Флегетон - Андрей Валентинов

Нам, между прочим, эта потасовка уже вышла боком. Посколку мы, сорокинцы, вроде бы и не марковцы и не дроздовцы, нас обещают ставить в ночные караулы. Во всяком случае, поручика Успенского, несмотря на его заклинания, отправляют сегодня ночью в компании с тремя юнкерами блюсти, так сказать, наше Голое Поле, особенно его марковскую часть.

Уже здесь, в Голом Поле, когда мы немного обустроились и отоспались, сорокинцы стали потихоньку искать друг друга. В общем, нас осталось не так уж мало, как можно было бы предположить. Правда, эти сорокинцы уже в основном крымские, последнего призыва. Хотя бывают и чудеса: нашелся один прапорщик из той самой третьей роты, которую паровозный машинист Билаш расстрелял своими тачанками под Волновахой.Третью роту мы заочно отпели – и вот надо же! А от моей роты остались лишь мы с поручиком Успенским и девять нижних чинов. Отвоевалась вторая рота.

Между прочим, в первые недели мы, сорокинцы, вынуждены были отстаивать здесь свою, с позволения сказать, индивидуальность. Дело в том, что Фельдфебелю вздумалось нас побрить. А это уж – извините. Устав, конечно, уставом, но все в нашей Добровольческой армии знали, что сорокинцы изволят щеголять с бородами. Точнее, с короткими такими бородками. В конце концов, никто не заставляет дроздовцев снять эти дурацкие пенсне, хотя зрение у большинства из них отменное. И все потому, что полковник Дроздовский был слегка близорук. Ну и пусть носят. И наши бороды оставьте в покое. После долгих пререканий Фельдфебель так и сделал, и теперь сорокинца узнаешь сразу. Правда, штабс-капитан Дьяков бороду все-таки сбрил. Ну, ему виднее, тем более, что борода ему не очень шла. Вот подполковнику Сорокину с его бородкой было неплохо. Нам, во всяком случае, нравилось.

В Мелитополе мы сразу же разделились. Штабс-капитан Дьяков, теперь уже на правах командира отряда, отправился искать начальство, а заодно, что для нас было куда важнее, какую-нибудь крышу над головой. Мы же с поручиком Успенским и несколькими нижними чинами поспешили на станцию, где, по слухам, должен был стоять санитарный поезд. Надо было спешить – нашим тяжелораненым, а их оставалось теперь только двое, было совсем скверно, и подполковник Сорокин все никак не приходил в себя, хотя в дороге мы пустили весь наш оставшийся спирт ему на компрессы. Санитарный поезд действительно оказался на станции, но пришлось долго ругаться и доказывать невесть что, прежде чем эта тыловая сволочь согласилась принять наших раненых.

Подполковник Сорокин так и не пришел в себя. Нас уже порадовали диагнозом: крупозное воспаление легких. Его уложили на носилки, и он лежал, длинный, худой, и темная отросшая борода торчала вверх, а мы все стояли рядом, надеясь, что он откроет глаза. В конце концов санитары самым невежливым образом отодвинули нас с поручиком Успенским в сторону и втащили носилки в вагон. Поезд должен был скоро отправляться, и мы смогли лишь узнать, что раненых, вероятнее всего, отвезут в Карасубазар или в Симферополь.

В самом Мелитополе творилось что-то несусветное, впрочем, вполне знакомое; похоже, город никто не собирался защищать, толпа штурмовала вокзал, а редкие колонны наиболее напуганных или, наиболее смелых шли пешком из города, навстречу морозу и махновцам. Прошел слух, что комиссары уже в Бердянске, впрочем, толком никто ничего не знал. Штабс-капитан Дьяков, пробегав полдня, выяснил, что никого из старших командиров в городе нет, но скоро сюда должен прибыть генерал Андгуладзе, начдив 13, и мы отходим в его распоряжение. Мне, честно говоря, было все равно – генерала Андгуладзе я не знал, и с кем защищать Мелитополь или драпать из того Мелитополя мне, как и, думаю, всем в отряде, было безразлично. Некоторый интерес представляло другое обстоятельство: собиралось ли командование вообще оборонять Крым? Этого штабс-капитану Дьякову, само собой, никто не сообщил, и мы с ним, докуривая его пачку «Сальве», обсудили несколько возможностей.

Ежели Крым никто оборонять не собирается, то нас могут оставить прикрывать эвакуацию. В этом случае вопрос с нашим отрядом решался просто. Я допустил компромиссную возможность: Яков Александровия мог повторить вариант 19-го года, когда он удержал Акмонайские позиции и не пустил красных в Керчь. Впрочем, и в этом случае нас, скорее всего, оставят в заслоне. Даже если предположить, что никто вообще ничего не прикажет, и войска будут эвакуироваться, так сказать, по возможности, то и в этом случае мы едва ли успеем дойти от Мелитополя до Феодосии, Керчи или Севастополя. В общем, спасти нас могло одно: приказ об обороне Крыма и кто-то способный эту оборону возглавить. Если это будет Яков Александрович, то какие-то шансы будут. В генерала Андгуладзе верилось слабо.

Впрочем, влияния на высокую стратегию мы оказать не могли, и надо было подумать о хлебе насущном. Тут выяснилось, что штабс-капитан Дьяков еще раз превзошел самого себя. Уж не знаю, каким образом, но он сумел выбить из местного коменданта разрешение нашему отряду поселиться в мелитопольской мужской гимназии и даже поставить нас всех на довольствие. Последнее было буквально даром Божьим, поскольку продукты у нас давно кончились, а прикупить даже самое необходимое возможности мы не имели. Наш отряд, как и все части в Таврии, не получал денежного довольствия уже второй месяц. В общем, это было уже что-то.

В гимназии все было разорено и разграблено, но в пустых классах оказалось несколько коек, на некоторых из них были даже матрацы. В довершение всего, в некоторых классах оказались неплохо сработанные железные печки, оставшиеся, очевидно, от прежних постояльцев. Парт хватало, поэтому о дровах можно было какое-то время не беспокоиться.

Нижних чинов мы разместили в актовом зале, штабс-капитан Дьяков занял директорский кабинет, где имелся ободранный, но все же еще пригодный диван, а офицеры получили по небольшому классу на каждую роту. Нам троим – поручику Успенскому, поручику Голубу и мне – достался кабинет географии, который насквозь промерз, и вдобавок зиял выбитыми стеклами.

Поручик Успенский и поручик Голуб рьяно взялись за наведение ежели не порядка, то какого-то подобия, а я, воспользовавшись служебным положением, упал на продавленную койку и мгновенно уснул, укрывшись поверх шинели содранной с окна портьерой. Впрочем, нет, перед тем, как уснуть, я успел отобрать у поручика Успенского вот эту самую тетрадь с золотым обрезом и спрятать ее в вещмешок.

Следующие несколько дней мы, насколько я могу судить по записям в дневнике, отсыпались. Кормили нас еле-еле, железная печка грела скверно, но мы, признаться, обращали мало внимания на эти мелочи. Один раз мы, собрав все имевшиеся у нас денежные знаки – а получилось, признаться, недурная коллекция от керенок до «колоколов» – направили поручика Голуба на здешнюю толкучку за самогоном. Поручик Голуб – самый подходящий для подобных операций человек, – благодаря блестящему знанию малороссийского наречия и опыту общения с глуховскими пейзанами. Поручик Голуб вернулся очень нескоро, порадовав нас бутылью чего-то чудовищом чуть ли не карболки. Впрочем, поручик Успенский, вспомнив свою химическую науку, провел визуальный анализ и дал добро, после чего мы пили этот таврический эквивалент «Смирновской», закусывая таранью, купленной на той же толкучке.

Все эти дни нас никто не трогал, и штабс-капитан Дьяков совершенно напрасно бегал каждый день в комендатуру. Хотя четвертого января, насколько можно верить моим записям, у нас в гимназии появились соседи, – полсотни нижних чинов и десяток офицеров из 13 дивизии. Таким образом, слухи о генерале Андгуладзе начали вроде бы подтверждаться, но полной ясности все еще не было. Офицеры сообщили, что в Бердянске уже красные и что Мариуполь сдан. Екатеринослав, как выяснилось, был отдан без боя еще 27 декабря. Впрочем, в 13 дивизии были уверены, что командование твердо решило защищать Крым и оборона будет поручена 3-му армейскому корпусу. А это значит, что оборону возьмет в свои руки Яков Александрович, что само по себе неплохо.

Все выяснилось 7 января. От этого дня у меня сохранилась подробная запись. Утром кто-то из наших соседей сообщил, что в город прибыл генерал Андгуладзе со своим штабом и расположился в помещении вокзала. Штабс-капитан Дьяков тут же поспешил туда, вскоре вернулся и рассказал, что к генералу его не пустили, но велели к шести вечера всем офицерам собраться в зале ожидания. К этому штабс-капитан Дьяков присовокупил, что ожидается приезд Якова Александровича, но с этим еще не ясно.

К назначеному времени в зал ожидания набилась где-то сотня офицеров. Вид мы, признаться, имели весьма ободранный, и несколько подполковников и полковников из штаба 13 дивизии сразу же выделились благодаря своим английским шинелям. Сам генерал Андгуладзе оказался пожилым толстяком с неаккуратными усами и мрачным выражением на типично восточном лице. В общем, «капказский человек» с погонами генерал-лейтенанта. Ничего дельного мы от него не услыхали, кроме приказа застегнуться и привести себя в порядок. Повеяло чем-то родным, чуть ли не школой вольноопределяющихся, но мы с поручиком Успенским, расстегнув шинели – в зале успели надышать – на лишний крючок, закурили невообразимый по крепости самосад, купленный все натой же местной толкучке. На нас покосились, но кто-то понимающе буркнул «сорокинцы» – и нас оставили в покое. Тут генерал Андгуладзе вскочил, дернул короткими ручками и трубным гласом возвестил нечто вроде: «Господа офицеры! Командующий!»