Шахта - Михаил Балбачан

– Нет, ентого нам не надобно. Больно жуток. И звучит хрипло.

Стоявший тут же инженер Воробьев всплеснул от огорчения руками и поплелся прочь. Впрочем, части собравшихся его гудок очень даже понравился, и они горячо отстаивали свою позицию:

– И что ж с того, что жутко кажется? А может, оно так и надо, чтобы жутко было? Чтоб народец прочувствовал, значит? Порядок быть должон или нет?

На другой день слушали гудок токаря Тепцова. Тот дал звук приятный, но слабый, слабее даже, чем был у старого гудка. Следом настала очередь молодого слесаря Сивченко – у этого звук вышел, правда, сильным, но каким-то визгливым. Ну и пошло-поехало. За десять дней пропустили все гудки, и ни один по той или иной причине не подходил. Комиссия все больше склонялась к тому, что, раз такое дело, лучше оставить старый, проверенный гудок, а от добра добра искать нечего. В последний день конкурса начальник шахты, как бы невзначай, зашел к Бирюкову домой. Тот как раз одевался на работу.

– Кузьма Иваныч, а где ж твой-то гудок?

– Будет, товарищ начальник. Я уж и так и эдак его регулирую – не выходит пока. Все времени нет доделать.

– Так ведь сегодня срок кончается!

– А что мне ваш срок, мой гудок и так себя покажет!

– Это как же?

– А так, что сами увидите!

Подивившись про себя Кузькиной самонадеянности, начальник ушел. Пролетели еще две недели. О неудачном конкурсе начали понемногу забывать. Кое-кто, впрочем, во всем обвинял Акулинушкина, мол, забраковал злыдень все гудки, а один какой-нибудь все же следовало выбрать.

Произошло это в субботу, ровно в четыре часа утра. Было время первого гудка. В предрассветных сумерках протяжно завыла шахта № 5, затем, кажется, совсем близко, заревела двадцатая. И тут подал голос гудок Бирюкова. Задрожали стекла. Из всех домов как ошпаренные выскакивали полуодетые люди. Многие решили, что произошла какая-то авария, если не чего похуже. Не сразу то есть разобрали в чем дело. Как он гудел! Густой, низкий, прекрасный в своей мощи звук затопил, казалось, всю окрестную равнину. По сравнению с его торжествующим гласом гудки остальных двенадцати шахт могли сойти разве что за детские свистульки. Народ, очухавшись, пришел в полное восхищение.

– Вот это так звук! Силища-то, силища! Дела! Ента штука и мертвого разбудит! – неслось отовсюду.

Акулинушкин, тоже выскочивший во двор в одних подштанниках, блаженно щурился:

– Язви тя в душу! Вот, сука, мать твою! – наконец произнес он с благоговением.

Это был инструмент. В полдень члены жюри, а с ними: начальник шахты, главный инженер, секретарь парткома и прочие официальные, не очень и совсем не официальные лица, некоторые даже из других поселков, собрались перед котельной. Сам Кузьма опять почему-то отсутствовал. Впоследствии выяснилось, что у него как раз был выходной, и он, по своему обыкновению, подался на рыбалку. Кочегар ночной смены, со своей стороны, показал, что, мол, да, кто-то ночью действительно орудовал на крыше котельной, но кто – неизвестно, а посмотреть ему было недосуг. Собравшимся оставалось только еще раз, в торжественной обстановке, прослушать новый гудок. Вблизи, надо сказать, звук пробирал до кишок.

На следующий день, едва Бирюков явился на шахту, его вызвали к начальству.

– Твой гудок, Кузьма Иваныч?

– Да вроде мой.

– Молодец! Комиссия признала тебя победителем, так что премия, считай, твоя! Расскажи-ка нам теперь, как это ты сподобился такое чудо сотворить?

– Да это самое... – засмущался Кузьма, – короче, пароходный он.

– То есть как это пароходный? В каком смысле?

– Гостил я прошлым летом в Одессе, у братана моего…

– Ну?

– Он там, в порту, это самое. Тоже в начальниках, между прочим, ходит. Ну, справляли мы именины евонные. Народу за столом много разного сидело, а один, это на другой день уже, мериканец оказался, капитан с парохода ихнего. Я вот этот гудок у него на спор, значит, и выиграл. А когда забирать пришел, так это самое, очумел просто. Пароход тот размером с наш террикон оказался!

– Будет врать-то!

– Вот те крест, чистую правду говорю, сам не думал, что такое на свете бывает. Капитан, гад, не обманул. Свинтил гудок и вынес. Красный, злой как черт, но проспоренное отдал. А мне-то на хрена его гудок сдался? Был бы я тверезый, может, на чего другое, понужнее для хозяйства поспорил бы. Нечего делать, взял, а домой вернулся – в сарай бросил. Когда конкурс-то объявили, вспомнил про него. Ну, попробовал, а он не гудит ни ...! Под давление наше не подходит. Пришлось покумекать малость, покуда время было, подправить его. Позавчерась на компрессоре попробовал – ничего вроде. Тогда я его на котельную, значит, и поставил.

– Всё?

– Всё!

– Выходит, не твой это гудок и премии тебе никакой не полагается!

– А ежели не полагается, то мне и самому эта ваша премия без надобности! – обиделся Бирюков.

Кинулись смотреть – верно, гудок явно не отечественного производства, и написано на нем было по-иностранному.

Немного времени прошло, и все уже привыкли к нему, словно он всегда тут был. Попозже приключилось в связи с ним одно неприятное происшествие. Кто-то жалобу накатал, дескать, начальник шахты такой-то, специально буржуйский гудок привинтил, чтобы, значит, весь наш пар из котлов через него выпускать. Ну, само собой, приехало ГПУ, акт составили, обсмотрели тут всё, народ порасспрашивали, да начальника-то вместе с гудком и замели. Так на следующее утро вся шахта проспала! Скандал! Кузьма как раз на смене был, когда это все случилось. А узнав обо всем, как был в грязной робе, в район подался. И что вы думаете? Отстоял ведь тогда и начальника, и гудок свой! Оба из города вернулись в хорошем подпитии уже, а потом еще трое суток, вдвоем в кабинете запершись, пьянствовали. Хорошо, жена бирюковская добилась, дверь взломали. На том все и закончилось.

– Да-а, гудок был, конечно, знатный. Так что́, выходит, правда, что с парохода он?

– А пес его теперь разберет! Что там на самом деле было, а что Кузька набрехал, никто уже не узнает.

Вот вам напоследок еще одна история, которая очень ярко характеризует этого оригинального субъекта. На другой год, как гудок-то новый поставили, лето выдалось засушливое, а зима – морозная. Речка Северный Ключ, откуда наша шахта водой питалась, промерзла до дна – котлы эти «ланкаширские» всю воду из нее вытянули. Пришлось их посреди зимы гасить. Шахта встала. Разные комиссии понаехали, следствие, там, разследствие… А начальник шахты, как бишь его? Кучкин? Нет, Ключкин, теперь не вспомню уже. Мужичок он простой был, да только не больно характерный. От нервотрепки что ни день напиваться стал до потери сознательности. Утречком как-то вынесли его бухого за руки за ноги из конторы, в сани положили и увезли. Больше мы его и не видели.

А денька через три после того сидит, значит, Зощенко в кабинете своем, чай с баранкой пьет и бумажки всякие перебирает. И явственно из тех бумажек следовало, что положение его – хуже некуда. Потому как остался он на шахте за начальника, и ему по десять раз на дню из серьезных организаций звонили и требовали немедленно шахту запускать. Когда вежливо требовали, когда и орали матерно, а что тут хуже – неизвестно еще. Вот только исполнить это никак невозможно было. Не ведрами же, в самом деле, за десять километров воду таскать! А еще на столе перед ним один чертежик лежал. И на том чертежике нитка резервного водопровода изображена была, которую во время реконструкции построить следовало на такой вот пиковый случай, да не построили, на авось положились. «Хана мне, – невесело думал Петр Борисович, – как только следователи до этого самого чертежа доберутся, сейчас меня за задницу ухватят». Подпись его на том чертежике первой стояла. Социальное, опять же, происхождение. В общем, сидел он, пригорюнившись, и размышлял о том, что сколько веревочке ни виться...

Тут вежливенько так в дверь постучались. А время уже к полуночи шло.

– Войдите! – кричит Зощенко.

Входит Бирюков, здоровается. Зощенко тоже с ним здоровается и спрашивает, по какому такому делу Кузька к нему ночью заявился.

– Это самое, имею рациональное предложение, значит.

– Хорошо, конечно, Кузьма Иваныч, что имеете вы рацпредложение, но знаете, мне сейчас как-то не до того.

– Да я как раз по этому самому делу и имею. Чтобы, значит, воду на шахту дать.

– Ты серьезно?

– Я разве когда с вами шутил?

– Давай выкладывай! – обрадовался Зощенко. – И садись, чего стоишь? Раздевайся, чайку вот попей.

Кузьма снял тулуп, сел неторопливо, потер лоб, с мыслями собираясь.

– Мне, товарищ начальник, требуется центробежный насос, что у нас на Северном без дела стоит, десять телеграфных столбов, пять мотков люминевого провода, – загибал он заскорузлые с мороза пальцы, – изоляторов двадцать штук, кабеля метров двести да труб пятидюймовых метров с полтораста или, если нет столько, то сколько есть, а мы уж сами придумаем чего-нибудь.