Мистика, да и только! - Владимир Маталасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говоривший, по-видимому, ожидал со стороны любопытствующей толпы реакцию раболепства, неукоснительного повиновения. Да не тут-то было. Реакция оказалась противоположной ожидаемой. Послышались неуместный смех и возгласы восхищения великолепной игрой и непревзойдённым артистизмом. Пришлось выпучить глаза, топнуть ногой, повести бровью и вызвать милицию.
Толпа была рассеяна нарядом милиции и испепеляющими взглядами генералиссимуса и фюрера. Был составлен протокол о задержании двух подозрительных личностей. Но и тут какой-то любопытный блондин достал их всепоглощающим вопросом, на который затруднительно было ответить даже таким выдающимся личностям:
– А как вы чувствовали себя в собственном гробу?
В отделении милиции от задержанных ничего не добились, хотя и у одного и у другого были паспорта образца тысяча девятьсот тридцать седьмого года, удостоверявшие их личности. Как бы то ни было, пришли к выводу, что это артисты, но потерявшие память. Сделали запрос в телевизионную передачу «Жди меня», где дело взяли в производство, сказав: «Ждите!»
Генералиссимуса с фюрером решили отпустить, как говорится, на все четыре стороны. Проводить их по месту проживания изъявила желание милицейская сотрудница в чине полковника Океанида Генерал-Майорова. Вышли из здания участка. При виде задержанных погода нахмурилась, облака сморщились, небо заплакало крупными хлопьями снега. Задул северо-северо-восточный ветер. Прохожие зябко ёжились и прятались в овчинные тулупы. Мимо прошагал какой-то чудак, напевавший: «Собака лаяла на дядю фрайера», затем остановился, как вкопанный, и удивлённо воскликнул:
– Ба-а! Кого я вижу! Остановись, мгновение! Нет, нет, разбудите меня, не верю!
Ну конечно же это был известный, самый главный пародист, находившийся в это время с «Кривым зеркалом» на гастролях и разъезжавший по городам и весям России и ближнего зарубежья.
– Товарищ Сталин – Олег Басилашвили, фюрер – Армен Джигарханян! Угадал? – и он по очереди обнял обоих.
Те никак не отреагировали на приветствие и продолжали шествие. Пародист от обиды выпятил губы и надул щёки.
– Вы уж пожалуйста не обижайтесь на них, уважаемый вы наш, – стала утешать полковник милиции Океанида Генерал-Майорова, несколько поотстав от конвоируемых. – Они чуточку не в себе. Но если б вы только знали, какая у этих людей тонкая, артистическая организация! А склад ума, мышления, модуляция голоса!.. Нет, это прекрасно!
– Оно и видно! – со слезами на глазах не переставала обижаться знаменитость. – Как это можно не узнать меня? – и закусив нижнюю губу, он еле сдерживал рыдания.
В процессе дальнейшего следования повстречались с двумя русскими бабками. Те, узрев до боли знакомые лица, сходу бултыхнулись на колени. Что-то там запричитали, мелко и быстро перекрестились со словами: «Свят! Свят! Свят!». Встали, плюнули вслед удалявшейся процессии и зашагали в туман.
Снегоочистительные, дорожные машины сновали туда-сюда, нагребая на обочины груды снега. Во дворе дома, где проживал Варфоломей, дворники ЖЭКа №117 исполняли танец с мётлами, а при виде двух знаменитостей взяли орудия производства «на караул». Проскакала мимо Верка Сердючка, напевая себе под нос: «Всё будет хорошо, я это знаю», и ускакала в пургу…
Прошли ещё несколько дней, в течение которых происходило ознакомление «явленцев» с реалиями современной жизни. Вот тогда-то, где-то на четвёртый или пятый день, им, прогуливавшимся по городу в сгущающихся сумерках, и повстречался чрезвычайно любопытствующий субъект.
– С непреодолимым вожделением, – начал он, – согласуясь с провидением высшего толка, как существо разумное и благопристойное, стоящее превыше всяческих склок и дрязг, умоляю, скажите, кто вы? Настоящие или артисты? А может быть из загробного мира?
Монолог свой незнакомец произносил стоя на одном колене и протягивая руки к генералиссимусу.
– Встань, коленопреклонный! – приказал Иосиф Виссарионович, чиркая спичкой и раскуривая трубку. – Зачем тебе это знать? И вообще, ты кто такой, дурошлёп несчастный, что так витиевато излагаешь свои мысли?
– Из бульварной газеты мы, из «Приятных мелочей». Состою почётным суверенным членом «Партии Толстолобиков».
– А-а, значит болтун профессиональный, производящий подмену настоящих духовных ценностей ценностями Иуды. Прочь с глаз моих, исчадие «геенны огненной»!
– Не извольте гневиться, достопочтенный Иосиф Виссарионович. Я ваш ярый приверженец. Мысль моя – вкупе с проявлением вдохновения по части совокупления с последующим проникновением, – насквозь пронизывает и усугубляет положение вещей в области психологического настроя и психомоторного контакта.
– Психология – это, прежде всего, наука, изучающая и описывающая особенности узоров человеческой души. А у вас, уважаемый, всё как-то затушёвано, завуалировано. Убористый текст с забористым подтекстом. Так нельзя. Так можно договориться чёрт-те знает до какой раздрапендии, а это уже плохо, – и товарищ Сталин повёл усом, сначала левым, а затем уж и правым. – У вас воспалённое воображение при дремучей, непроходимой глупости.
– Совершенно верно, – согласился незнакомец. – Так вот. После всенародной, невосполнимой утраты, которую мы понесли, когда вы, наш благосклонно-непревзойдённый, отбросив копыта, сыграли в ящик…
Тут всякое терпение Иосифа Виссарионовича иссякло, нервы не выдержали и он, не мудрствуя лукаво, мундштуком курительной трубки ткнул прямо в глаз говоруна.
– Теперь я инвалид! – ойкнув от неожиданности, простонал потерпевший. – Пострадал от сталинского режима и произвола. Фюрер, вы свидетель!
– Никакой я тебе не свидетель, – засвидетельствовал Адольф. – Давай, проваливай отселя, пока я тебе другой глаз не выбил.
– Хорошо, я ухожу, – согласился потерпевший. – Но ухожу задом.
– Можешь и боком.
– Но я горд и счастлив, что увечье моё обусловлено целенаправленными действиями выдающейся личности…
Эта ночь прошла неспокойно. Несмотря на подписание Пакта о ненападении, пресловуто-бесноватый, в ночь с 21 на 22 ноября, ровно в 4 часа 30 минут утра по московскому времени, обрушился всей своей мощью на дрыхнувшего генералиссимуса. Было совершено подлое, вероломное нападение без предупреждения.
Однако, в то время, как один глаз почивавшего Иосифа Виссарионовича дремал, другой бдил. Как раз вот это-то обстоятельство и не дало возможности реализоваться коварным планам и замыслам придурковатого фюрера.
Возмездие не заставило себя долго ждать. Изловчившись, генералиссимус, что было силы, дёрнул фюрера за рудиментарный раритет. Тот взвыл, аки африканский буйвол в мексиканских прериях, и очутился под Иосифом Виссарионовичем.
– Вот те, Адик, и настал судный день! – приговаривал он, колошматя фюрера. – Дружбы не получилось. Мысли твои в корне кощунственны и предвзяты, а сам ты изготовлен из недоброкачественного материала. Сейчас я, по большому счёту, постараюсь так разукрасить твою личность с фасада и анфаса, что тебя не только близкие и знакомые, но и мама родная не узнает. После чего вынужден буду поставить тебе клизму №15.
Речь генералиссимуса была до такой степени убедительной, что фюрер без всяческих проволочек подписал заранее заготовленный товарищем Сталиным текст Акта о безоговорочной капитуляции.
– А теперь, непредсказуемый ты мой, делай драпен нах хаус, – подсказал Иосиф Виссарионович Адольфу дальнейшие его действия и коленкой направил в сторону выходной двери.
– Куда же я пойду? – заплакал вдруг герр Гитлер, утирая рукавом, катившиеся по щекам слёзы.
– Да хоть в избушку на курьих ножках!
Ещё пуще заплакал фюрер. Варфоломей давно уже привык к неординарным выходкам новоявленных домочадцев. Он молча наблюдал их разборки. На сей раз решил не оставаться равнодушным к их проблемам. Устранить последние он решил путём возвращения новоиспечённых нуворишей на свои законные места. В связи с этим он отправил их по прежнему месту обитания, согласуясь с принципом «мощи отдельно, духи отдельно». В квартире сразу стало как-то светлее, просторнее, а главное – свежее.
5.
Наступило лето. За работой, повседневными заботами, хлопотами и делами память о прошедших событиях притупилась как-то сама собой. Пришла пора летних отпусков. Не долго раздумывая куда бы податься, Варфоломей отправился на летнюю дачу к своему старинному приятелю Никодиму Ёжикову. Тот давно уже приглашал его к себе погостить.
Находилась дача километрах в двадцати от черты города. Езды до неё автобусом не более тридцати минут. Строение располагалось в самом конце лесной просеки, упиравшейся в живописный пруд, поросший белыми лилиями. Приехал вроде бы и вовремя, и в то же самое время – не вовремя. Хозяин пребывал дома. Варфоломей застал Никодима укладывавшим свои нехитрые пожитки в спортивную сумку.