Джек Ричер, тлт Личный интерес - Ли Чайлд

– Уверен.

– Таким образом, у скольких имеется непробиваемое алиби на данный конкретный день?

– Учитывая, что за такими людьми внимательно следят, двадцать? – предположил я.

– Двадцать один, – сказал О’Дей. – У нас четыре кандидата на роль нашего убийцы. И тут возникает дипломатическая проблема. Мы, как четыре человека в комнате, которые сидят и смотрят друг на друга. Мне совсем не нужно, чтобы та пуля оказалась американской.

– Иными словами, у одного из наших парней нет алиби.

– По поводу его алиби возникли вопросы.

– Кто?

– Скольких отличных снайперов ты знаешь?

– Ни одного, – ответил я. – Я не общаюсь со снайперами.

– А скольких знал во время службы?

– Одного, – сказал я. – Но это точно не он.

– Почему ты так уверен?

– Потому что он в тюрьме.

– И откуда информация?

– Я сам его «закрыл».

– Он получил пятнадцать лет, так?

– Насколько я помню, да, – ответил я.

– Когда?

Снова Сократ. Я принялся подсчитывать в уме. Много лет, и много воды утекло с тех пор. Куча разных мест и людей.

– Вот дерьмо, – выругался я, и О’Дей кивнул.

– Шестнадцать лет назад, – сказал он. – Правда, время летит быстро, когда живешь в свое удовольствие.

– Он уже вышел?

– Год назад.

– И где он сейчас?

– Не дома.

Глава 04

Джон Котт был старшим сыном чешских эмигрантов, которые бежали от коммунистического режима и поселились в Арканзасе. В нем присутствовала некая жесткость, присущая не только тем, кто жил за «железным занавесом», но и большинству жителей Арканзаса, так что он вырос, как один из них. Если не считать имени и высоких скул, он вполне мог быть чьим-нибудь кузеном и вести свою родословную от тех, кто приехал сюда лет сто назад. В шестнадцать Котт попадал в белку, сидящую на дереве, с такого расстояния, что многие даже ее не видели. В семнадцать убил своих родителей. Точнее, местный шериф так считал. Неоспоримых доказательств его вины не было, зато имелось огромное количество подозрительных фактов. Однако все это отошло на задний план, когда через год его призвали в армию.

Несмотря на то что Котт был худым и жилистым, он отличался поразительным спокойствием, мог замедлить свой пульс до тридцати ударов в минуту и много часов пролежать совершенно неподвижно. Кроме того, он обладал сверхчеловечески острым зрением, иными словами, был прирожденным снайпером. После того как он закончил ряд специальных курсов, его прямиком отправили в отряд «Дельта». Там он без устали трудился, развивая свой талант, и в конце концов стал звездой и принимал участие в сверхсекретных операциях.

Но грань между той частью его сознания, что была сосредоточена на очередном задании, и той, которая отвечала за моменты, когда он отдыхал, оказалась не такой уж прочной – и это совсем не характерно для солдата из спецподразделения. Чтобы убить человека с расстояния в тысячу ярдов, требуется больше чем просто талант и физическая подготовка. Для этого нужно своего рода разрешение глубинной и древней части мозга, где фундаментальные запреты либо очень сильны, либо наоборот. Стрелок должен по-настоящему, искренне верить: Все в порядке. Это твой враг. Ты лучше его. Ты самый лучший в мире. И каждый, кто бросает тебе вызов, заслуживает смерти. У большинства снайперов есть что-то вроде выключателя, однако у Котта он срабатывал не до конца и не всегда.

Я познакомился с ним через три недели после того, как мы обнаружили армейского сержанта из отряда рейнджеров с перерезанным горлом среди сорняков за баром в Колумбии, Южная Америка. В этом баре любили проводить время парни из спецподразделений, выполнявших задания ЦРУ. Обычно они захаживали туда, чтобы отдохнуть и расслабиться, когда не бегали по джунглям, отстреливая членов наркокартелей. Таким образом, круг подозреваемых был очень маленьким и неразговорчивым.

В то время я служил в 99-м подразделении военной полиции, и мне поручили найти убийцу. Но только потому, что погибший являлся американцем и служил в армии. Если б речь шла о каком-нибудь местном гражданском лице, Пентагон пальцем не пошевелил бы.

Никто ничего не говорил, но между строк читалось многое. Я знал, кто находился в баре, и попросил всех описать тот вечер. И они мне кое-что поведали. А я уже нарисовал всю картину полностью. Один парень делал это, другой – то. Один ушел в одиннадцать, другой в полночь. Второй сидел рядом с первым, который пил ром, а не пиво. И так далее и тому подобное. В конце концов у меня сложилось четкое представление о случившемся, я проверял свои выводы снова и снова, пока не убедился в том, что не ошибся.

Только вот Котт представлял собой дыру в пространстве. О нем почти никто ничего не сказал. Ни где он сидел, ни что делал или с кем разговаривал. В общем, о нем предпочитали помалкивать. Причин могло быть несколько; например – и это было вполне возможно, – несмотря на то что парни из его подразделения не собирались его сдавать, в их намерения не входило его прикрывать. Своего рода этика. Или отсутствие воображения. В любом случае мудрое решение. Вранье рано или поздно выходит наружу, так что лучше не болтать лишнего. Взять хотя бы – существует же такая вероятность, пусть и гипотетическая – длинную яростную ссору с убитым сержантом, которая могла привести… ни к чему такому. Всего лишь дыра в пространстве.

Улики были слабоваты, зато куча предположений, а также звездный игрок и секретная операция. Следует отдать должное армейскому начальству, оно не отмахнулось от дела, но совершенно справедливо заявило, что без признания Котта мы будем топтаться на месте.

И они позволили мне вызвать его на допрос.

Когда задаешь вопросы, главное – уметь слушать ответы, а я слушал Котта очень долго, прежде чем пришел к выводу, что в глубине души он до предела высокомерен. И столь же жесток. И для него эти вещи связаны напрямую. Дерьмо вроде: «Каждый, кто бросает тебе вызов, достоин смерти» – работает на поле боя, а не в реальной жизни.

Однако я знал подобных ему людей всю свою жизнь. И сам являлся продуктом этой философии. Они жаждут тебе все рассказать, хотят, чтобы ты понял и одобрил то, что они сделали.

И хотя дурацкие и не имеющие особого значения правила в определенный момент технически против них, они важнее всяких там глупостей. Ведь так?

Я позволил ему говорить, а потом вроде как поддержал и вынудил признать, что он разговаривал с убитым сержантом. Дальше все покатилось под горку, хотя лучше сказать, понеслось вверх по склону. Получилось, будто ты поднес спичку к конфорке под чайником или накачиваешь велосипедную шину.

Через два часа Котт подписал длинный и подробный протокол допроса. Убитый назвал его киской. Это было главным. А потом – обычная трепотня, которая вышла из-под контроля. Он не мог не ответить. Некоторые вещи нельзя оставлять безнаказанными. Ведь так?

Благодаря тому, что он являлся звездой, а операция была секретной, следствие согласилось пойти на сделку. Убийство второй степени и пятнадцать лет. Меня это вполне устраивало. Поскольку трибунала не было, мне удалось урвать недельку на Фиджи, где я познакомился с девушкой из Австралии, которую помню до сих пор. Так что спорить и жаловаться я не собирался.

– Нам не следует делать преждевременных выводов, не подтвержденных фактами, – сказал О’Дей. – Возможно, после выхода из тюрьмы он ни разу не посмотрел в сторону оружия, мы этого не знаем.

– Но он есть в списке?

– Должен быть.

– И каковы шансы, что это он?

– Очевидно, один к четырем.

– Вы готовы поспорить, что это так, на деньги?

– Я не говорю, что он стрелок, которого мы ищем; я хочу сказать, что нам следует принять во внимание тот факт, что в соотношении один к четырем он может им быть.

– Кто еще в списке?

– Русский, израильтянин и англичанин.

– Котт провел в тюрьме пятнадцать лет, – сказал я.

– Давайте начнем с того, что выясним, как на него подействовала тюрьма, – кивнув, сказал О’Дей.

Еще один хороший вопрос. Как именно могут повлиять на снайпера пятнадцать лет заключения? Хорошая стрельба состоит из множества аспектов. В тюрьме могут пострадать мышцы. Хорошая стрельба требует, чтобы они были мягкими и жесткими одновременно: мягкими, чтобы контролировать волнение, а жесткими – сильную отдачу. Физическая форма также очень важна, потому что ровное сердцебиение и дыхание имеют огромное значение.

Но в конце концов я сказал:

– Зрение.

– Почему? – спросил О’Дей.

– Все, что он видел в течение пятнадцати лет, находилось очень близко. По большей части, это были стены. Даже во дворе для прогулок. Его глаза довольно долго не фокусировались на чем-то, что находится далеко, а он ведь не стал моложе.

Мне мои собственные доводы показались убедительными и еще понравился новый образ Котта, который появился у меня перед глазами, – слабый, возможно, с трясущимися руками, в очках, сутулый; впрочем, он вообще был небольшого роста.