Секира и меч - Сергей Зайцев

Что тут поделаешь!…

Иногда выходил Аскольд в поле: был у него любимый холм. Садился лицом к востоку и пел эту старую песнь. И всякий раз на имени своем обрывал пение. Скромен был Аскольд. Бога-предка почитал не на словах, поклонялся ему с открытым сердцем, с незапятнанной душой.

Девять сыновей родил сей прославленный воин.

В шутку говаривали про Аскольда сельчане: «Нет у него другой закваски!… Ни одной девки на свет не произвел и не горюет!…». Втайне завидовали, конечно: своя дружина у Аскольда под рукой. И работники хорошие, и отцу на старость лет защитники будут…

Девять сыновей – и все разные. У каждого свой характер, своя повадка… Но и похожие друг на друга. Из одного гнезда чада, из одной нити рубахи!… Рослые все. «Болотовы дети». Сильные и разумные – опора. За какое дело ни возьмутся, горит дело у них в руках. Старшие остепенились уже, внуков Аскольду подарили; младшие еще не выгулялись, хотя тоже семьями обзавелись, – кроме Глеба, злаки которого не созрели. Обликом сыновья все больше на мать походили или на ее родню. И только Глеб, самый молодой из сыновей, удался в отца. Быть может, потому старый Аскольд и отличал Глеба от других. Впрочем отличать – отличал, но не баловал. Всех своих детей любил одинаково.

К Глебу особо приглядывался, угадывал в нем Аскольд воина. Воином и назвал. И кое-что из своего воинского умения ему передавал.

Не угадать воина в Глебе было трудно. С самых юных лет тянулась рука его к отцовскому оружию. Рассказам Аскольда о походах Глеб внимал с волнением…

В отличие от братьев, работник незавидный был Глеб: дрова колоть начнет – колун сломает; поленья заставят сложить – поленницы развалит; если скажут пахать – борозда кривая; велят траву косить – не идет, не поет у Глеба коса; прикажут рожь молотить – вовсе не сыщешь Глеба. Мать бранилась, иной раз гонялась с хворостиной за младшим сыном, звала его убогим, но любила, быть может, больше других сыновей. Это давно замечено: несчастливых, нерадивых детей матери любят особенно. К их любви примешивается жалость, и, не иначе, эта жалость множит любовь.

Зато не было Глебу охотников равных. Силки, ловушки придумывать – это он почитал за баловство. Лисицы, зайцы, хори, куницы – мелочь. С луком отцовским Глеб добывал зверя покрупнее: оленей, кабанов. Озорства ради не однажды убивал волка. И еще любил ходить на озера с острогой. Рыбы много приносил…

Когда минуло Глебу двенадцать лет, ростом он был вровень с двадцатилетними. К луку и стрелам маленько охладел. Из ясеня сделал себе копье, стал присматриваться к следам медвежьим. Да и не толь-ко присматриваться – начал похаживать по следам хозяина леса. Раз прошел, другой прошел… а на третий раз и встретил. Но слаб еще оказался Глеб вступать в единоборство с медведем… Едва ноги унес и целый день прятался в болоте. Копье ясеневое, переломанное медведем, даже не искал.

Оставил после того случая на некоторое время охоту, а если и охотился, то только затем, чтобы добыть мяса к столу.

Сельчане недолюбливали Глеба. Ибо едва он подрос, едва почувствовал силу, начал искать ей применение. А применение силе находил не всегда удачное. Больше разрушал юный Глеб, нежели созидал. Среди сверстников своих верховодил и что ни день подбивал их на какие-нибудь скверные дела: то у кого-нибудь сад оберут, то огород истопчут, то колоды поразбивают, украдут мед, а то учинят драку…

Всякий день событие в Сельце. Допытываются друг у друга сельчане:

«Кто на воротах катался? Кто ворота развалил?»

«Глеб…»

А назавтра опять:

«Кто с межи разбросал камни?»

«Глеб! Кому ж еще такое под силу!… В плечах сажень, а ума – щепотка».

И снова шум по Сельцу:

«Кто на мостик вкатил камень?»

«Глеба озорство. Чье же еще!…»

Приходили люди к Аскольду с жалобой.

Так, мол, и так, приструни, уважаемый, сына. От проделок его сплошная порча. Хоть свяжи, хоть на цепь посади, а не пускай со двора. Сам твой Глеб непутевый и других непутевыми делает…

Разводил руками Аскольд:«Все такими были. Все через непутевость прошли. Разве что больные да увечные у родителей под крыльцом сидели в юные лета… Все по незнанию и по неразумению грешили…»

Но когда уходили жалобщики, выговаривал Глебу старый Аскольд, даже за розги хватался, – но дотянуться до сына не успевал; будто ветром уносило Глеба. Иногда Аскольд наказывал старшим сыновьям, чтоб за непутевым приглядели. Говорил: позорит семью своими коленцами. Пока малый – чудит; а подрастет – что ждать от него?.. Старшие сыновья и сами знали, что за братец у них растет, да все-то были они заняты, недосуг им было за шальным молодцом гоняться, давно махнули на него рукой. А еще не хотели они лишнего шума.

Разумный будет ли связываться с неразумным?.. Разве что сам пожелает себе навредить…

Так и бранился на сына Аскольд, однако делал это все больше для виду. Возможно, в душе он Глеба всерьез не порицал. И Глеб это как будто чувствовал. Вольной непутевой жизнью жил и дружков своих с правильного пути сбивал, так как сызмальства был заводилой. То неделями в лесу пропадал, где были у него свои тайные тропы, то на озерах от обозленных сельчан прятался, то в челне по Десне ходил – на пустынных островах чувствовал себя властелином; ночами жег костры до небес, а иногда до утра, до росы лежал навзничь в траве и тихо смотрел на звезды…

Одним словом – непутевый!

Однажды часовенку чуть не сжег. Красивая стояла часовенка возле Сельца на взгорке: деревянная, стройная, белая-белая. А Глеб осенью траву поджигал. Вовремя спохватились сельчане, вовремя притащили несколько ведер воды. Ограду часовни все-таки не удалось потушить.

Даже не спрашивали друг у друга люди, чьих рук дело. Богопротивное… Сразу к Аскольду пошли, рассказали обо всем. И на этот раз прогневался Аскольд по-настоящему. Хоть и стар уж был богатырь, а изловчился и Глеба за рубаху ухватил. Долго розгами его охаживал, о худую спину все розги измочалил. Было в ту пору Глебу лет четырнадцать.

После знатной порки неделю отлеживался, разобиделся Глеб. Как будто притих. Облегченно вздохнули сельчане. Думали: наконец-то дошла наука. Но рано радовались. Разозленный, униженный поркой, Глеб пришел в поле, где паслось деревенское стадо, придрался к пастуху, избил его, потом вошел в стадо и убил четыре коровы – просто свернул им головы. Видя такое дело, пастух поднял крик. Сбежались люди – с кольем, с дубьем, с собаками. Думали, волки напали на стадо или медведь. А как увидели Глеба, опешили… Пастух кричит: «Это не Глеб, это оборотень! Это волк лютый! Убейте его!…» Но никто не решился тронуться с места. Знали, что нечеловечески силен Глеб, что только Аскольд может справиться с ним. Стояли в растерянности. А Глеб погрозил им издали кулаком и ушел в лес. Догонять его не стали сельчане; даже друг от друга не скрывали, что боялись. Повздыхали над убитыми коровами. С опаской косились на темный лес.