Сказка о сером волке - Евгений Пермяк

Секретарь райкома Федор Петрович Стекольников, с которым Бахрушин прошел почти всю войну, можно сказать - его фронтовой товарищ, и тот, прочитав Трофимово письмо, сказал:

- Не кругло, понимаешь, для тебя все это получается, Петр Терентьевич.

Именно, что "не кругло". Ничего особенного, а "не кругло". Лучшего слова и не подберешь.

Начав строить с ребятами голубятню, Петр Терентьевич теперь очень радовался этому. Голубятня уводила его от мыслей о брате. К тому же, сооружая голубятню, Бахрушин нашел умный ход - подбросить ребятам идею создания маленькой птицефермы.

- Хорошо-то как будет! Куры при голубях. Голуби при курах... Выкормил сотню-другую цыплят - глядишь, опять прибыток. На эти деньги, может быть, и лис через год, через два можно завести. Или кролей... А то и лосятник соорудить...

Ребята взвизгивали, кувыркались от восторга. Особенно радовался Бориско - внук Дарьи Степановны, приехавший к бабушке на каникулы. Ведь он не как все остальные. Он состоит в родстве с Петром Терентьевичем. Сродный или, общепонятнее, двоюродный внук дедушки Петрована.

"Эх, если б знал Борюнька, - думал Бахрушин, - кто его родной дед..."

Оказывается, Трофим и тут не нужен со своим приездом...

Между тем на строительстве появились новые лица. Птичницы. Вожатый только того и ждал. Ему всячески хотелось "подключить" и пионерок. И теперь они "подключились" к строительству...

Среди мальчишек Петр Терентьевич и сам становился мальцом. Увлекая их, он увлекался сам. А за ним увязывались и другие почтенные люди, тоже, наверно, не видевшие веселого детства и доигрывающие его в зрелые, если не сказать более, годы.

Чего-чего, а любить детей, с головой уходить в их затеи, даже играть с ними никогда и ни перед кем не стеснялся председатель. Это были святые часы его досуга. И если бы чей-то язык посмел хотя бы отдаленным намеком высмеять его, у него нашлись бы острые, пригвождающие забияку слова.

Где-то здесь нужно сказать об особенностях разговора Петра Терентьевича. Он разный в своей речи. Разговаривая, к примеру, со стариком Тудоевым, Бахрушин находит забытые слова из прошлых лет. Он их не ищет, они откуда-то сами приходят на язык. С приезжим лектором, предпочитающим употреблять вместо привычных коренных слов благоприобретенные из специальных книг, Бахрушин говорит инако. С ребятами - опять особый разговор. Он даже как-то сам признался:

- Во мне будто срабатывает какое-то реле, которое автоматически переключает разговор, смотря по человеку, с кем говорю.

Но это между строк и впрок, для предстоящих глав.

Голубино-куриная ферма получалась на славу. Вверху - голуби, внизу куры. Особо - будка для дежурного и сараюшка для кормов. Ребята висли на шее у Бахрушина, радуясь затеям немолодого, но такого близкого и понимающего их человека.

И все-таки приезд американцев не выходил из его головы.

VII

Поздно вечером, вернувшись с Ленивого увала, где возводилась ребячья ферма, Бахрушин сказал жене:

- Лялька, я хоть и делаю вид, что не обращаю внимания на Трофимов приезд, а виду не получается...

Елена Сергеевна Бахрушина, принадлежавшая к людям, не знающим уныния, стараясь всячески развеселить мужа, все же называла этот приезд "черным ненастьем".

- За что только все, Петруша, валится на нашу голову? - ответила она. - Дарья - та хорошо придумала. У нее женская обида. И все понятно... А мы, хоть сто ночей думай, ничего не придумаем. Да и надо ли, Петруша, придумывать? - начала она рассеивать мрачные мысли мужа. - Что мы, должны ему, что ли? Виноваты перед ним в чем-то? Или у нас слов нет, каких надо, если понадобится разговор?

- Да слова-то найдутся. Самое легкое - слова находить. Ему не много слов надо. По письму видно, что недалеко он за эти годы шагнул. Другое меня беспокоит.

Петр Терентьевич, усевшись рядышком с женой, как всегда, принялся ей выкладывать все, что он думал:

- Понимаешь, Лялька, все эти годы наш колхоз жил сам по себе. В своей стране и своей страной. И все было ясно. Вот общая государственная задача. Вот ее часть - задача колхоза. Решай. Борись. Расти. Пусть не всегда и не все удавалось. Но неудачи и оплошки случались дома. Внутри страны. А теперь оказывается, что до Бахрушей есть дело и другим... Америке.

- Петрушенька, - рассмеялась Елена Сергеевна, - Трофим-то все-таки не Америка.

- Да, - согласился Бахрушин, - Трофим не Америка... Но ведь с ним, едет Тейнер. Журналист. А если он журналист, значит, глаз. А чей он глаз? Зачем он едет? Чтобы ничего не увидеть и ни о чем не рассказать?..

- Ну и что?

- Ничего. Только если Тейнер - глаз, то Трофим во всех случаях другой. Значит, два глаза. Один не разглядит - другой поможет.

- Ну и пусть глядят. Нам-то что? Нам-то что, Петруша? - стала опять успокаивать мужа Елена Сергеевна.

А Петр Терентьевич свое:

- Нам-то, может быть, и ничего, если глядеть не дальше околицы... А если посмотреть пошире, побольше и увидишь. Для нас колхоз как колхоз, а для них частица чуждого им социалистического земледелия, по которой они будут судить гласно. Печатно... И при этом, скажем прямо, без излишнего доброжелательства... Елена! Неужели ты не понимаешь, что в Большом театре Уланова - это Уланова, а в Америке она - Советский Союз?

- Ну почему же я не понимаю? Понимаю, - отозвалась Елена Сергеевна. Понимаю и разницу между нашим колхозом и Галиной Улановой. Уланову вся Америка видела. Все поняли, какова она в танце... И пиши не пиши, что, мол, то не так да это не этак, никто не поверит. А о нашем колхозе будут судить только двое - Трофим да Тейнер. И как они наши "танцы" опишут, так и будут о нас знать.

- Вот! - громко воскликнул Бахрушин. - За такие слова я готов не знаю что для тебя сделать! Именно как они опишут наши "танцы", такими и будем мы для американских читателей. Конечно, - пораздумав, продолжил Бахрушин, одна-две газеты погоды в Америке не делают, но все же моросят... Пусть нашими бахрушинскими прорухами, если такие они выищут, достижений Советского Союза не закроешь, но... хоть маленькую тень, да бросят. И я хочу или не хочу, а должен думать об этом, как будто бы я не я, а весь Советский Союз.

Необычная беседа мужа и жены затянулась. Тот и другой, не сговариваясь, решили поискать в эфире "Голос Америки". Все-таки какая-то подготовка к встрече... Не слушая раньше этих передач и не зная, на каком они делении шкалы, Елена Сергеевна поймала органную музыку Баха.

Услышав знакомые величественные звуки, Бахрушин остановил руку жены, сказав:

- Черт с ним, с "голосом", засекай "Ивана Севастьяновича". Вот целина так целина. Ни конца, ни края, и кругом - свет.

Гладя руку жены, он заметил:

- И почему наши фабрики фисгармоний не выпускают? Тот же орган, только звук тише.

Елена Сергеевна, довольная своей находкой в эфире, захватившей мужа, подумала: никто не знает, какой он у меня. Может быть, я и сама не знаю всех уголков его такой же широкой, как эта музыка, души.

А Бах звучал... Звучал на весь мир. Наверно, его слышали и звезды. Величавые звуки окрыляли Петра Терентьевича, и Трофим ему теперь казался маленьким догнивающим пеньком на старом болоте Большая Чища, а Тейнер и вовсе опенком на этом пне.

- Да пошли они оба к козе на именины! Нечего нам, жена, и думать о них.

- Давно бы так, Петрован, давно бы так, - сказала Елена Сергеевна и принялась разбирать для сна широкую постель.

VIII

В тот день, когда Петр Терентьевич Бахрушин ездил с письмом из Америки в райком, к Стекольникову, ему не стало яснее, как следует отнестись к приезду Трофима. Принять ли написанное им за действительное или считать это уловкой, скрывающей какие-то иные цели. И эти "какие-то иные цели" предполагались Бахрушиным и секретарем райкома Стекольниковым главным образом потому, что Трофим обещал приехать не один, а в сопровождении Тейнера. И этот Тейнер, как видно было из письма, собирался описать встречу двух братьев.

Зачем? Разве тот и другой настолько известные лица, чтобы их частную встречу выносить на страницы газет?

У Бахрушина и Стекольникова было слишком мало данных, чтобы прийти к каким-то убеждающим их догадкам. Зато через два дня, когда Федор Петрович Стекольников сам приехал к Бахрушину, все стало гораздо понятнее, хотя и не проще.

Стекольников нашел Петра Терентьевича на "целине". Так называли теперь осушаемую Большую Чищу, числившуюся испокон веков в "бросовых землях".

- Не новости ли привез, Федор Петрович?

- Новости! - сказал вместо "здравствуй" Стекольников, протягивая Бахрушину руку.

- Так не тяни...

- Я и не тяну, а подыскиваю сухое место, где можно сесть.

Бахрушин, глянув на Федора Петровича, лукаво прищурился.

- Других подзадоривай, которые помоложе, а не меня. Я все равно хвалиться не стану. Пусть они хвалятся. - Бахрушин кивнул в сторону стрекочущих бульдозеров, на которых работали парни лет по двадцати. - Я ихнюю молодую удаль себе не приписываю. Только одно скажу, что на этом болоте теперь и кулик не напьется.