Окоянов - Дмитрий Дивеевский

Они всю эту теплую ночь гуляли вдоль Волги, постепенно приближаясь к Сормову, жарко целовались, и у Алексея никакой мысли не было о близости с Настей – так нежно, так трепетно он любил ее.

Они договорились уехать в Лиски, где у Алексея работали приятели, члены организации, выпустившиеся годом раньше. Эта узловая станция была одна из крупнейших, и работу там, наверняка, можно было найти. На сборы они себе отвели всего лишь один день.

Когда они сидели на Лешиной поддевке, смотрели, как на востоке начинают мерцать первые полоски утренней зари, Настя сказала ему:

– Лешенька, сердце мое. У меня тревога на душе. Я так ждала тебя, что боюсь поверить… Я не жадная, но сейчас мне хочется схватить свое счастье крепко-крепко и не отпускать, не отпускать. Мне так дорога каждая минута с тобой, я так боюсь, что это вдруг исчезнет… Я сейчас хочу соединиться, не ждать будущего. Ведь будущее всегда неизвестно.

А Алексею казалось, что будущее его известно, определено, счастливо. Кто посмеет нарушить это волшебное состояние? Имея довольно приземленный опыт с женщинами, он не хотел, чтобы Настя хоть в чем-то напоминала ему прошлую жизнь.

– Миленькая, знаешь, как я хочу, чтобы у нас все по-настоящему было – с колоколами, с подвенечным платьем, с первой брачной ночью… Это же такая музыка.

Настя улыбнулась и вздохнула.

– Хорошо, хорошо, прости меня, Лешенька. Я горячая очень, люблю тебя без ума, прости меня, мы подождем, – и положила голову ему на плечо.

На этом закончилась счастливая ночь и наступило неожиданное трагическое утро.

Когда Алексей довел Настю до ее дома, из утренней мглы выступили три мужские фигуры. Две держались чуть позади, а впереди выступал коренастый, квадратный парень лет двадцати пяти. От всей фигуры его веяло необыкновенной силой.

Настя схватила Алексея за локоть:

– Лешенька, это Чалый.

Он почувствовал, что ее сковало страхом.

«Прозвонил-таки бабий телеграф, – подумал Алексей, – ну ладно, будем разбираться».

Чалый шел на Настю, не замечая Алексея. Ему ни к чему было замечать всякий мусор. Не в мусоре дело. Дело в девке, которая плюнула в его трудовое лицо.

Матвей Чалый был очень сильным человеком. Природа одарила его уникальным организмом. Он в двенадцать лет мог играть двухпудовой гирей. В шестнадцать лет пошел работать в путевую бригаду именно потому, что там требовались сильные люди и им была особая цена. Никто, кроме него, на всю железнодорожную магистраль до Казани, не мог взять под каждую руку по две дубовых шпалы и нести их сколько нужно и куда нужно. При этом каждая шпала меньше двух пудов никак не весила.

Он мог так сжать в своей лапе ладонь человека, что с хрустом ломались все пальцы.

В двадцать лет Матвей стал бригадиром большой бригады ремонтников, и жизнь в ней стала определяться простым и всем понятным нравом Чалого. Здесь только он был хозяином. И все здесь происходило по его желанию. А если кто пытался восстать – то хрустели косточки.

Чалого стали бояться, но он только радовался этому. Упоение силой постепенно перешло в упоение насилием.

Матвей шагнул мимо Алексея, не взглянув на него. Не размахиваясь, вроде бы легонько, он походя ткнул Булая под ложечку. Будто бревно въехало Алексею под ребра, достало до позвоночника и бросило его на землю. Парализующая боль сковала тело, дыхание остановилось. Он пытался схватить воздух спазматически открывающимся ртом, но воздух не входил в легкие.

– Глянь, какого карася ты себе высмотрела, – медленным скрипучим голосом произнес Матвей, с ухмылкой кивая на Алексея. – Небось, сейчас хвостом по земле бить будет.

Настя размахнулась для пощечины, но Чалый спокойно перехватил ее руку.

– Я, вон, свидетелей двоих привел, чтобы знали, что позор отмываю. Отмываю позор свой, сука.

И он ударил Настю чугунной ладонью по лицу так, что страдальческий стон принявшей удар нежной плоти прокатился по улице. Ноги девушки подкосились, и она без сознания упала наземь.

Видя это, Алексей в первый раз сумел глотнуть воздуха. Несмотря на острую боль под ребрами, он с трудом поднялся и просипел сжатыми спазмом легкими:

– Ну ты, упырь, посмотри на меня.

– Да ты не сдох еще? – голосом несмазанной дверной петли удивился Чалый, поворачивая к Алексею огромную, похожую на голову сома, башку.

Булай собрал всю свою силу в животе, с горловым выдохом перегнал ее в плечевой пояс, и будто выстрелив из револьвера, хлопнул Чалого плоскими ладонями по ушам.

Этому удару его научил бывалый подпольщик из каторжан. От него лопаются барабанные перепонки.

Лицо Чалого перекосило болью. Он осел на землю, схватился руками за голову и заскрежетал зубами.

Алексей метнулся в направлении «свидетелей», но тех как ветром сдуло. Он вернулся к Насте. Девушка очнулась и открыла глаза.

– Сейчас с ватагой прибегут, уходи… – едва прошептала она.

Алексей поднял ее на руки, принес к дому и постучал в дверь. Открыл пожилой мужчина, чем-то похожий на Настю.

– Отец Настенькин будете?

Мужчина ошалело кивнул, еще не осознавая происходящего.

– Вон тот… жених… – Алексей кивком показал на корчившегося в пыли Чалого, – хотел ее жизни учить. Мы с ней уезжаем. Сегодня к вечеру я за ней приду. Пусть отлежится, даст Бог, все обойдется. Извините, коли можете. Меня Алексеем кличут.

Он передал Настю на руки отцу и, повернувшись, пошел к себе домой, собираться в дорогу.

Когда на сумерках он вернулся к Настиному дому, то увидел толпу женщин, собравшихся у входа. В дверях стояли священник и пристав, о чем-то тихо между собою говорившие.

Молнии прострелили разум Алексея. Он влетел в помещение, растолкав присутствующих.

Настя лежала на кровати, освещенная внутренним мертвым светом.

Две молчаливые женщины готовили тазы для ее омывания. Рядом притулился доктор, делавший на колене запись в своей книжке. Из-за перегородки были слышны чьи-то сдавленные рыдания.

– Что… что… почему? – бросился Алексей к врачу. – Не может быть…

– Молодой человек, этот нелюдь, которого сейчас в участок свезли, запросто быка уложит. А она слабенькая такая… что ей надо-то было. Вот, скончалась от сотрясения мозга…

Алексей, задыхаясь, глотнул воздуха и упал на колени перед Настиной постелью. Впервые в жизни ему было все равно, смотрят на него или нет. Он положил голову ей на живот, схватил зубами укрывавшую девушку простыню и стал перемалывать ее зубами…

Вот так настало время уезжать.

Узнав о Лешином исключении, его родитель, бывший главой окояновского отделения «Союза Михаила Архангела», отправил ему депешу следующего содержания: «домой не приезжай зпт оторву жопу тчк твой бывший отец гаврила булай тчк».

О возвращении на родину не следовало и мыслить. Зная нрав папаши, Алексей воспринял его обещание всерьез и больше с ним в своей земной жизни не виделся.

К тому времени по России уже пролегли невидимые связи между подпольными организациями, и Алексей пошел от одной ячейки к другой незавидным путем профессионального революционера. Судьба забросила его в западную часть империи. Он конспирировал в Минске, Вильно и городах помельче.

РСДРП/б/ была загнана тогда в глубокое подполье, частично разбежалась и с населением по существу не работала. Вся деятельность немногих оставшихся в пределах империи партийцев сводилась к внутренним дискуссиям о путях революции. Призванный природой к реальной деятельности, Булай не любил бесконечную трескучую болтовню на сходках активистов и про себя называл их «синагогой». Ему было тошно от этой жизни. Настя оставила в его душе неизгладимый след. Но она ушла навсегда, а впереди была еще длинная дорога, и Булай мало-помалу вернулся к прежнему образу общения с женщинами. Большую помощь в этом ему оказали соратницы по партии, которые, так же как и он, в теорию не углублялись, зато не жалея себя проводили революционные эксперименты в половом вопросе. Алексей нежно называл их «подполками», с увлечением участвовал в опытах и прославился среди политдамочек редкой неутомимостью. Характеризуя для себя эти собрания, он любил повторять выученные наизусть строчки Саши Черного:

Проклятые вопросы,Как дым от папиросы,Растаяли во мгле.Пришла проблема пола —Грудастая фефела,И ржет навеселе.

Товарищи Алексея, познавшие высокую теорию классовой борьбы, относились к нему любовно-снисходительно и называли между собою «наш лошак».

Природный нюх на беду и смекалка помогали ему вовремя выкручиваться из самых острых ситуаций. Он был, наверное, единственным из всей своей студенческой организации, кто не путешествовал за Урал в отдельном купе арестантского вагона. Но и в вожди среди большевиков Алексей тоже не рвался.

Февральская революция застала его в Орше, где он трудился путейским техником и заодно входил в руководство партячейки на станции.