Алхимия - Вадим Рабинович

3РbО + 1/2 O2 = Рb3O4.

Сурик же при температуре около 570 °C теряет кислород, превращаясь в закись свинца, которая при 880 °C плавится и при охлаждении застывает в красновато-желтый глет. По-видимому, красный лев — это глет, который в отличие от сурика легко растворяется в уксусной кислоте. Продукт этой реакции — сатурнова соль, свинцовый сахар, или Рb(С2Н3O2)2 ЗН2O — уже при нагревании до 100 °C полностью теряет кристаллизационную воду, или флегму. Она должна содержать примесь уксусной кислоты, образовавшейся вследствие гидролиза ацетата свинца — соли слабого основания и слабой кислоты. Дальнейшее нагревание приводит к образованию ацетона и карбоната свинца:

Рb(С2Н3O2)2 — * (СН3)2СО + РbСO3.

В действительности реакция протекает более сложно, с образованием «пригорелых» продуктов.

В 1809 году ирландский химик Ричард Ченевикс исследовал легколетучий продукт этой реакции, назвав его пригорелоуксусным спиртом. По его данным, этот спирт кипит при 59 °C, имеет плотность 0,7864 и при -15 °C не замерзает. В 1831 году Дюма и в 1832 году Либих получили чистый пригорелоуксусный спирт, соответствующий брутто-формуле С3Н6O. В 1933 году французский химик Антуан Бюсси назвал это вещество ацетоном. Карбонат свинца при 300° распадается по реакции

РbСO3 = РbO+СO2.

Восстановление же окиси свинца углем по реакции РbО + С = Рb + СО начинается при 410 °C — выше точки плавления свинца (327 °C). Рекомендуемое Глазером и Лемери нагревание реторты до красного каления (600–700 °C) было, следовательно, вполне достаточным для восстановления окиси свинца углем, образовавшимся из «пригорелых» побочных продуктов. Нелишне заметить: для восстановления 1 г свинца требуется около 0,06 г углерода.

Так может быть чисто «рационально» истолкован этот алхимический текст более чем пятисотлетней давности. Рецепт Рипли говорит о наблюдательности его автора. Для историка химии рецепт интересен как, вероятно, первое указание на существование ацетона. Поучителен он еще и тем, что под влиянием предвзятой идеи побочный продукт реакции принят за главный, а главный оставлен без внимания.

Таково «буквально-химическое» прочтение алхимического текста. Обретена точность прописи. Точность же исторически неповторимого явления культуры осталась за пределами анализа, не познанной сторонним наблюдателем — человеком XX столетия. «Вчувствования», «вживания» не произошло. «Дегерметизация» мышления не состоялась.

Очевидно: такой подход к тексту, содержащему сведения химического характера, недостаточен. Все так, и вместе с тем все не так. Превращения свинца, его окислов и солей расшифрованы и обозначены современными химическими символами. Менее ясное и менее строгое (XV век) выглядит теперь строже (XX век). Не более. Только «химический» способ толкования недостаточен. Усыхает живое тело. Остается скелет.

Для алхимика истина лишь тогда истина, когда предстает только так— в неповторимо алхимическом виде. Не иначе. Но, казалось бы, никаких содержательных потерь. Слово заменено знаком. Рецепт пятисотлетней давности переведен и, стало быть, может быть вписан в реестр постепенно возрастающих положительных химических знаний. Да, алхимики уже и тогда знали то, что мы теперь бы назвали химическими превращениями свинца, его окислов и солей. Да, уже тогда знали и то, что известно сейчас как ацетон. Но где же черный дракон? Где львы? Где киммерийские тени, туманящие реторту темным покрывалом? Все это отброшено как никому не нужный антураж, отбросить который должно, дабы проступили на желтом пергаменте хотя бы эти не слишком мудреные формулы. Но и львов, и драконов жаль. Очень жаль. Без них нет алхимии. Без них и эта химическая модернизация тоже неверна. Живой источник — пересохший исток. Алхимический текст как источник по истории химических знаний при таком вот способе вычитывания в нем этих знаний оказывается ограниченным, хотя все-таки свидетельствует о химии, правда, о какой-то иной, неведомой нынешним временам. Отфильтрован, отцежен «химический» экстракт. Иное — то есть, в сущности, все — отброшено как бесполезное. Живой текст умерщвлен во имя химии — точнее, ее видимости.

Такого рода подход к отошедшим культурам, в том числе и к алхимии, не курьез. Он почти общепринят. Вот почему стоит критически рассмотреть наиболее представительные версии этой деятельности. Итак, второе приближение к алхимии.

КАК ЖЕ ОПРЕДЕЛЯЛИ алхимию те, кто был к ней причастен? Роджер Бэкон (XIII в.) говорит о собственном деле так: «Алхимия есть наука о том, как приготовить некий состав, или эликсир, который, если его прибавить к металлам неблагородным, превратит их в совершенные металлы… Алхимия есть непреложная наука, работающая над телами с помощью теории и опыта и стремящаяся путем естественных соединений превращать низшие из них в более высокие и более драгоценные видоизменения» (Чугаев, 1919, с. 32). Не замыкая столь почтенный род занятий рамками злато- и среброделия, Бэкон множит число объектов алхимии — это наука о том, как возникли вещи из элементов, и о всех неодушевленных вещах: об элементах и жидкостях, как простых, так равно и сложных, об обыкновенных и драгоценных камнях, о мраморе, о золоте и прочих металлах; о видах серы, солях и чернилах; о киновари, сурике и других красках; о маслах и горючих смолах, находимых в горах, и о бессчетных вещах, о коих ни словечка не сказано в Аристотелевых творениях (с. 33). Мир алхимиков — едва ли не вся природа. Металлургия и минералогия, петрография и ювелирное дело, изучение естественных смол и соков, техника крашения — материаловедение почти в современном объеме термина, а также бессчетные иные вещи, не снившиеся и всеведущему Аристотелю. Алхимия, согласно Бэкону, наука еще и о том, как возникли вещи из элементов. Правда, Бэкон обособляет практическую составляющую алхимии. Эта часть всеобщей науки «учит изготовлять благородные металлы и краски и кое-что другое с помощью искусства лучше и обильнее, чем с помощью природы» (с. 32). Именно эта алхимия «утверждает умозрительную алхимию, философию природы и медицину» (там же).

Альберт Великий (XIII в.): «Алхимия есть искусство, придуманное алхимиками. Имя ее произведено от греческого archymo. С ее помощью включенные в минералы металлы, пораженные порчей, возрождаются — несовершенные становятся совершенными» (Albertus Magnus, 1958, с. 7). Порча, болезнь, которую нужно лечить. Алхимическое искусство сближено с искусством врачевания. Неспроста синоним философского камня — медикамент.

Но главное — золото. Дионисий Захарий считает алхимию частью естественной философии, ибо она указывает способ усовершенствовать металлы, подражая насколько возможно природе (ТС, 1, с. 710 и сл.) Анонимный алхимик XV столетия, связывая совершенствование металлов с врачеванием человеческого тела, определит алхимию как тайную часть естественной философии, из коей возникло искусство, не имеющее себе подобного и поучающее, как доводить несовершенные камни до истинного совершенства, больное тело человека до благородного здоровья, а металлы обращать в истинное Солнце и в истинную Луну. В этом искусстве — всеобщая медицина. Указания этого искусства исполняются «рукотворно, помощию секретных приемов, явленных детям истины, и при помощи теплоты» (Hoefer, 1866,1, с. 453). Итак, естественная философия — тайная ее часть; связь с искусством врачевания; практические цели; магические приемы: «физико-химические» рукотворные процедуры; сподобленность божественному промыслу; элитарность; секретный язык. Мозаическое столкновение разнородных составляющих в цельном алхимическом деле.

Последующие определения алхимии подчеркивают практическое ее назначение. Андрей Либавий (XVI в.): алхимия — «искусство извлекать совершенные магистерии и чистые эссенции из смешанных тел» (Даннеман, 1935, 2, с. 180). Анджело Сала (XVI–XVII вв.): «Спагирическое искусство составляет ту часть химии, предмет которой — природные тела: растительные, минеральные. Адепты этого искусства совершают нужные операции, вознамерившись употребить эти тела в медицине» (Sala, 1682, с. 221). Чередования: искусство — наука, наука — искусство — едва ли случайны. Artiste — химик; artifex — искусник, ремесленник; но artisan — художник (и тоже ремесленник). Алхимия — ремесло, доведенное до искусства. Но и наука, открытая детям истины. Самоопределения алхимии, которые вы только что слышали, освящают эту деятельность, придавая ей практическую значимость. Но и в этих немногих дидактических определениях явственно слышны космические притязания всесильных адептов.

КАК ЖЕ ОТНОСИЛИСЬ к алхимии современники, сами не являющиеся ее служителями?

Иоганн Тритемий (вторая половина XV в.) выразил мнение об алхимии сторонних наблюдателей: «Алхимия — это целомудренная блудница (casta meretrix), никогда ничьим объятиям не отдающаяся, а те, кто домогался ее, уходили ни с чем. Что имели, и то теряли. Глупец становится безумцем, богач — бедняком, философ — болтуном, пристойный человек напрочь терял всякое приличие. Она обещает домогающимся богатство Креза; конец всегда очень печальный: полная нищета, всеобщий позор, вселюдное осмеяние» (Корр, 1886,1, с. 226). Упрек сводится лишь к одному: всякий, идущий по пути алхимиков, утрачивает христианские добродетели. И только за это алхимия достойна осуждения. Но… целомудренная блудница. Этот оксюморон подчеркивает двойственный характер алхимии: целомудренный блуд. Игра слов? Не только. Отступление от общепринятого целомудрия обнажает общепринятый, хотя и тайный, блуд. Оппозиция к официальному средневековью, облаченная, однако, в декольтированные одежды этого же средневековья. Многозначительная оговорка. Проговорка.