Все сказки мира - Виктор Исьемини

Еще поворот — и странникам открылся вид на Эману — город и порт, лежащий в огромной бухте, вернее, в заливе… У берега теснились, пожалуй, сотни судов — парусников наподобие «Листы», корабля старого Рунгача. И многоголосый шум, говор многотысячной толпы островитян, не отражаемый теперь скалами, повис над мутной водой залива, над кораблями у берега, над головами путников…

Рунгач вновь налег на рулевое весло, направляя свое судно в гущу других кораблей — и вскоре парусник уже скользил среди нагромождения канатов, мачт, свернутых парусов, среди гомона сотен моряков. Бормочущих, вопящих, приплясывающих на палубах… и размахивающих металлическими штуками, которые Ингви с некоторой натяжкой готов был признать оружием. Демона поразила внезапная перемена в поведении его спутников-островитян — те вдруг, как по команде, тоже принялись вопить, верещать и размахивать сжатыми кулаками и тупыми клинками, которые моряки повыдергивали из-за кушаков. Даже Рунгач что-то хрипел и ныл, кривя беззубый рот и тряся над головой тощей левой рукой (правая привычно покоилась на рулевом весле, которое старый шкипер не выпустил даже когда его судно замедлило ход и затем остановилось, покачиваясь у покрытого галькой пологого берега)…

Двое самых молодых членов экипажа «Листы» — то ли внуков, то ли племянников Рунгача (Ингви так и не смог из объяснений старика точно понять суть родства «через голову») — прыгнули за борт и побрели по пояс в мутной грязной воде к соседнему паруснику, все так же крича и размахивая бронзовыми кинжалами. Вскарабкались на борт. Вдруг толпа мужчин на кораблях разом рявкнула в унисон и тут же все принялись суетиться, попрятав клинки и на порядок тише гомоня — корабли двинулись от берега к выходу из порта…

Минут пятнадцать спустя в гавани осталось едва ли больше полудюжины суденышек. Тишина как-бы обрушилась на путников…

— А что это, собственно, было? — поинтересовался Ингви у Рунгача.

— А это Алгано Лучич, мой великий царь, наконец-то собрал храбрецов с окрестных островов в поход на Карассу! Великий поход! Теперь-то наши положат конец разбоям северян и предательству Токи! Долго не удавалось нашим сговориться и собраться для этого великого дела… Но отступник Тока Торгич учинил злое святотатство и теперь-то ему не поздоровится… Теперь покажем ему… Этого-то ему не простим…

Старик начал вновь входить в милитаристский раж, поэтому Ингви поспешил перебить его вопросом, о каком это, собственно, святотатстве идет речь.

— Так ведь он что-то учинил с «подобием Гили» своего острова!.. Его «подобие», «подобие Гили» Карассы исчез без следа! Тока его то ли сгубил, то ли… Злодей!.. Гнусный!.. Смердящие рыбьи потроха!.. — и дальше обычная для островитян скороговорка насчет козьего кала, рыбьего корма и прочее…

Ингви вздохнул, отвернулся от ярящегося старика и уставился куда-то в небо, отчаявшись получить хоть сколько-нибудь членораздельное объяснение последним событиям. Впрочем все было более или менее ясно… Более или менее…

Постепенно яростный подъем милитаристского духа у старика схлынул и я смог немного порасспросить его. Прежде всего, я вытянул из Рунгача кое-какие сведения о местной религии — довольно-таки простом и незамысловатом отражении верований Мира. Здесь поклоняются божеству-гермафродиту — «Гили, который родил себя сам». И пресловутые «подобия» — это семейка гермафродитов, которая гнездится на одном из внутренних островов Архипелага и держит своих эмиссаров при дворе царя каждого из «великих» островов. Совершенно монотеистичной эту религию не назовешь, поскольку я то и дело натыкался на упоминания о «Гаге злом», который есть враг и вечный противник «Гили доброго», но при этом… Как бы это сказать… Существование Гаги никто не признает. Странно, да? Тем не менее.

Затем политическое устройство народа островов. Каждый царь, во всяком случае, каждый великий царь крупного острова — самодержец и абсолютный монарх. Но при этом он выполнит любой приказ «своего» подобия Гили. Эти гермафродиты — не начальство над царями и не верховные жрецы теократических государств. Своей властью они отнюдь не злоупотребляют, предоставляя править царям, хотя любое их слово для царей — закон. Они, подобия, окружены мистическим ореолом, их боготворят, им поклоняются — вот поэтому островитяне терпели все выходки отступника Токи, пока он не замахнулся на святое. Собственно, никто ничего не слыхал о том, что Тока причинил вред «своему» гермафродиту — для того, чтобы эти трусоватые людишки (экипаж «Листы» ведь даже не помышлял о сопротивлении разбойникам в море, единственное спасение видя в бегстве) превратились в кровожадных вояк, было достаточно всего лишь слуха, что, дескать, «подобие» с Карассы несколько дней не показывается на людях… Лично я подумал, что эта беда, якобы приключившаяся с карасским подобием — утка, запущенная семейством Алганов с целью поднять соседних царей против монарха-соперника.

Затем успокоившийся Рунгач сходил в город за новостями. Там он переговорил с несколькими своими старыми знакомцами, уточняя подробности последних событий, после чего вернулся на «Листу» и заявил, что на его островке, Малой Ругане, все в порядке и он остается здесь ожидать известий об окончании великого похода. К тому же сюда должны вернуться его юные родичи, отправившиеся в поход вместе с армадой на корабле шкипера Лонича, своего дальнего родственника… А еще старик притащил корзину фруктов и мы обожрались…

Ночь мы провели на паруснике — старый шкипер отговорил нас от похода на берег, хотя, честно говоря, нам всем не терпелось почувствовать под ногами твердую почву. Но Рунгач был настойчив — мол народ сейчас горяч… Я его поддержал, поскольку понял так, что сейчас местные настроены против иноземцев — не важно каких иноземцев…

Эскадра Алгано Лучича возвратилась на следующий день ближе к закату — и в весьма плачевном состоянии. На Карассе они потерпели сокрушительное поражение… Молча и как-то очень серьезно мы — а также толпа, собравшаяся на берегу — наблюдали, как в узкое горло бухты входят один за другим суда. Несколько десятков парусников. Вчера их насчитывалось сотни две — две с половиной…

Молча (только скрипели снасти и хлопали свертываемые грязные паруса) моряки сходили на берег и брели по домам, сопровождаемые группками домочадцев. Взвыла какая-то женщина, раздирая воплем тишину. За ней еще и еще — многие из тех, что пришли на берег, не дождались…

Возвратились на «Листу» и Рорич с Мотычем, внуки-племянники нашего шкипера. Левая рука Рорича была обмотана окровавленной тряпкой — его нечаянно поранил в суете Мотыч, когда они бежали с берега на судно… Вскоре, выпив большую чашу вина, Рорич взахлеб рассказывал нам о походе. Они провели полночь в проливе, а с рассветом приблизились к Карассе. Подплыли с той стороны, где берег пологий. Незагруженные суденышки подошли по мелководью почти к самой суше. Ополченцы спрыгнули в воду и выбрались на пляж. Сбились в большую толпу и двинулись к окруженной низкими стенами столице отступника Токи. Именно так они представляли себе боевые действия. Стояла неимоверная тишина. Внезапно ворота Лер-Карассы распахнулись и ревущая толпа северян ринулась по склону вниз — на пришельцев. Разбойники мчались бегом, не теряя, тем не менее, строя. Сплошная стена больших круглых щитов, несущаяся на вооруженных дротиками и кинжалами тощеньких островитян… десятка четыре дротиков бесполезно отскочили от щитов… И толпа в единый миг перестала быть ополчением, перестала быть войском… все кинулись к кораблям. Тут-то Рорич и получил свою рану… Не помня себя от ужаса дрожащими руками они ставили паруса и спешили прочь от Карассы, где победители приканчивали на пляже тех, кто не успел сбежать… И все время, пока не исчез из виду остров, они испуганно озирались назад — не спешат ли в погоню страшные драккары из Карасской бухты… Армада разделилась на отдельные эскадры, которые отправились каждая к своему острову. Суда с Большого Эману вернулись к себе… Это было даже не поражение, это был разгром. Да что там разгром — островитяне бежали без боя…