Поднебесная - Гай Гэвриел Кей

Тай знал, конечно, кто такой этот «один человек».

Тогда он взял ее руку с длинными, позолоченными ногтями на пальцах, унизанных кольцами с драгоценными камнями, и положил на свою обнаженную грудь, чтобы она почувствовала биение его сердца.

Она рассмеялась, с легкой горечью:

– Нет! Ты всегда так делаешь, Тай. Твое сердце никогда не меняет свой ритм. Оно мне ни о чем не говорит.

В Северном квартале, где они находились – комната наверху в павильоне Лунного света дома удовольствий – ее звали Весенняя Капель. Он не знал ее настоящего имени. Настоящих имен никто не спрашивал. Это считалось неучтивым.

Медленно произнося слова, потому что ему было трудно, он сказал:

– Два года – большой срок, Капель. Я это знаю. Многое произойдет в жизни мужчины или женщины. Это…

Он поняла руку и зажала ему рот, не слишком нежно. Она никогда не была с ним нежной.

– Нет, опять. Послушай меня, Тай. Если ты заговоришь снова о Пути, или об уравновешенной мудрости долгого течения жизни, я возьму фруктовый нож и отрежу тебе мужское достоинство. Я подумала, что тебе следует знать об этом раньше, чем ты продолжишь.

Он помнил шелк ее голоса, его потрясающую сладость, когда она произносила подобные вещи. Он поцеловал ее ладонь, прижатую к его губам, а потом тихо ответил, когда она слегка отодвинулась:

– Ты должна поступать так, как считаешь лучше для своей жизни. Я не хочу, чтобы ты была одной из тех женщин, которые ждут у окна над мраморной лестницей по ночам. Пусть кто-нибудь другой проживает эти стихи. Я собираюсь вернуться в поместье моей семьи, совершить обряды в память об отце, потом вернуться. Это я могу тебе сказать наверняка.

Он не лгал. Такими были его намерения.

Но все сложилось иначе. Какой человек дерзнет поверить, что все, что он планирует, может осуществиться? Даже император, получивший полномочия от богов, не осмелится на подобное.

Он представления не имел, что с ней произошло, действительно ли «один человек» забрал ее из квартала куртизанок и сделал своей собственностью за каменными стенами особняка в городе аристократов, что наверняка было для нее лучшей жизнью. Никакие письма не приходили в эти места к западу от перевала Железные Ворота, потому что и он не писал никаких писем.

Не обязательно должна быть та или иная из крайностей, подумал он, наконец: Синань против этого одиночества за всеми границами. Долгая история мудрости Пути учит равновесию, не так ли? Две половинки души человека, его внутренней жизни. Ты уравновешиваешь двустишья в официальных стихах, отдельные элементы – в картине: река, утес, цапля, лодка рыбака, мазки толстой и тонкой кисти – в каллиграфии, камни, деревья и воду в саду, меняющиеся узоры своих собственных дней…

Тай мог бы вернуться домой, к их речке, например, а не в столицу, когда покинет это место. Мог бы жить там и писать, жениться на той, которую выберут для него мать и Вторая мать, растить свой сад, цветник – весенние цветы, летние фрукты, – принимать гостей и наносить визиты, состариться, отрастить седую бороду в покое, но не в одиночестве. Смотреть на падающие листья павловнии, на золотых рыбок в пруду. Он помнил, как это делал его отец. Мог бы даже когда-нибудь прослыть мудрецом. Эта мысль при свете луны вызвала у него улыбку.

Он мог бы совершить путешествие, на восток, вниз по течению реки Вай или самой Большой реки, через ущелья к морю, а потом обратно. Там, где лодочники отталкивались шестами против течения или тянули свои суда на запад толстыми веревками по скользким тропам, пробитым в скалах, когда снова подходили к бурным теснинам.

Он мог бы отправиться еще дальше на юг, где империя становится другой, странной: на тех землях рис выращивают в воде, там есть слоны, гиббоны и мандрилы, и тигры с желтыми глазами убивают людей в темных джунглях. Там леса розовых и камфорных деревьев, а море дарит жемчужины тем, кто способен их добывать.

Наконец, он родом из уважаемой семьи. Имя генерала Шэня открывало двери, в которые Тай мог войти и встретить радушный прием у префектов и сборщиков налогов, и даже у военных губернаторов по всему Катаю. По правде говоря, имя первого брата могло теперь быть даже более полезным, хотя тут имелись свои сложности.

Но все это было возможно. Тай мог путешествовать, размышлять и писать, посещать храмы и павильоны, пагоды на вершинах туманных гор и гробницы в их толще. Он мог бы делать это точно так же, как тот прославленный поэт, с чьими строчками на губах он проснулся. Возможно, он и сейчас это делает. Хотя честность (и ирония) навевали дополнительные мысли о том, что Сыма Цянь в годы своих путешествий на кораблях и по дорогам, в горах, в храмах и в бамбуковых рощах, наверное, уделял выпивке не меньше внимания, чем всему остальному.

Это тоже было, не так ли? Хорошее вино, дружеская компания поздней ночью. Музыка. Этого не следует избегать или презирать.

Тай уснул с этой мыслью и с неожиданно горячей надеждой, что тагуры не забудут привезти вина. Он почти допил то, что ему привезли его соотечественники две недели назад. Долгие летние сумерки оставляли больше времени на выпивку перед тем, как отправиться спать вместе с солнцем.

Он спал и видел во сне женщину, в ту последнюю ночь положившую руку ему на грудь, а потом на его губы. Ее оформленные и накрашенные брови-мотыльки, зеленые глаза, алый рот, огоньки свечей, нефритовые шпильки, вынутые медленно, одна за другой, из золотых волос, и аромат ее духов…

Его разбудили птицы с дальнего конца озера.

Несколько ночей назад он попытался написать стихотворение из шести строчек по всем правилам, сравнивая их пронзительное утреннее пение с шумом открывающихся утром базаров Синана, но не сумел сохранить параллельную рифму в последней строфе. Возможно, его поэтическая техника выше среднего уровня, и вполне достаточная, чтобы сдать стихотворную часть экзамена, но, по его собственному мнению, он вряд ли способен создать стихи, которые проживут долго.

Одним из результатов двух лет одиночества стала эта мысль, часто посещавшая его.

Тай оделся и развел огонь. Пока кипятилась вода для чая, он умылся и стянул сзади волосы. Взглянул в бронзовое зеркало, которое ему подарили, и подумал, не побрить ли щеки и подбородок, но решил поберечь себя этим утром. Тагуры переживут, что он небрит. Нет даже веской причины подвязывать волосы, но он чувствовал себя степным варваром, когда оставлял их рассыпанными по плечам. У него на этот счет были воспоминания.

Пока заваривались чайные листья, перед тем как поесть и попить, он встал у восточного окна и произнес молитву духу отца, обратившись в сторону восходящего солнца.

Каждый раз, когда Тай делал это, он вызывал и удерживал воспоминание о Шэнь Гао, кормящем хлебом диких уток в их речке. Он не понимал, почему ему так запомнился именно этот образ, но это было так. Возможно, из-за ощущения покоя в той жизни, где покоя не было.