Ничья земля - Ян Валетов

Ее муж — идиот. Шеф ее мужа — выскочка и идиот, не достойный даже бороться за президентский пост. Она — страдающая сторона. Ее шеф — принципиальный противник шефа супруга, умнейший человек и благороднейшая личность! Ангел, пока без крыльев, и то — только по недосмотру небесной канцелярии. Крепкий хозяйственник, превосходный организатор и порядочнейший человек.

Спорить было бесполезно. Не о чем было спорить. Факты были известны ей так же, как Сергееву. Как и всей стране. Но… При чем тут факты? Стране надо было показать, какой матерый человечище берет в свои руки вожжи. Явить народу лик лидера, красавца, прекрасного семьянина и оратора. С последним пунктом было совсем тяжело. С предыдущими — тоже. Уж слишком необходимый портрет отличался от оригинала. Для успеха дела нужно было не врать, а искренне верить. И она не врала. То есть, врала конечно, но с ее точки зрения говорила чистую правду. Умение войти в роль, убедить себя в собственной непогрешимости и отстаивать собственную, выстраданную и тщательно проработанную в воображении, точку зрения всегда было ее сильной стороной. Она умела убеждать окружающих, и, прежде всего, себя саму.

Сергеев молча слушал жену, изредка поглядывая на ее ухоженное лицо, все еще красивое, с не по-женски густыми, не знавшими пинцета, бровями и желтыми, как у камышовой кошки, глазами. И недоумевал, как он мог полюбить такую женщину. Ладно, уж, полюбить, объективно любить как раз было за что, а вот как он мог связать с ней жизнь, он уж точно не понимал. И ведь встретились они уже далеко не в нежном возрасте — обоим было под тридцать.

Сергеев только закончил карьеру консультанта-советника и еще не залечил раны после семи месяцев проведенных в кубинской тюрьме. Тогда считалось, что этот этап в его жизни закончен, жирная точка поставлена в конце досье и теплое место в МЧС плюс немаленькая компенсация за все лишения и трудности консультантской жизни, должны были помочь ему адаптироваться в изменившемся мире.

Из всех предложенных ему на выбор городов он выбрал Киев, может быть потому, что Москву не любил, климат Питера был для него мучителен, а о Киеве он сохранил теплые воспоминания с юношеской поры. И еще потому, что в Киеве, в двухкомнатной квартирке на Троещине, жила единственная оставшаяся в живых родственница, сестра отца — тетя Клара. Начальство, услышав о выборе, поморщилось, привычно выругало хохлов с их «незалэжнистью», но обещанное — выполнило. Квартира, машина, украинский паспорт, данное, скрипя зубы, обещание не обращаться к Сергееву без особой надобности — и дверь Конторы закрылась, выпустив Михаила в обычный мир. Но даже тогда, испытывая вполне понятное облегчение, в купе с болями в изуродованной пытками ноге, Сергеев понимал, что двери эти захлопнулись не навсегда.

Оболочка, называемая экс-СССР, конечно, к тому времени распалась, и отношения между бывшими братьями и сестрами в официозе были ни к черту, но Контора оставалась Конторой. Старые связи между однокашниками никуда не девались, взаимные обязательства — тоже. Это тебе не форма головных уборов или цвета нашивок. В Конторе настолько привыкли ходить в чужой форме без знаков отличия, что к атрибутике оставались совершенно равнодушными — общие воспоминания цементировали симпатии и антипатии, а работа, чего уж тут скрывать, осталась. Пусть на коммерческой основе, но осталась и до тех пор, пока в мире вспыхивали локальные конфликты, создавались новые режимы и боевые части формировались из разного сброда, никто из старых кадров безработицы не боялся. Боялись, только, встретится по разные стороны баррикад, что иногда случалось, и небезосновательно боялись, как показала дальнейшая жизнь. Но тогда до этого было далеко, как до Луны. Жизнь начиналась с нуля в тридцать лет с небольшим, и запах цветущих на берегах Днепра каштанов волновал сердце больше, чем приторный, похожий на животный, аромат орхидей, знакомый Сергееву не понаслышке.

Был он тогда весь из себя мужественный и загадочный, растерявший в гостях у Кастро лишний вес, который, кстати, больше к нему и не вернулся никогда. Этакий таинственный красавец без прошлого, а, вернее, с выдуманным прошлым, полиглот, рослый, сухопарый, почти полностью седой, сероглазый, с небольшим шрамом на верхней губе и, совершенно не портящей его, почти жоффреевской хромотой, которая по обещанию врачей должна была пройти через несколько месяцев.

И Вика была хороша, настолько хороша, что показалась ему ослепительной красавицей. Очень необычная была девица — независимая, едкая в суждениях, с копной черных жестких волос, увязанных в «конский хвост», смуглой, удивительно нежной кожей, раскосыми кошачьими глазами желто-медового цвета и миниатюрной фигурой, в которой хрупкость соседствовала с достаточно выразительными женскими формами. Работала она тогда журналисткой в достаточно модном и влиятельном ежемесячнике «Киевский коммерсант» и в киевской дирекции «Радио Свобода», на котором вела передачу три раза в неделю. А еще имела за плечами два высших образования и два неудачных брака, одного ребенка восьми лет, с пяток шумных журналистских расследований, одно из которых едва не закончилось для нее трагически и репутацию, о которой могли только мечтать большинство ее коллег-мужчин.

Плюс ко всему, в силу особенностей характера, Вика Плотникова была сердцеедкой в самом худшем смысле этого слова. Мужчин она не уважала, но любила просто пользоваться ими в виду физиологической необходимости, тогда, когда сама того желала, выбирая себе жертву на ночь из многочисленного списка своих побед. Так паучиха выбирает в дальнем углу своей норы плотно упакованное в паутину и предварительно надкушенное для удобства употребления, полупереваренное тело давно пойманной и оставленной на черный день, мухи.

Они познакомились, когда Вика мертвой хваткой вцепилась в расследование махинаций с земельными участками, принадлежащими МЧС и идущими под строительство коттеджных городков. Тема, действительно, была скользкая, с запахом больших денег и откровенного криминала.

Тогда еще госпожа Плотникова имела идеалы, считая себя неким Робин Гудом от журналистики — теперь это все прошло, но в то время…

Генерал Косоротов, неплохой, в сущности, просто жадноватый и не очень далекий мужик, глотал валидол тюбиками, пил корвалол и пумпан стаканами и бледнел при одном упоминании о Вике, которая шла по его следу, как кровавая гончая за раненым оленем. Но брать взятки не переставал. Он хапал деньги за переоформление земли с такой скоростью и рвением, что было впору давать либо 10 лет строгого режима, либо героя капиталистического труда. Он даже не хапал — он их косил широкими, лихими взмахами, как косарь подрезает с уханьем высокую сочную траву на покрытом утренней росой лугу.

Никто не носил ему деньги в конвертах, нет, никогда! Такие суммы просто бы не влезли ни в один конверт — только атташе-кейс, причем достаточно объемный мог вместить ту огромную благодарность, которая переполняла сердца заинтересованных лиц.

Плотникова кружила над генералом, как оголодавший стервятник над умирающим львом. Кто-то из генеральских недругов, а таковых было немало, сливал Вике конфиденциальную информацию и кое-что из документов, явно лелея надежду занять косоротовскую синекуру.

В скандальных интернет-изданиях и в самом «Киевском коммерсанте» уже вышли несколько статей, содержащие факты близкие к тем, что имели место быть в действительности, а Косоротов чуть не поимел инфаркт на рабочем месте в разгар трудового дня во время чтения прессы. Старика откачали реаниматоры из «Медикома», в редакцию «Коммерсанта» от лица сотрудников направили возмущенное письмо, оставленное, кстати, без внимания, а через день — Плотникова сама подошла к Сергееву в ресторане, когда он ужинал. И просто, без затей и приглашений, уселась за его столик, уперев Михаилу в переносицу, взгляд своих умело подведенных, нагловатых глаз. Для акулы пера она выглядела чертовски привлекательно.

Сергеев продолжал есть, изредка недружелюбно поглядывая на Вику, которую он сразу узнал по фотографиям. Оба молчали. Держали паузу, если так можно сказать. Докурив длинную коричневую сигарету, дым которой остро пах гвоздикой, Плотникова затушила ее в пепельнице и, наконец-то, произнесла, не спрашивая, а утверждая:

— Ты — Сергеев.

— Точно, — сказал Михаил чуть погодя. — Он самый.

Она опять замолчала, глядя на него в упор. Сергеев, не отводя от нее взгляда, медленно отрезал от сочной говяжьей вырезки очередной кусок и принялся его жевать, отхлебнув из бокала глоток красного сухого вина.

Потом начал отрезать следующий ломтик, в душе наслаждаясь ситуацией. Ни одну паузу нельзя держать вечно, но если делать это умело…

На четвертом кусочке она не выдержала.

— Плохое воспитание, — сказала она, прикуривая следующую, приторно пахнущую сигарету, — ваша контора всегда была не комильфо.