Шахта - Михаил Балбачан

– Не посмотрю, – вслух объявил он этому «кому-то», – не посмотрю-ю!

Он отчетливо видел свои руки, особенно костяшки, необыкновенно белые на фоне красных, налитых кровью пальцев. Поверхность мачты покрыта была капельками смолы. Спереди его телогрейка была уже вся ею перемазана, и при каждом движении липла к столбу, или отдиралась от него с сухим противным треском.

Рука схватилась за воздух! Тело Евгения сжалось от ужаса, но оказалось, что просто закончился первый ярус. Заметно утончившееся бревно, по которому он взбирался, завершилось косым обрезом. Ветер дул сильнее, чем внизу, и хомут, к которому крепился стальной трос растяжки, ощутимо дрожал. Как мог, удобно устроившись на нем, Евгений собрался с духом и все же посмотрел вниз. Ничего особенного он там не увидел, все выглядело так, словно он забрался на обыкновенную пихту. Кучка людей молча смотрела на него. Пятна их запрокинутых лиц отчетливо выделялись на темном фоне. Он глянул вверх, но сразу же, словно его ударили, потупился и судорожно вцепился в шершавую холодную железку.

Как он одолел второй ярус, Евгений и сам не понял. Вдруг оказалось, что уже все: перед носом – новый косой уступ и хомут с растяжкой. Он очень вспотел, сердце сильно билось. Холодящий ветер нахально задувал в рукава, трепал козырек кепки. «Отдохну, пожалуй», – подумал Евгений и повис, неудобно продев обе руки в скобу и прижавшись щекой к липкому дереву. Про карабин он просто-напросто забыл. Но особого отдыха не получилось. Под задравшуюся телогрейку хорошо поддувало, а скоба все больнее и больнее врезалась в подмышку. Он все-таки заставил себя провисеть некоторое время, пока тело не начало дубеть.

Перебраться на следующий ярус оказалось непросто. Скобы там не продолжали линию второго яруса, а шли почему-то сбоку. Просто так дотянуться до них было невозможно. Недолго думая, Евгений закинул на хомут левую ногу, немыслимо изогнулся и лег на узкий косой уступ. В тот момент его тело удерживалось лишь усилием кисти правой руки. В ужасе он ухватился другой рукой за край бревна под собой, перенес на нее центр тяжести и, рванувшись, дотянулся правой рукой до нижней скобы третьего яруса. Правая нога при этом соскользнула, но левая как-то удержалась. Чувствуя, что срывается, он рванулся еще раз, ухватился за вторую скобу, подтянулся, перехватился за следующую… Страх пропитал все его тело, напряг каждую мышцу. Руки дрожали.

– Ничего, Женька, не трусь! – вслух подбодрил он себя. – Выдержим, половина только осталось. Голос был чужой, незнакомый.

– Евгений Семеныч! Евгений Семеныч! – заголосили внизу. – Не спеши-ите! Отдыха-ай-те! Евгений Се-ме-еныч!

Слепко коротко глянул туда. Да, так высоко он еще никогда не забирался. Почему-то ему показалось, что отдохнуть можно будет только на следующем хомуте, и он упорно продолжал подниматься. Начали дрожать уже и ноги, а руки – неметь. Они ослабели и не могли больше удерживать скоб. Пришлось совать их туда по локоть, и так подтягиваться. Вдруг ему стало ясно, что еще две-три скобы, и всё. Он упадет. Прямо сейчас. Страх его сделался каким-то восторженным, все чувства замечательно обострились, мир вспыхнул множеством красок. Даже то, как неуверенно, неохотно ему подчинялось онемелое тело, доставляло острое, мучительное удовольствие. Так бывает во сне, когда надвигается неминуемая угроза, а ты едва можешь пошевелиться. С отстраненным любопытством он наблюдал, как дыхание, словно тупым ножом, режет грудь, а сердце быстро тяжелеет, делаясь словно свинцовым. Последнее обстоятельство все же обеспокоило его. Евгений даже попытался остановиться, но в груди так заходило, что все тело, казалось, начало мотаться из стороны в сторону. Ветер свободно гулял под его одеждой, и было не так жарко. Все равно настойчивое желание избавиться от проклятой телогрейки начало теснить даже восторг смерти. Пот лился по лицу, щекотал спину, сочился в трусы, натекал в сапоги.

– Пол-пу-ти, пол-пу-ти, – монотонно бубнил он. Это были последние слова, которые удерживались еще в его голове, других не осталось, он забыл уже, что они там были.

Потому-то он и не остановился, когда достиг вершины третьего яруса. Только перебравшись на четвертый и поднявшись еще на десяток скоб, вбитых в единственное, но очень толстое бревно, он почувствовал, что что-то не так. Хотя, в чем именно ошибка, все равно не сообразил и остановился потому только, что ногам стало совсем мокро. Сразу же противная эта мокрота́ начала стремительно остывать, и от этого становилось все неприятнее. Он увидел вдруг свои сапоги, еле помещавшиеся на тонкой скобе, и туманную пустоту под ними. По всей видимости, мачта сильно наклонилась. Она стремительно уходила из-под ног куда-то в сторону, и он висел далеко на отлете, над самой серединой площади. Вот-вот заледеневшая спина его должна была надломиться, подошвы соскользнуть, и – конец, к тому же и руки сделались как из теста и не могли больше удержать вес тела, даже будучи глубоко продетыми в скобы. Он переплел их как сумел, прильнул к столбу и замер. Гибкая мачта качалась и скрипела.

Однако ничего не происходило, так что через некоторое время он соскучился и принялся внимательно, как будто это было ужасно важно, разглядывать поверхность дерева перед собой. Она была совершенно черной, а капельки смолы – мутновато-желтыми или прозрачными, зеленовато-золотистыми. Евгений начал их считать, сбился, опять начал, опять сбился и случайно посмотрел в сторону. Бурые гряды сопок, серея, простирались до горизонта. Кое-где на фоне темной хвои светились легкомысленные березки. Навстречу, такими же точно грядами, наплывали облака. Рваные их края позолочены были лучами невидимого солнца, тут и там столбы света отвесно падали на заросли вековых пихт. Внизу как на карте лежал поселок. По блестящим лужицами улицам и квадратикам огородов ползали меленькие человечки, лошадки тянули игрушечные тележки, пятнышко людской гущи чернело у продуктовой лавки. Евгений понял, что бояться, в сущности, нечего, что ему стоит только пошире раскинуть руки, лечь на густой, упругий воздух, и он воспарит в эту прекрасную безграничную высь.

Боль в костях почти не ощущалась, он словно бы опьянел. До верху оставалось всего ничего. И Евгений полез, быстро перебирая руками и ногами, не прижимаясь больше к столбу. Ему стало весело. Вдруг что-то тяжко ударило его по темени. В глазах разом потемнело, пальцы разжались.

Очнулся он от сильной боли в левой ноге. Она провалилась в скобу и оказалась зажата немного выше колена. Правая нога свободно свисала. Голова была, вроде, цела, но кружилась и саднила. Медленно, преодолевая тошноту, он поднял глаза и осмотрелся. Торец бревна пятого яруса нависал прямо над ним. Само оно выглядело до невозможности тонким и болталось на ветру как плеть. «Всё! – подумал Евгений. – Хватит, не полезу туда! Это же форменное сумасшествие. Вниз! Вниз надо!»

– Слепко! Слепко-о! – донеслось с земли. – Что у вас случилось? Спуска-ай-тесь! Отвечайте! Спускайтесь же!

– Ногу судорогой свело! – проорал он. И тут только сообразил, что взаправду свело! Поэтому и боль такая. Боль сделалась нестерпимой.

– Була-авкой! Булавкой колите!

«Верно!» Поскуливая, он кое-как отцепил от воротника большую английскую булавку и вогнал ее под коленку. Словно током ударило! Евгений закричал. Боль от этого не прошла, зато он вспомнил, наконец, про карабин. Прицепившись им к скобе, он заставил себя еще раз вогнать булавку в ногу. Опять вскрикнул. Потом изогнулся и принялся растирать икру трясущейся правой рукой. Уронил кепку, и она улетела, кружась, в туманную глубину. Боль начала утихать. Вверху верхушка мачты все так же ходила ходуном под несущимися облаками. Он увидел себя букашкой, уцепившейся за длинную травинку, и ему стало смешно. Сколько же он тут провисел? Минут десять, пятнадцать, может – час? Снизу беспрерывно скандировали:

– Спус-кай-ся! Спус-кай-ся!

– А вот фиг вам! – сказал Евгений. – Не спущусь! Дальше полезу.

Он отцепил карабин и очень легко перебрался на последний ярус, хотя и сам не понял, как это у него вышло. Скобы там шли вообще по другую сторону столба.

– Врешь, милая! Чуток всего осталось!

Самая верхушка оказалась не толще десяти сантиметров. Ее окружало стальное кольцо, диаметром метра в полтора, от которого к земле тянулись, теряясь, три тонких проволочки – антенны. Евгений основательно пристегнулся к верхней скобе, лег на кольцо и расслабился, свесив ноги и свободно раскинув руки. Над ним было одно только небо, а он раскачивался, как в зыбке, и разглядывал его. Одежда под ватником насквозь промокла, но это было неважно. Вволю насмотревшись, он тяжело повернулся и крикнул:

– Э-ей! Там! Ловите! Броса-аю!

Привязал к поясу конец бечевы и отпустил клубок. Вскоре черные козявки на земле собрались в одну точку. Евгений не мог понять, что они там так долго. А он, между прочим, замерз. Очень даже.