Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

Старший приказчик из отцовской лавки, Лукьян Андреевич Сивцов, то ли увидел Иванушку в окно, то ли услышал его крики. И выскочил во двор с толстенной дубовой палкой в руках. Такие в алтыновских лавках держали, чтобы не дать спуску ворам. Этой дубиной приказчик сделал два ловких взмаха — и оставшиеся псы немедленно припустили за своим товарищем.

А приказчик тут же поспешил к Иванушке, который — так и не выпустив Эрика — осел наземь.

— Ну, ну, не плачь! — Приказчик помог мальчику подняться, и тот лишь тогда понял, что ревет в голос. — Сейчас пошлем за доктором! И ведь надо же! — Мужчина в досаде покачал головой. — Я ведь заметил что Матильда в течке, увел её в сарай, так эти оглоеды всё равно учуяли её — заявились на собачью свадьбу!

И только тут Иванушка уразумел, что их черная корсиканская собака по двору на цепи не бегает.

Доктор же, за которым послали коляску, прибыл очень быстро. И раны от собачьих зубов оказались не такими уж серьезными. А уж от когтей Эрика — и подавно. Только вот с собственным Иванушкиным зубом дело обстояло куда хуже. При падении с лестницы купеческий сын выбил себе верхний передний резец, который раскололся прямо у него в десне. Так что доктору пришлось извлекать все эти осколки. Иванушка при этом орал так, что потом на него со смущенной жалостью глядели все в ломе — включая даже кота Эрика. Тому доктор тоже наложил повязку на раненную лапу — и на котофее всё зажило быстро, как на кошке.

А к Иванушке после всего случившегося среди городской ребятни приклеилось обидное прозвище — Щербатый. И это было еще не самое худшее. Худшим было другое — из-за чего породистую и умную суку Матильду пришлось продать: какой-то собачник из губернского города отвалил за неё пятьсот рублей. Но не в деньгах, конечно, было дело. Когда б ни чрезвычайные обстоятельства, Митрофан Кузьмич Алтынов ни за что не продал бы сестрин подарок.

3

Валерьян Эзопов, бывший ученик флорентийского чернокнижника, понятия не имел, сработает или нет тот обряд, за гримуар с описанием которого (и за дополнения к этому гримуару) он выложил в Италии такую сумму, что от батюшкиного наследства остались рожки да ножки. Да и существовали наверняка куда более простые способы совершить то, что он замыслил. Вот только — Валерьян хотел испробовать. Жаждал выяснить доподлинно, кто он, Валерьян Эзопов, такой есть: болван и простак, спустивший на фальшивку всё свое состояние, или обладатель величайшего секрета во всем человечестве?

Если болван, ну, тогда что же — он примется за ненавистное ему купеческое дело. Потрафит матери и дяде. А вот если — второе... Валерьян даже зажмурился — так сильно ослепляли его перспективы, встававшие перед ним в этом случае. Однако он должен был поторопиться со своей проверкой: неясно было, сколько времени пробудет Митрофан Кузьмич в фамильном склепе. А что Иван к нему не присоединится — это Валерьян знал наверняка со слов своей матери.

Гримуар Валерьян принес в самой сумке из потертой черной замши, в какой книгу ему продал прежний владелец. И очень кстати пришлось то, что ему оказалась чуть великовата одежда Ивана Алтынова, в которую Валерьян переоделся — опять же, по настоянию матери. Они с Иваном были одного роста — оба весьма высокие. Но сынок Митрофана Кузьмича был пошире в кости и покрепче сложением. Так что Валерьян сумел без всяких усилий спрятать под чужим пиджаком сумку с не слишком толстым томом.

И теперь, спрятавшись за чьим-то богатым памятником из черного мрамора, Валерьян аккуратно положил на траву эту сумку и вытащил из неё свою бесценную книгу.

Гримуар имел обложку не черного, а густо-красного цвета. И переплетена книга была не в кожу, а в какую-то очень плотную хлопковую ткань — причудливого и явно старинного плетения. Название книги было на её обложке не напечатано, а вышито — золотой нитью, потемневшей от времени: De potestate lapides et aqua fluens. На латыни это означало — «О силе камней и струящейся воды». И, конечно, Валерьян знал, о каких именно камнях идет речь. Чтобы приобрести необходимые дополнения к этой книге, он истратил почти столько же, сколько заплатил за сам гримуар. Но ведь камни — они означают еще и надгробья: символы якобы вечного сна.

— Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,Господний раб и бригадир,Под камнем сим вкушает мир, –

пробормотал Валерьян строки из Александра Пушкина — поэта, по неведомой причине боготворимого всеми здесь, в России. Так что и его самого в гимназии заставляли заучивать громадные куски из «Онегина».

Бывший гимназист раскрыл книгу на заранее заложенной странице и вытащил из черного замшевой сумки такого же материала мешочек. Его содержимое он ссыпал себе на ладонь, и оно заискрилось самоцветным сияньем в лучах августовского солнца. Здесь были: морион — черный хрусталь, рубины — сгустки крови Дракона, обсидиан — черно-крапчатые слёзы вулканов, хризопраз — камень удачи, и самая главная драгоценность Валерьяна: черный бриллиант размером с крупную ягоду рябины.

А после всего он вытащил из сумки — почти благоговейно — небольшую бутыль синего стекла. И в ней закрутилось ожерелье из воздушных пузырьков — чудесным образом сохранившееся с того самого момента, как Валерьян наполнил этот сосуд водой из родника на склоне Везувия.

Валерьян стиснул камни в одной руке, а склянку с водой — в другой. И принялся вполголоса читать латинские заклятья из темно-красной книги. Читал он быстро, но ни разу не сбился.

Глава 3. Вода и камни

1

Иван Алтынов — которому, как-никак, шел уже двадцатый годик! — мог бы, конечно, найти себе занятие и посерьезнее, чем гонять голубей над Живогорском. Но вот, поди ж ты: за те семь лет, что прошли с момента, когда его кота едва не растерзали собаки, купеческий сын только еще сильнее пристрастился к голубиной охоте.

Да и Эрик Рыжий — заматеревший и порядком обленившийся кот — своих привычек не переменил. Когда Иванушка выбрался в своей голубятне на приполок — маленький балкончик без перил, устроенный специально, чтобы гонять голубей — то сразу заметил: во дворе, возле нижней ступеньки приставной лестницы, отирается котофей. Теперь-то Иванушка всегда эту лесенку убирал, когда покидал голубятню. Но котяра явно дорожку туда не забыл.

— Пошел, пошел отсюда! — прикрикнул на него Иван с деланной строгостью.

Кот запрокинул голову и смерил хозяина взглядом желтых глазищ. Потом помедлил немного, но всё-таки развернулся и пошел по двору прочь — неспешно, вальяжно. Иванушку он совершенно не боялся, но — всегда выказывал ему послушание, по крайней мере внешне. Кошки — памятливые звери. И Эрик Рыжий явно не забыл, кто спас его от страшной смерти. Так что он выделял Ивана из всех людей в доме: терся о его ноги, ластился, а порой и приносил по утрам задушенных мышей к самой его кровати.

Иванушка между тем насторожил тайник — приготовил сеть с веревкой на случай, если его турманы приманят с собой чужих голубей. А потом выпустил первого голубя: своего любимца — Горыныча, одного из белых орловских турманов. Прозвание свое он получил и за бесшабашную удаль, и за драчливый норов — из-за чего его постоянно приходилось отсаживать в отдельную клетку.

Птица сразу взмыла ввысь, сделала круг, и тут же изготовилась кувыркаться в воздухе. Турман хлопнул крыльями и залещил: плавно проплыл сажень или полторы в воздухе. А потом — у Иванушки, который глядел на это, запрокинув голову, даже дух захватило, пусть он видел такое уже тысячу раз — белая птица сложила крылья. И скрутила себя в подобие кольца, так что хвост коснулся головы, после начала переворачиваться в воздухе, словно живое колесо. С каждым вращением турман приближался к городским крышам. И, хоть начал он кувыркаться чуть ли не под облаками, снижался он как-то очень уж быстро. Вот — до земли осталось пятнадцать саженей, вот — и десяти не осталось