Отражённым светом - Алексей Борисович Черных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из крошечных комедий безвременья:
Земля — театр, небесный театрал,
Скучая, бдит, кто бьётся, кто торгует.
Могила скроет нас от солнечных зерцал —
Игра ничьей закончится впустую.
* * *
Прекрасен и неуловим
Небесный Иерусалим,
Блистает горним хрусталём,
Пылает трепетным огнём.
Мой путь к нему и кос и крив,
Но я иду, пока я жив,
Хоть он далёк и невидим,
Небесный Иерусалим.
* * *
Легко не знать, что будет завтра,
Не видеть точек бифуркаций.
Овсянку с фруктами на завтрак
Есть до овсяночных мутаций.
А антропологи вещают
(И Дробышевский подтвердит то):
Мозг человеческий теряет
Брутто-размеры-габариты.
Не говоря о предках наших,
Мозг даже у неандертальцев
Побольше был, чем есть — у кашей
Себя харчующих страдальцев.
Чем человек сумеет встретить
Возможных бедствий наступленье?
Природа может ведь ответить
На наше к ней пренебреженье.
Ведь если вдруг нахлынут стаи
Из чёрных лебедей нежданных,
Мозг кашеедов враз растает,
Растёкшись месивом овсяным.
P.S. Жри авокадо и ешь курагу,
Мясо и сало оставишь врагу!
* * *
Покойся с миром, брат-неандерталец,
Увы, твой век был буен, но недолог.
Тебя найдут, и долу вздымет палец
Какой-то бородатый антрополог.
Воскликнет: «Ах, чудесная сохранность,
Какая челюсть, ах, какие дуги!»
Да, брат-неандерталец, это данность —
Всего себя отдать для благ науки.
* * *
Бледно-кисельным туманом
Заволокло всю округу.
Сыростью, как дурманом,
Пространство ужалось туго.
Мир потерял воздушность,
Его загребла лениво
Влажно-туманная сущность,
Некий субстрат депрессива.
Кажется, будет сыро
Вечность и суше не станет.
Кажется, ёжики мира
Все как один в тумане.
Сонет укра́инский (от Пушкина)
Прости, укра́инский мудрец,
Что я по глупости упорной
Суть подменяю яркой формой
И льщу себе, что я творец.
Прости за то, что не боец,
За то, что с силою задорной
Я с мельницею иллюзорной
Не бьюсь, как Дон Кихот-храбрец.
Что интонацией минорной
Звучанье строчки стихотворной
Я порчу, как неловкий чтец.
За то, что о проблеме спорной
Сужу с уверенностью вздорной,
Прости украинский мудрец.
Мрачные осенние размышления перед сном
Иные мы, иные люди,
Иные страны, города…
А вот планет иных не будет —
Для нас не будет — никогда.
Не вся доступна «инота»:
Не будет новых измерений,
Иных вселенных и миров…
Хотя, возможно, некий гений
Чрез пару-троечку веков
Сорвёт с вселенских тайн покров…
Но мы уже к тому моменту,
Забыв о притяженье звёзд,
Все как Танатоса клиенты,
Былой эпохи рудименты,
Отчалим строем на погост.
А там иные наши взгляды,
Идеи, замыслы, мечты
Куском блестящим рафинада
Истают быстро, как и надо
Под едким действием воды.
И всей кладбищенской среды.
О, чёрт возьми, какие думы
Порой неумный мозг гнетут,
Как шквал пустынного самума,
Успокоенья не дают.
Уснуть теперь — напрасный труд.
P.S.
Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?
Домчимся, долетим или доедем?
Прямой дорогой или обходным путём
Чрез червоточину в пространственном клозете?
* * *
Не пойму: я стою на земле
У подножия звёздного неба?
Иль небесного свода желе
Стало твердью, где я ещё не был?
С ног на голову перевернуть
Мир в сознании суетном просто:
Стоит лишь по-другому взглянуть
На мерцанье плантации звёздной.
И представить себе, что они,
Непонятные точечки света —
Разноцветье мерцаний — сродни
Искрам в ясной поэзии Фета.
Что они как основа основ,
Как начало начал — наши корни,
Обещающие любовь
С указаньем дороги в град горний…
…Что-то словно случилось со мной,
Мысли как бы сорвались с опорок.
Нужно срочно мотнуть головой
И отбросить чарующий морок.
Ах, ну да… я же в мокрой траве,
После денных забот тренируясь,
Замер, стоя на голове,
Вверх тормашками, — небом любуясь.
Байрон. ПАМЯТЬ
Свершилось! Видел то во сне:
Надежды луч не светит мне;
Чреду немногих славных дней
Порыв несчастий охладил
И тёмным облаком накрыл.
Любовь, Надежда, Радость, — эй! –
Прощайтесь с Памятью моей.
1806
* * *
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
М. Ю. Лермонтов
Нынче трудно выйти на дорогу
Одному, да так, чтоб сквозь туман
Путь кремни́стый, устремлённый к Богу,
Был бы как пустынный автобан.
Все кремни́стые, асфальтовые трассы,
Зимники, грунтовки, большаки́
Транспортом загружены всечасно:
Шу́мы, выхлопы, жужжание, гудки.
Блеском фар засвеченное небо —
Как звезда с звездою говорит,
Мы не слышим: мы глухи и слепы.
Мир не внемлет Богу, а шумит…
* * *
…Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
Сам себе казался я таким же клёном,
Только не опавшим, а вовсю зелёным.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал берёзку.
С. Есенин
Берёзе трудно понимать
Есенинскую грусть.
Зачем принялся он читать
Стишки ей наизусть?
Зачем разносит перегар,
Витийствуя с утра?
И страсти распаляет жар,
Когда кругом хандра.
Зачем к тому ж, подлец такой,
Обняв её (ой-вей!)
Своей распутною строкой
Глаголет не о ней?
А вспоминает некий клён,
Какую-то сосну,
И вербу вспоминает он,
А может, не одну.
Ах, как же, Серж, распутен ты,
Обидно, аж до слёз.
Не ценишь чистой красоты
Разнеженных берёз.
* * *
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Вместо шапки на ходу
Он надел сковороду.
С. Я. Маршак
Вместо шапки на ходу
Надевать сковороду
Нелегко и неудобно,
Глупо, неправдоподобно.
Как её там закреплять?
Будет с головы съезжать.
Будет ручка сковородки
Колотить по подбородку,
А потом, уйдя в полёт,
С головы его падёт
И, скользнувши по дуге,
Больно стукнет по ноге.
Если ж глянуть по-другому,
То приветствовать знакомых
Сковородкою сподручней:
У неё в наличье ручка —
Ею проще «шляпу» снять
И с почтеньем приподнять,
Говоря друзьям «Бонжур!»
Вот такой родился сюр
В честь вошедшего в века
Самуила Маршака.
* * *
Джеро́м — тот, кто Кла́пка Джеро́м
С Уильямом нашим Шекспиром
Затеяли диспут о том,
Что более ценится миром.
Хваля век шестнадцатый, Билл
К семнадцатому был хладен.
Он
