Лебединая охота - Алексей Котов

– Алтайское зелье, – тихо сказал Кадан. – Великий Хан греет черным колдовством уже и так красную от жара кочергу.

– Бату умен, – почти не слышно, с усмешеой, ответил Бури. – Наверное, он считает, что в «злом городе» живут злые духи и поэтому он посылает против них демонов в человеческом обличье.

Воины Азамата стали в гигантский круг. Из-за тесноты и большого количества людей он получился неправильной, изломанной и сильно вытянутой формы. Когда круг двинулся вокруг своей оси, люди ломали палатки, наталкивались на телеги и на воинов из других отрядов, отчего приходили в неистовое бешенство. Бесконечное «Ау-у-у!..» превратилось в волчий вой. Полуголые воины Азамата привели в движение всю сердцевину огромного лагеря. Кто-то из них дрался с тем, кого задел, кто-то протягивал к небу меч или копье и дико хохотал, несколько человек упали на землю, и из их ртов хлынула коричневая пена. Упавших, кого не успели затоптать, оттащили в сторону шаманы. Кольцо людей, не прекращая вращения, двинулось в сторону города. Единственный человеком, не прикоснувшимся к «черному питью» был Азамат. Во-первых, этого ему не позволяла ему его вера, а, во-вторых, колдовское питье ему просто не было ему нужно.

К хану Бури тихой тенью приблизилась женщина в черном. Это была его старшая сестра Амарцэцэг служившая жене Батыя Боракчин-хатун.

– Ты слишком много болтаешь с Каданом, – тихо, в самое ухо Бури, шепнула женщина. – Побереги свой язык и голову, глупец.

Бури едва заметно кивнул. Он бросил быстрый взгляд на Кадана и одними губами спросил:

– И кто же этот дырявый мешок, из которого сыплются не нужные слова в уши Великого Хана?

– Думай сам! – отрезала женщина.

…Снег пришел, казалось бы, ниоткуда. Снег быстро густел, превращаясь в сплошной белый занавес. Бату потерял из виду сначала стены «злого города», потом идущих к нему воинов Азамата, а затем исчез стоявший поблизости отряд охранников-турхаудов. Прошла еще минута, Великий Хан вытянул руку и едва увидел свои пальцы. Огромные снежинки мягко ложились на защищенную броней руку, не таяли и быстро покрыли ее белым, невесомым пухом. Пахнуло морозным холодком… Бату потянул ноздрями воздух и не уловил хорошо знакомого запаха лагеря – запаха вареного мяса, мокрого войлока, навоза и лошадиного пота.

Из белой, непроницаемой пелены, откуда-то сбоку высунулась перепуганная и физиономия китайца Хо-Чана.

– Я не вижу, куда стрелять, Великий Хан, – волнуясь и от этого с сильным акцентом, сказал он. Боясь, что его не поймут, китаец повторил: – Я не вижу ничего: ни стен, ни воинов Азамата, ни даже рва.

Великий Хан молчал. В свите рядом и за его спиной раздались удивленные голоса. Снег быстро покрывал молодую весеннюю траву и буквально на глазах превращал ее в подобие сугробов. Кадан ударил ногой один сугроб, он легко рассыпался, и под ним мелькнула трава. Но буквально тут же она снова скрылась под снегом. Маленький тополек в нескольких шагах от Батыя, еще пять минут назад шелестящей молодой зеленой листвой, вдруг превратился в белый шар на тонкой, черной ножке.

Стена падающего снега глушила звуки, ломала пространство, превращая его в крохотные, разделенные завесой мирки в каждом из которых человек видел пять, от силы десять своих сородичей и этот измененный, разбитый на десятки тысяч «сот» мир, вдруг показался Великому Хану угрожающим. Он чуть привстал в кресле, опираясь на подлокотники и сильно вытянув короткую шею, чтобы лучше видеть то, что происходит впереди. Но впереди был только стена снега… Эта стена была непроницаема, и только поднявшись выше облаков можно было заглянуть через нее. В голове Бату промелькнула давно услышанная поговорка, о человеке и о чем-то таком в нем, что можно разглядеть, только с высоты полета дракона. Бату попытался вспомнить ее дословно, но не смог и удивился несуразности своего желания. У стен Козельска вот-вот должен был начаться бой, а он – Великий Хан! – вспоминает слова и смысл какой-то нелепой поговорки.

Снег усилился. Порыв ветра бросил на Великого Хана закрученный столб снежинок, и он на секунду невольно зажмурил глаза. Эта секунда тоже была тьмой, но не белой, а черной, и когда Батый снова открыл глаза, не было видно даже молодого тополя.

Белый мир сжался до передела. Великий Хан сидел на троне, судорожно сжимая подлокотники, и уже не видел ничего вокруг – исчезли Кадан, Бури, и вся свита.

Бату вдруг поймал себя на мысли, что если он сейчас отдаст какой-нибудь приказ, его невидимый голос прозвучит из мглы и будет голосом незримого владыки. Но ощущения великой тайны власти, о которой не раз говорил его отец, почему-то не было. Мысль была холодной, как сталь ножен сабли, которые сжал в руке Великий Хан, и уничижительной, как будто речь шла о детской игре в прятки.

«Если сейчас меня сзади ударят ножом в шею, то убийцу не найдут, – непроизвольно продолжилась злая мысль, – снег занесет и его следы и выброшенный им нож…»

Где-то под сердцем Великого Хана шевельнулось чувство странного, испытанного только в детстве после смерти отца, тоскливого одиночества.

«Великое, Вечное Небо, – одними губами прошептал Бату. – Ты хранило от зла моего деда Чингисхана, не уберегло моего отца Угедея, так вспомни же обо мне, чтобы не прервался старший род Великого Монгола!»

Молитва не получалась… Она была вынужденной и почти случайной. Она казалась такой же нелепой и не нужной, как и любая другая мысль, которая приходила к хану, после того, как с неба обрушился снег. Снег оказался сильнее людей не потому что ослепил их, а потому что принес в себе еще нечто такое, к чему не был готов никто из людей.

Краем глаза Бату уловил едва заметное движение слева и невольно напрягся.

«Сартак!..» – догадался он.

Мальчик бросился к отцу и упал ему лицом на колени. Бату наклонился и тихо, ласково спросил:

– Испугался, богатур?

– Нет-нет! – живо и не поднимая головы, ответил мальчик.

Когда он поднял голову, Бату увидел счастливые, огромные глаза.

– Я всех их победил! – сказал Сартак. – Они убежали!

– Кто?

– Ерден, Ганбаатр, Нугай… – взахлеб перечислял мальчик имена друзей. – А еще Наран и здоровяк Шона.

– Стань рядом со мной, – Бату взял сына за руку. – И веди себя достойно, как положено сыну Великого Хана.

Сартак вытер нос и кивнул. Улыбка на его лице вдруг стала жалкой, а глаза погасли.

«Великое Небо…», – попытался продолжить молитву Бату и вдруг понял, что он ненавидит небо. Именно небо обрушило на землю снег и срыло ненавистный город.

Усилием воли Великий Хан оборвал все мысли. Он сжал зубы и молча, с ненавистью, смотрел на снег. Он знал, что там, за его непроницаемой стеной, могло происходить только одно: воины Азамата пошли на последний штурм упрямого «злого города» и вот-вот должны были одержать победу. Да, снег ослепил людей, обстоятельства изменились, но сейчас каждый человек – и командиры, и рядовые воины – должны были быстро принимать свои собственные решения. А воля Великого Хана – пусть даже если он слеп! – всегда будет гнать их только вперед. Потом будут награждены победители, жестоко наказаны трусы и проучены нерадивые. И это тоже будет воля Великого Хана.

Наконец со стороны крепости послышались далекие, многоголосые крики, а затем приглушенный звон оружия. Толпа придворных ожила, и Бату увидел за пеленой снега их странно вытянутые вверх тени; толпа заговорила, и звук голосов придал Бату уверенности – в мире все действительно шло своим чередом. Смелый Азамат начал штурм Козельска, хорезмийцы раскачивают подвешенное на цепях огромное бревно и под его ударами трещат и рушатся ворота.

Снег стал идти чуть реже…

Сартак, увидев кого-то из своих друзей, что-то весело закричал и рванулся в сторону. Бату с трудом удержал его за руку. Мальчик оглянулся на отца и тот снова увидел его огромные, удивленные глаза.

– Я… Я быстро! – умоляюще сказал мальчик.

Бату с трудом подавил вспышку раздражения.

– Я сказал, стой возле меня! – грубо сказал он.

Бату так крепко стисну руку сына, что тот вскрикнул. Злость ушла… Бату отпустил руку.

– Стой тут! – коротко и уже спокойнее, повторил он.

Из стены снега вышел хан Кадан, ведя под руку раненого воина. Тот сильно клонился набок, зажимая рукой рану на боку. Чуть сзади шел Хо-Чан.

Кадан низко поклонился и сказал:

– Великий Хан, в этой проклятой белой темноте воины Азамата ничего не видят. Они переполнены ненавистью и готовы умереть за тебя, но сначала они перебьют друг друга и перережут всех хорезмийцев. Зелье шаманов затуманило их разум и выгнало из их голов все мысли. Они жаждут только одного – крови. Если хорезмийцы умрут, кто будет разбивать ворота?

Раненый воин, подтверждая слава Кадана, протянул вперед руки и издал странный горловой звук. Теряя силы, он опустился на колени.