История Пурпурной Дамы - Ольга Крючкова

Ширма отделяла от основного помещения спальную зону. Здесь располагались две приготовленные постели, каждая из которых состояла из матраца-футона, тёплого одеяла (в холодное время его можно было надеть, как кимоно) и валика-подушечки. Интерьер завершала жаровня-хибата, наполненная углями, готовая в любой момент обогреть своих хозяев.

Найси с довольным видом прошлась по комнате.

– Прекрасно… В этих покоях нам предстоит провести почти месяц.

– Да, мама… – машинально обронила Ояко.

Найси цепким взором окинула дочь.

– Ты рассеяна, Ояко… Вероятно, устала… Приляг отдохни, пока не подали еду.

– Нет-нет, со мной всё в порядке! – поспешно возразила девушка. Ей вовсе не хотелось, чтобы матушка сочла её нетерпение увидеть сестру за недомогание.

Фусуме распахнулись – в покои вошли две прислужницы, каждая из них держала корзиночку прямоугольной формы, наполненную посудой с яствами. Найси тотчас ощутила приступ голода и сделала прислужницам приглашающий жест рукой. Те поставили корзиночки на татами и с поклоном удалились.

– Ты должна подкрепиться. Я не хочу, чтобы здешние домочадцы судачили, что ты бледна и имеешь замученный вид. Тем более, что Мурасаки так расцвела!

Ояко мысленно согласилась с матерью, хотя девушку часто раздражала её излишняя забота. Она извлекла из корзиночки глубокую миску, наполненную рисом с креветками, взяла деревянные палочки-хаси и принялась с аппетитом вкушать пищу.

…Мурасаки бесцельно прогуливалась вокруг дома. Внутри него царила суета – госпожа Найси прибыла с целым штатом слуг и привезла с собой огромный багаж, считая, что все эти вещи непременно пригодятся для празднования совершеннолетия её племянников.

Достопочтенный губернатор Масамунэ Оэ никогда не вмешивался в дела своей супруги, считая, что она женщина умная и дальновидная, разбирающаяся даже в хитросплетениях императорского двора, ведь Найси долгое время служила фрейлиной у Яшмовой госпожи. Но, когда он увидел кортеж своей супруги, готовый покинуть Нисиномию и отправиться в Хэйан, он испустил возглас неподдельного удивления. На что госпожа Найси весомо заметила супругу:

– Мурасаки скоро станет фрейлиной Яшмовой госпожи. Возможно, и наша дочь последует её примеру. Я не хочу, чтобы в Кокидэне судачили: родители сестричек Фудзивара и Масамунэ скупы! Тем более, что вы, мой дорогой супруг, за столь долгие годы государственной службы скопили немалое состояние, однако, в тратах весьма скромны.

Господин Оэ закатил глаза.

– Великий Будда! – воскликнул он. – Ты слишком много говоришь, женщина!

– Да, мой господин, я много говорю! И я хочу, чтобы при императорском дворе у моей дочери сложилась безупречная репутация. А для этого нужны деньги и немалые. Поэтому вам придётся раскошелиться!

Оэ набычился: в такие минуты он ненавидел свою жену. Однако помнил, что во многом обязан этой пронырливой женщине. Именно она сумела добыть ему должность губернатора столичных провинций и сделать Нисиномию семейной резиденцией. Мало того, Найси имела обширное имение в провинции Идзуми, откуда происходил её отец. Ко всему прочему в Хэйане от отца она унаследовала дом (увы, старший брат госпожи Найси давно скончался, и она стала единственной наследницей). Столичный дом бывшей фрейлины располагался в одном из самых престижных мест Хэйана: между Третьей и Четвёртой улицами, как раз напротив Дворца Ручья под ивой, в котором вот уже на протяжении нескольких поколений любили предаваться размышлениям императоры.

Словом, господин Оэ хоть и время от времени злился на жену, выказывая ей своё недовольство, как и положено хозяину дома и господину, та же знала – это пустое. По молодости лет, Найси подыгрывала мужу, а затем и вовсе перестала это делать, вопреки всем японским традициям, согласно которым: муж – господин жены своей. Он может наказать её, удалить от себя, отлучить от супружеского ложа, а за измену с другим мужчиной и вовсе – убить. Правда на официальных приёмах Найси надевала маску смиренной супруги – и только, на этом её покорность и заканчивалась.

В последний раз господин Оэ окинул взором внушительный кортеж супруги – сердце защемило от боли, ибо он понимал: большая часть вещей не вернётся обратно в Нисиномию, а осядет в доме его свояка Тамэтоки. Он уже подумал: а не ввести ли ему в столичных провинциях какой-нибудь дополнительный налог?..

…Мурасаки поднялась на одну из галерей, пристроенных к дому, дабы укрыться от зноя, но и здесь до неё доносились голоса из кухни и парадного зала. Постояв немного в тени, она покинула галерею, направившись в сторону цукиямы, небольшого многоярусного садика. Нижний ярус цукиямы представлял собой комбинацию камней, низкорослых деревьев, мхов, двух миниатюрных водоёмов и деревянного павильона, под сенью которого можно созерцать столь изысканный интерьер. Верхний – так называемый сухой сад – представлял собой плоскую песчаную площадку с рядом хаотично нагромождённых необработанных камней, к нему вела извилистая дорожка.

Мурасаки решила остаться на нижнем ярусе, где буйство зелени, запах воды и мельтешащие в водоемах оранжевые рыбки располагали к отдыху. Она прошлась между водоёмами, а затем уединилась в павильоне. Не успела она расположиться, как услышала знакомый голос:

– Ах, вот ты где, Мурасаки! Никто из слуг не смог ответить: куда ты подевалась!

В павильон вошла Ояко. Стройная и высокая, что считалось нехарактерным для женщин рода Масамунэ (а отец и её мать оба происходили из одного древнего рода), она безупречно смотрелась в многослойном шёлковом кимоно насыщенных жёлто-лимонных оттенков, подпоясанном по последней столичной моде лентой.

Волосы Ояко окончательно не просохли после мытья, они струились по её плечам тяжёлыми нитями, ниспадая почти до колен.

Мурасаки невольно подалась навстречу сестре.

– Ояко! Наконец-то мы одни и можем поговорить! – воскликнула она.

Девушки взялись за руки.

– Два минувших года выдались для меня очень тяжёлыми… – призналась Мурасаки. – Сначала смерть матушки, затем эти нескончаемые визиты здешних красавиц – это просто не выносимо! Поверь мне!

– Верю… – мягко ответила Ояко. – Но твой отец ещё молод, он вправе взять наложницу.

– Я знаю, однако, хвала богам, я этого не увижу. Сначала я отправлюсь ко двору госпожи Сейси, а затем уж отец – в Авадзи. Там пусть делает, что хочет…

Ояко улыбнулась.

– Почему ты не писала мне? Почему не поделилась своими переживаниями?

Мурасаки опустила очи в долу.

– Я пыталась тебе писать несколько раз… Но… Я не смогла… Понимаешь! – она взглянула сестре прямо в глаза. – Всё изменилось! Понимаешь! Всё изменилось!