Закусочная «Феникс» - Илья Куприянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако сегодня я заметил странность в его поведении. Было видно, что Сергей никуда не торопился: тарелка его, обычно опустошавшаяся за три минуты, сейчас была отодвинута на середину стола, огромный бокал с Кока-Колой также был практически не тронут. Телефон, пачка сигарет, записная книжка – всё лежало в стороне, и Сергей наслаждался запахом жареных яиц и бекона, лениво глядя в окно на душную улицу, мечтая или вспоминая что-то. Неожиданно он дёрнулся, прислушался и попросил сделать колонки погромче: я, погружённый утреннюю дремоту, совсем забыл про музыку.
Играла «Скорость» Мумий Тролля: странно, как это «Русский рок конца века» просочился в «Утренний» плейлист! Впрочем, Сергею было наплевать – подперев подбородок рукой, он кивал в такт музыке, негромко подпевая визгливому Лагутенко.
Я не стал менять диск, и, раз уж Сергей сейяас не нуждается в нашем с Вами пристальном внимании, а новые посетители пока не подошли, скажу пару слов про эти самые плейлисты.
По радио частенько крутили низкопробные поделки сомнительной ценности, один и тот же исполнитель надоедал, если включить его альбом целиком, поэтому я решил ставить в «Фениксе» музыку, которую готовил заранее, сортируя песни со всего мира по тому или иному признаку. У меня были «Тяжёлый», «Меланхолический», «Вечерний» и «Танцевальный» плейлисты, были плейлисты имени Моррисона и Морриси, были «Экзотический» и «Классический», имелся даже плейлист «Под пиво» – тысячи их! Если в мире происходило какое-либо событие, которое было настолько масштабным, что весть о нём доходила даже до нашего города, я готовил плейлист и под него: так, имелись «Футбольный» плейлист в честь Чемпионата Мира, «Ирландский» плейлист, игравший в День Святого Патрика, «Космический», который звучал в дни затмений или полнолуний.
Сегодня с утра я разрывался между «Пеклом», подчёркивавшим погоду, и «Сонным», который точно описывал состояние и «Феникса», и посетителей, и города в целом: утро понедельника! Но в итоге, погнавшись за двумя зайцами, поставил то, что поставил – главное, что Сергею это нравилось, и он, прикрыв глаза и развалившись на диване, с наслаждением слушал музыку, барабаня пальцами по столу.
Посидев так ещё немного, он принялся за еду, управившись с ней с характерной скоростью, после чего рассовал разбросанные по столу вещи по карманам, взял в руки отполированную с помощью хлеба тарелку, отнёс её мне, а затем, вернувшись в зал за колой, уселся на стул у стойки и закурил.
– Дождь бы, – прищурившись, он кивнул на улицу, – а то спечёмся.
– И не говорите, – я закатил глаза и выдохнул, изображая изнеможение.
– Впрочем, говорят, что это ещё цветочки – к четвергу-пятнице поджарит так, что мало не покажется!
– Весёлая, значит, предстоит неделька, – усмехнулся я.
– Да что неделька!
Сергей поднял указательный палец вверх и многозначительно протянул:
– Месяц, выпавший началом на понедельник, лёгким не будет.
– На всё Божья воля, – усмехнувшись, я начал протирать стакан.
– Вы правда так считаете? – Глаза Сергея буквально впились в меня.
Вопрос был мне понятен, как и то, что ответ на него был известен Сергею: внезапно я осознал, что в первую очередь для него важна попытка озвучить все мои мысли, придав форму той неопределённости, которую в моей душе формировали знания обо всём, что касалось Бога. Несколько напуганный внезапностью момента, я поставил стакан под стойку и попытался сформулировать свой ответ.
Верил ли я в Бога? Честно говоря, я никогда особо над этим не задумывался. В детстве, будучи деревенским мальчишкой, я конечно слышал о Нём от стариков и матери, но в церкви бывал два-три раза в год, по особым поводам; всё как-то не было времени сесть и разобраться лично для себя: жизнь требовала усилий, раннего подъёма и позднего, за полночь, отбоя. Если же сужать вопрос до отношения к религии, то я всегда одобрял людей, которые делают добрые дела, не выпячивая свою принадлежность к той или иной конфессии, и всегда порицал тех, кто творит зло, прикрываясь священными словами, или же топчет в грязи заповеди. В конце концов, мне всегда казалось, да и сейчас кажется, что Бог – это нечто большее, чем Ад и Рай, чем грех и добродетель; Ему, Архитектору Вселенной, нет дела если не до всего человеческого муравейника, то до отдельно взятого меня точно. Отец научил меня во всём полагаться на семью и себя, и я от этого не отступал и не отступаю до сих пор, давая тем самым Богу отдых и возможность ниспослать благо кому-то другому.
Я не помню, точно ли эти мысли и в таком ли порядке я высказал Сергею, но сразу понял, что их ход ему близок и понятен, более того, он, обрадованный схожему складу ума, вылил мне всё, что думал по этому вопросу, а также по смежным с ним моментам. Это, своего рода, предупреждение, я заранее помещаю перед его монологом, разбавленным моими редкими вставками, чтобы у Вас не сложилось о Сергее неправильного мнения, поскольку я, например, на секунду подумал, что он, закончив разговор о Всевышнем и космосе, начнёт предлагать мне соответствующую литературу за скромное вознаграждение – не знаю, почему эта мысль вообще пришла мне в голову, но, так как мы никогда не беседовали на настолько личные темы, да и с деньгами у Сергея проблемы имелись… Короче говоря, не пугайтесь громких слов, которые прозвучат в этом монологе, как испугался их я, и как пугаюсь, пожалуй, до сих пор, размышляя о судьбе своей закусочной, к которой, как мне сейчас, после всех описанных ниже событий, кажется, этот монолог имеет самое непосредственное отношение.
– Приятно знать, – начал он, смочив горло колой, – что есть люди, которые допускают существование двух сторон у монеты. Мне чаще попадаются другие, однополярные: будь то ярые приверженцы – не называя имён – многих религий и верований, или же противники оных. Их проблема в том, что они, рассуждая над буквами в книгах, не хотят взглянуть на этот вопрос шире, и вместо споров о субъективном попытаться найти…
– Ответ, – пришёл я ему на помощь после того, как он замялся, уставился в потолок и стал щёлкать пальцами, словно призывая убежавшее из памяти слово обратно в черепную коробку.
