Мальчишка Педерсенов - Уильям Гасс

Хочешь попить моего виски, Ханс?

Да.

Вежливый бы спросил.

Я не спрашиваю, сказал Ханс и наклонил бутылку.

Я, пожалуй, испеку печенье, сказала мама.

Ханс поглядел на нее, наклонив бутылку. Не налил.

Печенье, ма? спросил я.

Чтобы к мистеру Педерсену не с пустыми руками – а то у меня ничего нет.

Ханс выпрямил бутылку.

Тут вот о чем надо рассудить, сказал он и заулыбался. Почему Педерсен мальчишку у нас не ищет?

А чего ему искать?

Ханс подмигнул мне сквозь стакан. Мигай не мигай, друга из меня не сделаешь.

А чего не искать? Мы ближе всех. Тут бы не было мальчишки – попросил бы помочь искать.

Как же, допросится.

Но он не приехал. Почему – рассуди-ка?

Об этом не хочу рассуждать.

По-моему, тут есть о чем рассудить, если не торопиться.

Нет о чем.

Нет о чем?

Педерсен дурак.

Это ты любишь говорить. Это я часто слышал. Ладно, пускай дурак. Сколько, по-твоему, он будет бродить, искать, пока сюда не заглянет?

Долго будет. Может, долго будет.

Мальчишка-то давно пропал.

Папа разгладил ночную рубашку на колене. На нем была полосатая.

Долго – это сколько долго? сказал Ханс. Мальчишка-то пропал…

Теперь уж Педерсен скоро явится, сказал папа.

А если не явится?

Что значит – если не явится? Значит, не явится. Ну и не явится. Мне один черт. Не явится так не явится. Меня это не касается.

Ага, сказал Большой Ханс. Ага.

Папа сложил на груди руки, как судья. Покачал ногой. Где ты нашел бутылку?

Ханс поболтал ею.

Прятать ты мастер, а?

Вопросы я спрашиваю. Где ты ее нашел?

Ханс был очень собой доволен.

Я не нашел.

Йорге, ты. Папа пожевал губу. Ты, значит, проныра.

Он не смотрел на меня и разговаривал как будто совсем не со мной. Так, словно меня тут не было и он рассуждал вслух. Спит он или проснувшись – меня этим не обмануть.

Это не я, па.

Я хотел показать Хансу, чтоб он заткнулся, но он был чересчур доволен собой и не обращал внимания.

Маленький Ханс не дурак, сказал Большой Ханс.

Нет.

Теперь папа не обращал на меня внимания.

Хотя зовут так же, сказал папа.

Тогда почему его тут нет? Он бы тоже искал. Почему его тут нет?

Ой, совсем забыла про Маленького Ханса, сказала мама и быстро взяла из буфета миску.

Хед, что ты там затеваешь? спросил папа.

Да печенье.

Печенье? На кой черт? Печенье. Я не хочу печенья. Кофе свари. Стоишь тут как столб.

Для Педерсена и Маленького Ханса. Придут, захотят печенья и кофе – и бузинное желе поставлю. Спасибо, что напомнил про кофе, Магнус.

Кто нашел бутылку?

Она загребла муки из ларя.

Папа сидел, качал ногой. Теперь перестал качать и встал.

Кто ее нашел? Кто ее нашел? Черт возьми, кто ее нашел? Который из них?

Мама пыталась отмерить муку, но руки у нее дрожали. Мука сползла с совка, просыпалась на край миски, и я подумал: ага, ты бы убежала, у тебя руки дрожат.

Ты бы у Йорге спросил, сказал Большой Ханс.

Как же я ненавидел его: на меня сваливает, трус. А у него ручищи толстые.

Этот сопливый-то? сказал папа.

Ханс засмеялся так, что у него заколыхалась грудь.

Что я спрятал, он в жизни не найдет.

Это ты прав, сказал Ханс.

Найду, сказал я. Нашел.

Врет ведь, а, Ханс? Ты нашел.

Папа, почему-то довольный, снова сел на угол стола. Кого он сейчас больше ненавидел – Ханса или меня?

Я не говорил, что Йорге нашел.

У меня врун работает. Вор и врун. Зачем я вруна держу? Видно, присох к нему, вон какое личико красивое. Но зачем я вора держу… глаза бегают, как шустрые козявки… Зачем?

Я не такой, как ты. Не пью целый день, чтобы ночь отсыпаться и еще полдня дрыхнуть, не загаживаю твою постель, и твою комнату, и полдома.

Ты тоже свое полежал. Маленький Ханс вдвое меньше тебя, а толку от него вдвое больше. У тебя – у тебя писька маленькая.

Папа говорил неразборчиво.

Так что скажешь про Маленького Ханса? Маленький Ханс не пришел. У Педерсенов, думаю, сильно беспокоятся: узнать бы что-нибудь не помешало, а? Но Педерсен не пришел. Маленький Ханс не пришел. Там сугробов тысяча. Мальчишка мог в любом утонуть. Если кто и видел его, то мы, а если и мы не видели, то до весны уж никто не увидит или пока ветер не переменится, а это вряд ли. А спросить никто не пришел. Довольно странно, я скажу.

Что же ты за паразит такой, сказал папа.

Я просто рассуждаю, и все.

Где ты ее нашел?

Я забыл. Хорошо, что напомнил. Мне выпить пора.

Где?

Прятальщик ты знатный, сказал Ханс.

Я спрашиваю. Где?

Не я, сказано тебе. Я не нашел. Йорге тоже не нашел.

Ты паразит, Ханс, сказал я.

Она вылупилась, сказал Ханс. Как тот, которого ветром занесло. Вдруг, откуда ни возьмись. И она так. А может, ее мальчишка нашел – под пальто прятал.

Кто? заорал папа и вскочил.

Да Хед ее нашла. Прятать ни черта не умеешь – она ее мигом нашла. Сразу знала, где искать.

Заткнись, Ханс, сказал я.

Ханс наклонил бутылку.

Она небось давно знала, где спрятал. Может, про все знает, где они спрятаны. Ты не очень хитрый. А может, сама ее купила, а? И она не твоя вовсе, а?

Большой Ханс налил себе. Тогда папа выбил у него стакан ногой. Папин тапок взлетел, пронесся мимо головы Ханса и отскочил от стены. Стакан не разбился. Он упал возле раковины и покатился к маминой ноге, оставляя тонкий след. Над совком взвилось белое облачко. Виски выплеснулось на рубашку Ханса, на стену, на буфеты и разлилось там, где упал стакан.

Мама стояла, обхватив себя руками. Вид у нее был слабый, она дышала с присвистом и стонала.

Ладно, сказал папа, поедем. Прямо сейчас, Ханс. Надеюсь, ты получишь пулю в брюхо. Йорге, сходи наверх, посмотри, жив ли еще паршивец.

Ханс тер пятна на рубашке и облизывал губы, когда я шмыгнул мимо папы и вышел.

Часть вторая

1

Ветра не было никакого. Сбруя скрипела, дерево скрипело, полозья издавали такой звук, как пила в мягком дереве, и все было белым вокруг ног коня Саймона. Папа держал вожжи между колен, и мы с ним и с Хансом жались друг к другу. Мы нагнули головы, стиснули ноги, и нам хотелось засунуть обе руки в один карман. Носом дышал только Ханс. Мне хотелось согреть зубы губами. Одеяло наше ни черта не грело. Под ним было не теплей, чем снаружи, и папа отпивал из бутылки, а потом ставил рядом с собой на сиденье. Я старался удержать то чувство, с каким отправлялся – когда запрягали коня Саймона, когда мне было тепло и я решился поехать с ними по Северной Кукурузной дороге к Педерсену. Дорога поворачивает наискось и подходит к роще за его хлевом. Мы подумали, что можно поглядеть на дом оттуда. Я старался удержать то чувство, но тепла было столько же, сколько в ненагретой воде для ванны, и удержать его было трудно, как воду. Отправлялся я, чтобы совершить что-то необыкновенное и большое – как отправлялись рыцари, – что-то запоминающееся. Я воображал, как выхожу из хлева, вижу его со спины в кухне и борюсь с ним, валю его, стволом пистолета сшибаю с него вязаную шапку. Воображал, как выхожу из хлева, моргая от света, вижу его там, беру лопату и нападаю. Но это было раньше, когда мне было тепло и я совершал что-то большое, даже героическое и запоминающееся. А теперь не мог направить чувства на двор Педерсенов, на хлев Педерсенов и на веранду. Не мог увидеть там себя или его. Я мог увидеть его только там, где меня самого уже не было, – у нас на кухне, и дуло его ружья медленно ходило вверх-вниз перед маминым лицом, а мама отмахивалась от него и в то же время боялась шевельнуться, чтобы оно не выстрелило.

Когда я замерз как следует, чувство исчезло. Я не мог вообразить ни его самого, ни ружья, ни шапки, ни желтых перчаток. Не мог вообразить, как нападаю на него. Мы были нигде, и мне было все равно. Папа правил, глядя на покатую белую дорогу, и пил из бутылки. Ханс колотил пятками по доске под сиденьем. Я старался не открывать рот, дышать и не думать, какой черт меня дернул отправиться с ними.

Это не было похоже на санную поездку ранней зимой, когда воздух тих, земля тепла и звезды родятся, как снежные хлопья, и не падают. Воздух, правда, был тихий, солнце высокое и холодное. Позади нас в желобе дороги я видел следы наших полозьев и ямы от копыт коня Саймона. Впереди дорога терялась в сугробах. Папа щурился, как будто видел, а не знал, куда она идет. От коня Саймона шел пар. На сбруе висел лед. К пузу его прилипали снежные лепешки. Я боялся, что наст порежет ему колени, и хотел глотнуть из папиной бутылки. Большой Ханс как будто спал и дрожал во сне. Зад у меня болел как не знаю что.

Дорогу перегородил сугроб, и папа пустил Саймона в обход, там, где, по его расчету, не было изгороди. Папа думал вернуться потом на дорогу, но, когда мы объехали занос, я увидел, что это не имело смысла. Поперек дороги один за другим стояли высокие сугробы.