здесь всегда достаточно. Бегущий понимал, что эта пустота могла означать только одно: его самолет уже улетел или сделает это через мгновение. Все пассажиры заняли свои места. Кассы и окошки, где оформляют отправление пассажиров, закрылись. Исчезли носильщики. Он опоздал. И тем не менее человек бежал. Или, вернее, теперь уже не бежал, а с трудом двигался сам и тащил свой багаж. Он понимал, что не смеет опоздать. Если он не улетит сегодня, все пойдет прахом: двухлетние хлопоты, длительная подготовка и журналистские планы. Словно, переплыв море, он утонул бы у самого берега, притом в момент, когда все складывалось, казалось, как нельзя более удачно.

Одним словом, это было бы верхом невезения.

Но вот уже кончился зал. Стеклянная дверь. Последним усилием обремененный поклажей человек протискивается через дверь и выбегает – нет, просто выходит, еле держась на ногах, – на бетонную площадку. В ста метрах от него стоит четырехмоторный самолет. Его двигатели заведены, винты разрезают воздух. Главный трап – для пассажиров – уже отодвинут. Через мгновение самолет тронется с места, сделает поворот и покатится на взлетную полосу. Но злосчастного пассажира уже заметили. Кто-то окликает его. Двое людей хватают его багаж. Человек пробегает последние сто метров. Его вталкивают через вход для членов экипажа. Перед тем как захлопнуть дверь, швыряют его чемоданы. Никто уже не проверяет билета и не выдает багажной квитанции. Наш пассажир пробирается между рядами кресел на свое место. Он совершенно мокр от пота. И бормочет себе под нос:

– Журналист не должен быть ослом... Не должен... ослом... Не должен... ослом...

Тут каждый, кто мало-мальски знаком с журналистикой, несомненно, скажет: пустые шутки! Журналисту не подобает писать ни о том, что кто-то думал про себя, ни о том, что тот бормотал себе под нос. Это чистый вымысел, проверить который никак нельзя.

Все это верно, но в одном случае журналист вправе писать так: когда он пишет о себе и рассказывает о собственных приключениях, когда вспоминает о том, что он бормотал себе под нос...

Самолет, четырехмоторный «Виккерс-Вайкаунт», летел по направлению к Луксору, легендарному городу фараонов, который в ту эпоху назывался Фивами[14]. Это грандиозный комплекс, где сосредоточено множество интереснейших памятников древности, способных пленить воображение всякого. Огромный храм в самом Луксоре, двумя километрами дальше – поражающий своими масштабами Карнак[15], этакий древнеегипетский Манхэттэн, на противоположном берегу Нила – колоссы Мемнона, дальше – Рамессеум[16] и опять колоссы, храм Хатшепсут[17] и, наконец, «Долина царей» – многоярусные подземные гробницы со скрытыми в них несметными сокровищами. Об этой «Долине» сложены самые фантастические легенды.

Если вы турист и летите туда, то неизбежно будете приятно возбуждены. Именно такое настроение и овладело пассажирами четырехмоторного «Вайкаунта». Полные мужчины сняли пиджаки и сияли белизной сорочек, перечеркнутых резкими линиями подтяжек. Худощавые дамы сбросили шали и сверкали оголенными плечами. В воздухе стоял запах духов и сигар. Слышен был рокот моторов и приглушенный шум светских разговоров. Когда внизу мелькали редкие огоньки, все оживлялись и поворачивались к окнам. Через несколько минут самолет снова летел в полной темноте.

Из 60 пассажиров лишь я один нарушал гармонию. Прежде всего я был совершенно мокр и долгое время не мог отдышаться. Я пыхтел как паровоз. Я, безусловно, не был туристом. Окружавшие меня люди летели, чтобы увидеть закат, упадок, распад. Знаменательный и занимательный, – но только закат. Я же летел, чтобы увидеть воскрешение. Несмотря на усталость, несмотря на то что рубашка прилипла к телу, точно пластырь, наложенный на сломанные ребра, на душе у меня было радостно. Мы летели на высоте тысячи метров. Мне кажется, в тот вечер на этой высоте не было человека счастливее меня. Ибо я все-таки не оказался неудачником. Наоборот, мне сопутствовала удача.

Целых два года хлопотал я об этой поездке. Не стану перечислять здесь всех переговоров, писем, телефонных звонков, заявлений, протекций. Всякий, кто пытался уладить какое-либо важное официальное дело, знает, каких трудов это стоит. Тем более если речь идет о валюте, в данном случае о некоторой, хотя и небольшой сумме египетских фунтов. Игра шла с переменным успехом. То мне удавалось забросить мяч в угол охраняемых именитым вратарем валютных ворот, то вновь, как плохой голкипер, я упускал мяч из рук. Несколько раз мне казалось, что я безнадежно проигрываю. Министерство культуры умело передавало мяч на свой край нападения. Раз за разом сыпались оттуда жестокие контратаки в виде решений комиссий, постановлений, распоряжений и разъяснений. Раз за разом я был вынужден бросаться под ноги нападающих, чтобы выудить оттуда маленький и противно скользкий круглый мяч. Это был мой шанс. Шанс на выезд – в качестве единственного польского журналиста – в Нубию, где происходили знаменательные события и где польские ученые сделали открытия, прославившие их имена на весь мир. В Фарас, где работали поляки, ездили уже многие иностранные журналисты. А из Польши до сих пор никто еще не приезжал. Я боролся поэтому, точно лев, и, как пишут спортивные обозреватели, восполнял технические недостатки своим рвением. А недостатков этих у меня было немало, и прежде всего мне не хватало опыта в улаживании официальных формальностей. Вот почему я срывался и путался в игре. Мои подачи были неточными, да и удары – не всегда меткими. Наконец, рефери, которым был сам министр Галиньский, дал финальный свисток. Результат – 3:0 в мою пользу. Что означало: получишь, братец, деньги на три недели пребывания. Однако противник был силен и в последнюю минуту сумел свести на нет один из забитых мною голов. Окончательное решение последней инстанции гласило: выдадим тебе разрешение на три недели пребывания, но командировочные получишь только за две недели. И это все! Впрочем, я заранее знал, что, если мне вообще удастся добраться до Нубии, я пробуду там значительно дольше. Даже сам Киш[18] не сумел бы написать книгу о стране после двухнедельного пребывания в ней. Так или иначе, я мог теперь отправиться в путь, а это было главное.