Салават-батыр (СИ) - Хамматов Яныбай Хамматович

— А куда ему было деваться, он ведь и сам урыс.

— Да я не о том, улым. Пускай с кем угодно водится. Это его дело. Только он, как ученый человек, должен был помешать карателям грамотных башкортов убивать и мечети сжигать вместе со всеми книгами и медресе[12]. Вот ведь что вытворял с башкортами Акбатша[13]. Из-за этого народ наш дичает, пропадает. А ведь когда-то нас было так много…

— Скажи, атай, а зачем Акбатша приказывал наши мечети сжигать и грамотных уничтожать?

— Всю вину за беспорядки в Башкортостане урысы-каратели вечно на грамотных валили. А башкорты уж много раз восстания подымали, то за Сеитом шли, то за Алдаром да Кусюмом, а потом за Карахакалом и Батыршой. И это только самые известные из всех. Акбатша все восстания подавил и перво-наперво с образованными башкортами расправился, вырезал их со всем родом, прямо с корнями выкорчевывал.

— А при чем здесь тот урыс, что без нас приходил? — все допытывался Салават.

— Как я уже говорил тебе, прямого вреда от Рычкова нам, башкортам, вроде бы не было… Так-то оно так, конечно, да вот только нельзя забывать, что он с самим Татищевым[14] дружбу водил и бумаги для князя Урусова[15] писал. Урусов же был зверь, а не человек. Лютый, хитрый и подлый. Он столько душ загубил! Башкортов, которые в восстании Карахакала участвовали, особая комиссия судила. Рычков тоже был в той комиссии. Я до сих пор храню у себя одну важную бумагу. Ее Рычков для того самого князя-кровопийцы писал.

Сказав это, Юлай слегка вспорол полу бешмета, извлек изнутри сложенный вчетверо помятый лист бумаги и бережно расправил его на коленях. После этого он стал неторопливо читать, словно обдумывая каждое слово.

В адресованном башкирам послании князь Урусов подчеркивал, что ни один народ никогда не поднимал столько крупных восстаний, как они. По этой-де причине были истреблены все грамотные башкиры, способные писать жалобы. И с тех пор каждый башкир считался врагом и преступником…

Он также не преминул напомнить, что от гнета Казанского, Ногайского и Сибирского ханств башкиры избавились за счет вхождения в состав России. Но вместо благодарности, верного служения ей и послушания они то и дело ропщут и бунтуют. Многочисленные восстания как раз и явились, по утверждению князя Урусова, причиной искоренения многих башкирских родов.

Не мог скрыть Урусов своего раздражения и по поводу того, что башкиры смеют употреблять при обращении друг к другу слово эфэнде, и упрекал в том, что они пытаются держаться на равных с русской знатью…

Написанное когда-то неведомым Рычковым по заданию князя Урусова обращение к башкирам Салават слушал с огромным вниманием и волнением, то и дело прося отца объяснить значение незнакомых ему слов. А когда Юлай умолк, юноша принялся расспрашивать его о том, что происходило в Башкортостане после подавления восстания Карахакала. И отец без утайки рассказал ему о тех страшных событиях во всех подробностях, поскольку сам был их свидетелем.

Кровожадный князь Урусов учинил над башкирами расправу, пытаясь полностью сломить их вольнолюбивый дух. Он преследовал не только наиболее образованных, но даже тех, кто умел, всего-навсего, писать свое имя, вырывая им языки или вырезая вместе со всем родом. Женщин и детей Урусов отправлял в рабство.

Однако, несмотря на все его усилия усмирить непокорных башкир, подавить их волю к свободе и независимости, искоренить тех из них, кто стремился к знаниям, ему не удалось довести свои черные деяния до конца. Сраженный тяжелым недугом, князь отправился вскоре на тот свет.

Прошло немного времени после его смерти, как башкиры вновь подняли голову. В 1755 году движение за возврат башкирских земель, за отстаивание мусульманской религии и культуры было начато муллой Батыршой Алиевым.

Но и этот бунт был подавлен царскими карателями со всей жестокостью. А руководил их действиями первый губернатор Оренбургской губернии Иван Неплюев.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Расправившись с повстанцами, Белый царь и его приближенные и вовсе перестали считаться с башкирским народом. Тесня местное население, колонисты бесцеремонно заселяли принадлежавшие ему земли, вырубали леса, отстраивая на вероломно захваченной территории крепости и один завод за другим.

Пока отец об этом рассказывал, Салават словно наяву видел жуткие картины насилия, разбоя и тяжело при этом вздыхал. Сердце его наполнялось нестерпимой болью.

— А Рычков? Он никого не убивал? — дрожащим голосом спросил он.

— Как будто бы нет, — тихо ответил Юлай.

— Ты говорил, он ученый человек…

— Еще какой ученый!

Немного подумав, Салават спросил опять:

— Атай, а к тебе он как относится?

— Ничего худого я от него пока что не видал. Когда губернатор Рейнсдорп меня вызывает, я встречаю у него иной раз Рычкова. И до того приветливо он с тобой разговаривает, прямо за душу берет. Только, сказать по правде, я все равно не очень-то ему доверяю. Кто знает, что у него на уме. Может, он замышляет чего и нарочно к нам подходы ищет, чтобы побольше выведать, настроение наше узнать.

— А когда он снова сюда заявится, как ты его встретишь? — не унимался Салават.

— С такими образованными людьми общаться нужно, улым. И потом, я ведь старшина. Я не должен терять доверие русских турэ[16]. Даже если я не согласен с ними, показывать этого никак нельзя… А что я чувствую, видя, как грабят мою страну, мало кто из них догадывается. Они, верно, думают, что я никчемный и бестолковый, преданный батше старшина. Потому никто так и не проведал, что я в свое время людям Карахакала и Батырши помогал. Аллага шюкюр, тогда пронесло. И впредь надобно осторожность соблюдать. Вот так и приходится жить, улым, угождая властям…

Вошла Мюния и, прерывая беседу отца и сына, сообщила:

— Обед готов, мойте руки.

Юлай вышел из юрты. Подойдя к средней жене, державшей наготове медный кумган, он ополоснул руки, вытер их насухо о чистое вышитое по краю полотенце, затем, устроившись на взбитой подушке, положенной на расстеленной прямо на земле кошме, промолвил «бисмилла» и потянулся к большому деревянному блюду, наполненному дымящимися кусками конины.

Вслед за ним принялись доставать мясо другие домочадцы, включая жен и сыновей с невестками. Лишь Салават, находившийся под тяжелым впечатлением от увиденного по дороге и только что услышанного, так и не смог притронуться к своей доле.

— Ты почему не ешь, сынок? — озабоченно спросила Азнабикэ.

— Не хочется, эсэй.

— Уж не захворал ли? — еще больше встревожилась мать.

— Ну что ты, эсэй. Зря беспокоишься. Я потом перекушу, когда и впрямь проголодаюсь.

— Как же так, улым? — удивилась Азнабикэ. — Столько верст верхом отмахал и не проголодался! Давай ешь…

Но тут вмешался Юлай:

— Зачем ты его принуждаешь, эсэхе? Оставь сына в покое. Ему, видать, кумыс аппетит перебил.

Салават вопросительно взглянул на отца.

— Атай! Кони наши, небось, застоялись. Может, их к реке свести?

— Дело твое, улым.

Салават отвел коней к уреме и, спутав им передние ноги, пустил пастись. Забота о скакунах не отвлекла его от грустных мыслей. Несмотря на то, что юноше было всего лишь четырнадцать лет от роду, он близко к сердцу принимал все, что происходило с его народом. Болью отзывалась в его душе его трагическая судьба. Со времен черного нашествия отчаянно борется он за свою независимость и за землю, принадлежавшую ему с незапамятных времен. А кровь все льется и льется без конца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

…Когда-то гордые, горячие и независимые, владевшие самыми разными ремеслами и склонные к знаниям башкиры мирно проживали в своем благодатном краю, в городах и кочевьях, не ведая ни нужды, ни страха. Но счастье отвернулось от них в одночасье. После опустошительного и кровопролитного татаро-монгольского нашествия по их землям прошелся мечом и пламенем беспощадный завоеватель Акхак-Тимур. Потом Башкортостан надолго оказался в подчинении Золотой Орды и татарских ханов.