Три круга Достоевского - Юрий Кудрявцев

Но там, где взгляды писателя не созвучны взглядам автора статьи, появляются другие оценки: «пристрастен и несправед­лив», «не понимал» и т. п. «В его записях о литературе и ис­кусстве содержится немало и несправедливых суждений, односторонних и нередко, как показала последующая история, близоруких оценок» (с. 118 — 119).

Возникает вопрос: куда девались глубина и величие? Или их там и не было, или...?

Подход у автора прост: «за нас» — велик, «не за нас» — бли­зорук. А так как Достоевский и «за нас» и «не за нас», то он велик и близорук одновременно.

Достоевский рассматривается как мыслитель несамостоятель­ный. Он как бы игрушка в руках времени, в частности «наступив­шей реакции». В России реакция, и он — реакционер. Автор за­бывает, что такие глубокие мыслители, как Достоевский, не только отражали противоречия времени, но и творили само время. Заметив в последнем выпуске «Дневника писателя» призыв к со­циальному обновлению России, автор считает, что этот призыв Достоевский заимствовал у революционных демократов: «Писа­тель вынужден заимствовать ряд пунктов из программы своих идейных антагонистов» (с. 116). Сам Достоевский до этого дойти не мог. Так диктует стереотип. А ведь связь предсмертного выпуска «Дневника писателя» со всем предшествующим творче­ством не так уж трудно заметить. И рухнет стереотип. Но в том-то и дело, что его не хотят разрушать.

Подвергая сомнению независимость суждений Достоевского в «Дневнике писателя», автор говорит: «Но независимость эта бы­ла, разумеется, иллюзорная» (с. 110). Но от кого зависел Досто­евский в этом моножурнале? Вели от цензуры, то это верно. Но ведь автор говорит не о том. Ибо в этом плане никто не имел тог­да в России независимости. Поясняется, что зависимость у До­стоевского была от своих общественно-политических идеалов. Но всем бы пишущим о Достоевском лишь такого рода зависимости!

Подчеркивается неискренность писателя. «Вылавливая из га­зет и журналов различные отзывы о «Дневнике...», он постоянно порывался ответить своим оппонентам, желая защитить свое из­дание и — в особенности. — подчеркнуть глубокую искренность и неподкупность своих убеждений» (с. ПО). Употребление слова «вылавливая» уже само по себе говорит об отношении автора к факту.

Далее автор статьи вольно или невольно подвергает сомнению право Достоевского на защиту своих убеждений. Много раз он при этом употребляет слово «фанатизм». «Фанатизм и упорство Достоевского в защите своих «коренных» убеждений...» (с. 112) — говорится в одном случае. В другом — «еще большим фанатиз­мом в отстаивании своих убеждений...» (с. 114). Далее говорит­ся, что Достоевский «со страстным фанатизмом возражает тем, кто его критикует» (с. 114 — 115). Видимо, автор считает, что защищать свои убеждения — плохо. А не хуже ли менять убежде­ния в угоду внешнего порядка требованиям?

Демократизм Достоевского признается лишь в качестве сти­хийного («Стихийный демократизм великого писателя...» — с. 121). А почему, собственно говоря, стихиен этот пронесенный че­рез всю жизнь демократизм? Так велит стереотип.

Есть и такое: «Чувствуется, что Достоевский болезненно пере­живал в последние месяцы жизни свое одиночество, сознавая, что разрыв между ним и большинством его современников не сгладился, а увеличился. Отсюда — оттенок личного раздраже­ния, вызывающий тон, который сквозит в его полемических за­метках, в частности, в отзыве о писателях-современниках — Гон­чарове, Лескове, Льве Толстом («до чего человек возобожал се­бя»), Щедрине. Даже наедине с собой, склонившись над листа­ми записной тетради, писатель сознает себя окруженным подоз­рениями и враждой, испытывает потребность оскорбить своих про­тивников — не только действительных, но и воображаемых, — на­нести им возможно более чувствительный ответный удар» (с. 114)..

Возникает образ какого-то одинокого, злого пасквилянта, ко­торый уже был представлен читающей публике в 1947 году. Та­кое и опровергать сегодня ка(к-то неудобно. Но все же скажу, что не был автор «Речи о Пушкине» одиноким. Он находил большое соучастие в своих делах читателей. Одинок в среде литератур­ной? Возможно. Но разве такое было только в период запол­нения его последней записной тетради? Да и надо ли слишком-то переоценивать литературную среду? Автор статьи опять-таки исходит из стереотипа о прогрессивных и реакционных. Он берет под защиту даже М. Антоновича и его грубейшую статью против Достоевского. О ее грубости Г. Фридлендер не говорит. Всякая критика «прогрессивных» — в укор критикующему. И не смот­рят, что отрицает Достоевский в «прогрессивных». Может быть, он отрицает то, что и принять-то невозможно. Но автор исходит из иного: те, кто признан нами прогрессивными, правы всегда и во всем.

«Основные реакционные философские и общественно-политиче­ские мотивы, которыми проникнута публицистика «Дневника пи­сателя», настойчиво звучат и со страниц рабочих тетрадей Досто­евского» (с. 111). Таким образом, в разряд реакционных зачис­ляются не только записные тетради, но и неисчерпаемый по мыс­ли «Дневник писателя». Подход к «Дневнику...» устоявшийся, монолитный.

«Реакционный характер», «нападки по адресу социалистов», «раздраженные отзывы», «резко враждебные», «обнаруживает нередко непонимание воззрений», «толкуя вульгарно», «опускается временами до уровня Каткова», «приписывает революционерам», -«игнорирует революционные традиции», «не видит реального рус­ского крестьянина», «фанатически отдавшись», «закрывая глаза», «резко обрушиваясь», «ослепляла Достоевского», «пристрастен и несправедлив» — все это рассыпано по статье о «великом» и «глу­боком».. Или уценено понятие «величие», или творится что-то непонятное.

Вряд ли можно что-либо доказать автору — такой уж стиль мышления. Я и не пытался ничего доказывать. Лишь хотел по­казать состояние дел в науке о Достоевском сегодня.

Но это одна сторона состояния. К счастью, есть и другая. Все надежды на нее.

Но чтобы надежды эти осуществились, нужны большие уси­лия. Творческому подходу мешает обожествление цитат. Мешает и то, что к Достоевскому подходят со своими "мерками, приняв их за абсолютные. Судят художника, не признавая признаваемых им законов. Исходят, скажем, из принципа «человек — это звучит гордо». А тут показано что в человекет что никак к «гордо» отнести, нельзя. Значит, клевета на человека. Исходят из того, что оригинальными мыслителями могут быть только такие-то. Тут обнаруживается мыслитель, в список оригинальных не включен­ный. Значит, и нет в нем никакой оригинальности.

Распространенный способ унижения художника — придирка к слову. Достоевский говорил о спиритизме. И вот уже провозгла­шают, что он защищал спиритизм. Хотя писатель прямо говорил о своем неприязненном отношении к этому явлению. Но утвер­ждают, несмотря на самооценку.