Руины стреляют в упор - Иван Новиков

Жили тогда Заяц и Омельянюки на улице Чернышевского. Тихая, не очень красивая улица. Фашисты отключили ее от электролинии — никто из гитлеровцев здесь не квартировал.

Домик Омельянюков — небольшой, деревянный. В комнате Володи, выходившей окнами во двор, на стене висело большое зеркало, а возле него стояла тумбочка. На ней обычно лежали разные туалетные принадлежности, стоял флакон одеколона.

Теперь, после разговора со стариками, он смотрел на свое жилье совсем иными глазами. Прикидывал, что здесь нужно приспособить для подпольной работы.

Вечером позвал к себе соседа — Сашу Цвирко, которому мог кое-что доверить, и сказал:

— Есть у меня одно дело, не знаю, поддержишь ли ты меня.

— Если хорошее дело, то поддержу.

— Конечно, хорошее. До радиозавода не так далеко. Туда дают электричество. Если бы нам удалось провести линию сюда, можно было бы пользоваться электроэнергией. Конечно, это нужно сделать незаметно, чтобы немцы не увидели. Я знаю, у тебя есть «кошки» по столбам лазить. Давай проведем себе линию. Зимой дров не напасешься, а так и погреться и сготовить еду можно. Рискованно, зато выгодно.

Володя знал, что Саша хлопец решительный, потому и рассчитывал на него, и не напрасно. Две ночи не спал тот, пока не провел линию.

За зеркалом в комнате Володи была приделана розетка. В тумбочке стоял небольшой радиоприемник. Включив его, Володя осторожно поворачивал переключатель диапазонов. В приемнике хрипело, трещало, доносились обрывки фраз на немецком языке. Потом зазвучал такой дорогой, родной голос Москвы. Симфонический оркестр исполнял марши. Диктор называл авторов музыки и исполнителей.

Часы показывали без четверти одиннадцать. Выключив приемник, Володя стал ждать, когда наступит половина двенадцатого. Тогда Москва будет передавать сводку Советского Информбюро.

Окна в доме были плотно завешены. На тумбочке горел небольшой каганец, лежала чистая бумага и три очиненных карандаша. Откинувшись на спинку стула и сцепив руки над головой, Володя думал.

Как перевернула всю его жизнь проклятая война! Он уже заканчивал институт журналистики. Учился отлично. Впереди была интересная работа.

Никто, пожалуй, не имеет такой возможности окунуться в гущу жизни и так много видеть и слышать, как работник газеты. С кем ему только не приходится встречаться, где он только не бывает! Изучать жизнь, изучать людей, писать о их работе горячо, взволнованно — вот заветная мечта Владимира Омельянюка. И что осталось от его мечты? Одни воспоминания.

А может, это и не так? Теперь он также будет писать для советских людей. Оттого, что в наш дом ворвались фашистские разбойники, минчане не перестали быть советскими людьми. Они мстят врагу, не поддаются фашистской пропаганде, хотя она назойливо отравляет головы своей ложью. То тут, то там в руинах находят убитых гитлеровских вояк. Владимир Омельянюк также должен бить врага могучим оружием — правдивым словом коммуниста. Его место в этом строю.

В половине двенадцатого снова включил приемник.

— Говорит Москва. От Советского Информбюро...

Торопясь, писал вместо слов отдельные буквы и слоги, стараясь записать всю сводку.

Она была не радостная, но правдивая. На фронтах шли тяжелые, упорные бои. Противнику в ряде мест удалось потеснить наши войска, но и он понес большие потери. Назывались оставленные нашими частями города, цифры потерь немецко-фашистской армии.

Однако какой утешительной была эта сводка в сравнении с немецкой брехней! Уже давно и фашистские газеты, и радио трубят, что гитлеровцы в бинокли видят Москву. А выходит, что до Москвы им еще далеко!

Володя взял пишущую машинку, подготовил бумагу, копирку и начал печатать сводку. До самого утра просидел за работой. В конце сводки добавил от себя призывы к минчанам: бить фашистов всем, чем только можно, отравлять им жизнь, чтобы гитлеровским выродкам тошно стало в советском Минске.

Только на рассвете лег спать. А утром все напечатанное отдал отцу.

— Молодец ты, Вова, — похвалил отец парня и, положив листовки в сумку, понес их Степану Ивановичу.

На другой день листовки со сводкой Советского Информбюро Володя видел на телеграфных столбах, на дверях домов, на досках объявлений по всей Комаровке. Видно, Степан Иванович уже имеет группу надежных людей, которые с успехом выполнили такое опасное поручение.

Оттого, что его работа не пропала даром, что она влилась в общее дело борьбы с врагом и что многие минчане успели узнать правду о положении на фронте, на сердце у Володи стало радостно, светло. Хотелось работать лучше и больше, разжигать огонь ненависти к врагу в сердцах советских людей, пламенным словом звать их на беспощадную борьбу.

Однажды Володя шел по Советской улице и повстречал знакомого студента юридического факультета Васю Жудро. Оба приятеля очень обрадовались встрече. На улице разговаривать было небезопасно, договорились, что Вася придет к Володе вечерком.

Дома, когда остались вдвоем, внимательно посмотрели друг другу в глаза.

— Как живешь? — спросил Володя.

— А как я могу жить? Разве это жизнь? Воевать нужно, друг, воевать. А ты что, иначе думаешь?

— Почему иначе? Но ведь нужно конкретное что-то придумать. Мы — коммунисты, пропагандисты, а пропаганда среди населения в наших условиях — та же борьба. Нужно поднять людей на партизанскую войну. Читал сводки Советского Информбюро?

— Не читал, а слыхал. У моих знакомых приемник есть, слушаем иногда Москву. Я согласен с тобой. Только у нас пока что, кроме желания бороться, ничего нет. Никакой материальной базы.

— Давай обсудим это с некоторыми людьми. Приходи к нам завтра в полдень.

Был конец июля. Над городом висела раскаленная дымка. Все еще пахло горелым, першило в горле. Тяжко было дышать не только от духоты, но и оттого, что по городу разгуливали люди в ненавистных зеленых фуражках с высоким верхом, с кокардой, что на каждом шагу встречалась эмблема — череп, а под ним скрещенные кости, что на каждом столбе можно было прочитать слово «смерть».

Как раз в полдень Вася был у Володи. Здесь уже собралась небольшая группа людей — хозяева квартиры, Степан Иванович Заяц, Николай Александрович Шугаев, Арсен Викентьевич Калиновский и другие. Володя шепотом сообщил, что почти все присутствующие — старые коммунисты.

— Не может быть, чтобы в таком большом городе не было подпольного горкома партии, — говорил Степан Иванович. — Нужно настойчиво искать. По городу распространяются листовки. Значит, кто-то действует кроме нас, энергично, умело действует. Мы должны найти подпольный комитет и установить с ним тесную связь. Общими силами можно сделать значительно больше.

Володя горячо поддержал его:

— Нам бы теперь типографию... Хотя бы маленькую, на многотиражку. Эх, и писал бы я! Огнем и кровью писал бы, чтоб мертвого расшевелить! Без связи с подпольным горкомом типографии нам не оборудовать. Это дело размаха требует, а мы пока что ремесленничаем. Я считаю, что нам нужно установить более тесный контакт с предприятиями. Там же работают наши, советские люди, которых гитлеровцы силой согнали к станкам. Мы не имеем права обходить их. Если на предприятиях мало коммунистов, нужно создавать антифашистские группы. Только так мы можем влиять на население. Прежде всего нам нужно наладить связи с Домом печати и радиозаводом. Там мы найдем надежных людей.

Разошлись по одному только под вечер. У каждого на сердце было радостно. Пусть их еще мало и ничего существенного они пока что не сделали, но уже создается какая-то группа, организация.

Или от приподнятого настроения, или оттого, что солнце уже склонялось над Сторожевкой и на улице посвежело, — дышать стало легче.

Володя сидел в огородике и задумчиво смотрел на восток. Там на бледно-голубом небе появлялись тучки. За крышами ближайших домов он не мог рассмотреть: приплывают ли тучки откуда-то издалека, с востока, или вскипают серой пеной здесь, за городом. Прошло каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут, и половина неба уже стала черная. Солнце покраснело и словно расплылось в кипени туч, которые ползли с востока. Сделалось темно, как ночью. Молнии полосовали небо.

— Большая гроза будет, — услыхал Володя за спиной довольный голос отца. — Это хорошо. Дышать станет легче.

Город в первые дни войны и оккупации будто магнитом притягивал к себе людей. Здесь легче было найти убежище, скрыться от врага, получить помощь, наладить нужные связи.

Неудивительно, что и Бориса Григорьевича Бывалого потянуло сюда, в Минск. Правда, у него и выхода другого не было. А произошло все так.

Был он комиссаром артиллерийского полка. Раненный в бою под Волковыском, очутился в окружении. На хуторе между деревнями Большие и Малые Жуховицы один колхозник увидел обессиленного, окровавленного комиссара и пригласил в свою хату.