Молчаливая слушательница - Йоварт Лин

Только успел закипеть картофель, как открылась задняя дверь, и Марк прошел в свою комнату. Угри взвились кобрами, сердито зашипели, толкаясь головами.

Джой смотрела, как лопаются над картофелинами большие пузыри {розовые камелии}. Ждала отцовских шагов. Картофель начал размягчаться. Она услышала, как распахнулась задняя дверь. Отец протопал через кухню, не обращая внимания на Джой, миновал большую комнату, скрылся в своей спальне. Джой не поднимала головы, не отрывала взгляда от кипящей воды, вела себя тихо. Отец тяжело прошел через кухню в обратном направлении, в комнату Марка.

Крик раздался в ту же минуту. Вода кипела, картофелины становились все мягче и мягче, а Джой, закрыв глаза, видела, как отец рубит Марку руки и ноги, как брызжет кровь, точно в фонтане из книги «Рим: прекраснейший город мира» – любимой географической книги Джой на полке в маленькой начальной школе.

Джой знала, что руки-ноги Марку не рубят, но картинки были столь живыми, что она ощущала густой сильный запах крови.

В кухне возник отец. Джой стояла не шевелясь, спиной к нему, прижимала язык к нёбу, наблюдала за пузырями и чувствовала, как раздуваются угри.

«Господи, прошу, помоги мне быть хорошей. Прошу, не дай провиниться».

Отец протопал через кухню в родительскую спальню.

«Ибо Твое есть царство, и сила, и слава во…»

Он вновь пересек кухню, вышел на улицу. Джой выдохнула и слила с картофеля воду.

«…Веки веков. Аминь».

Позже, когда Джой с мамой накрывали к ужину мясо, горошек и картофельное пюре, прихромал Марк, медленно сев на свое место за столом. Мама подавала тарелки, Джой – соль, перец и кетчуп. Марк смотрел вниз, на скатерть перед собой. Наверное, возносил Господу слова признательности: голова склонена, руки под столом, тело неподвижно. Марк тихо проговорил «спасибо» маме, поставившей перед ним тарелку. Отец адресовал сыну одно слово: «Благодарственную!» Голос был холоднее льда. Марк прочел благодарственную молитву, и ужин начался. Ели в молчании.

Проглотив пюре, Джой пробежала глазами по трем певучим строкам, грубовато вышитым на темно-синем куске бархата за спиной Марка. Эта вышивка была единственным украшением в доме и висела на стене, сколько Джой себя помнила.

Христос – глава этого дома

Невидимый Гость за столом

Молчаливый Слушатель, внимающий всякой беседе

Раньше Джой думала, что невидимый гость в буквальном смысле слова парит над кухонным столом, оглаживает бороду, придерживает свое одеяние – дабы не обмакнуть его в суп или пюре – и наблюдает: вдруг кто-то из едоков подавится жестким мясом, не скажет «спасибо-пожалуйста-извините» или добавит слишком много кетчупа и соли; станет есть чересчур быстро или чересчур медленно, примется разминать горошек, выпьет много или мало молока, начнет гонять еду по тарелке или коснется стола локтями, со стуком положит нож и вилку, зачавкает или проглотит кусок не жуя или… список был бесконечным. Однажды в субботу, когда Джой закончила дела по дому, Рут предложила ей записать все правила приема пищи, какие только вспомнит. Джой остановилась после второй исписанной страницы в тетради по математике. Не потому, что правила закончились, – просто, по словам Рут, уже и так было достаточно.

Если парящий Христос замечал нарушение какого-нибудь правила, то подплывал к отцу, шептал ему на ухо, и тогда начиналось. Удар кулаком по столу, скрип линолеума под отодвигаемым стулом, крики о вечных адовых муках, красное лицо отца в десяти дюймах от лица грешника.

– Ты – мерзкий, подлый грешник! Кто ты?

– Мерзкий, подлый грешник.

– Лодырь и пропащий грешник! Повтори.

– Лодырь и пропащий грешник.

– Моли о прощении, подлый ты грешник.

– Молю, прости меня, папа.

– С-с-с… От тебя никакого толку.

Пока отец кричал на Марка, Джой сидела ровно и неподвижно, как столб – и как мама, – а угри в животе корчились все сильнее. Когда отец умолкал, чтобы отхлебнуть молока или что-нибудь съесть, Джой тихонько цепляла вилкой кусочек еды, осторожно подносила его к приоткрытому рту, жевала шестнадцать раз и неслышно проглатывала. Отец обязательно начинал кричать вновь. Наконец следовало последнее слово, сопровождаемое ударом кулака по столу, стене или тарелке Марка – смотря что оказывалось ближе:

– В комнату!

Дети сползали со стульев и отправлялись по комнатам; над плечами Марка клубился страх горчичного цвета. Мама шла в мастерскую. Дальше наступало ожидание – мучительное ожидание. Рут и Джой сидели у себя и не представляли, что сейчас делает Марк. Слышали, как отец топает в свою спальню, возвращается, идет к Марку.

Затем раздавались крики…

Лишь пару лет назад Джой поняла, что самого Христа в кухне нет, и перестала мучиться мыслями, есть ли у парящего над столом гостя трусы и не начнет ли капать в тарелку Его кровь из ран от гвоздей.

Хотя в кухне парил только Его дух, ей все равно хотелось, чтобы невидимый гость ушел. Почему бы Христу не следить за другими грешниками, которые грешат сильнее Джой и Марка? Она торопливо помолилась о прощении за столь ужасные мысли. Отвела взгляд от вышивки, доела. Они с мамой убрали пустые тарелки и принесли консервированные груши с большой порцией сливок – их собирали с молока Мэйси, которое Колин каждое утро приносил из хлева в ведре. Когда отец съедал десерт наполовину, Джой или мама обычно ставили чайник, чтобы вовремя подать чай и печенье с изюмом.

Однако сегодня, прежде чем приступить к чаю, отец вдруг резко отодвинул от стола стул. Тот яростно скрипнул по полу, и все вздрогнули – кто провинился на этот раз? Отец шагнул к кухонному шкафу, извлек оттуда темно-коричневый пузырек и потряс им перед лицом Марка.

– Видишь? Из-за тебя я вынужден принимать вот это!

Достал из холодильника «Пассиону», которую больше никому не разрешалось трогать, закинул в рот две голубые капсулы и запил их желтой шипучей жидкостью прямо из бутылки. Обернулся, и Джой поспешно уставилась в свою миску, не смея пошевелить даже пальцем; ложка застыла в груше. Джой услышала, как отец закрыл холодильник, убрал в шкаф таблетки и вернулся к столу. Взял чашку с чаем. Джой решила, что опасность миновала и можно продолжить ужин. Поднесла ложку к губам, подняла голову – и встретилась с пристальным взглядом отца.

– Не думай, что ты лучше его. Тайком ходишь в большую комнату, как подлая грешница?!

Джой окаменела. Угри задергались.

– Придет и твой час, не сомневайся. Придет твой час.

В этот миг Джой поняла: однажды она сделает нечто столь плохое – столь грешное и ужасное, – что отец крикнет «в комнату» уже не Марку, а Джой. И когда такой день настанет, отец отрубит руки-ноги и ей, и она умрет, вдыхая густой запах собственной крови.

Глава 3

Джой и Джордж

1 февраля 1983 года

– Здравствуйте! Я доктор Купер, – говорит она до ужаса сладким голосом, приглашая в кабинет. – Однако зовите меня Вики, милочка. Вики, с одним «к». – И протягивает потную ладонь.

Ладонь пухлая, горячая, влажная. Гадость.

– Мы общались по телефону на прошлой неделе.

– Да. – Я незаметно вытираю руку о джинсы.

– Какая вы молодец – приехали издалека ухаживать за престарелым отцом… – Вики падает в кресло за столом. – Садитесь, садитесь, – и машет на стулья напротив.

Я послушно сажусь, а она демонстративно смотрит на часы.

– Простите, но времени у меня мало, нужно проведать старушку Кларис Джонсон. У нее бородавки на ступне; уже много лет Кларис с ними мучается, бедняжка, а теперь они поползли вверх по ноге…

Понятия не имею, какой реакции от меня ждут.

– Она живет в западной части города, на Джонсон-роуд, названной в честь семьи покойного мужа Кларис. Ни одного соседа на мили вокруг, поэтому я взяла за правило ее навещать.

Какого черта она мне это рассказывает? Но я киваю – надо же что-то делать.

– Впрочем, я предупредила: «Извините, Кларис, я могу завтра опоздать. К Джорджу Хендерсону приезжают родственники, и я договорилась встретиться с его дочерью в клинике ровно в полдень». Кларис очень огорчилась, узнав о болезни Джорджа… вашего отца.