Виолетта - Исабель Альенде

Штатах, привозить по частям, чтобы избежать налогов, а после того, как их по всем правилам соберут, будет продавать по цене золота. Капризная судьба распорядилась иначе, и много лет спустя его мечту предстояло осуществить мне, пусть даже в несколько ином раде.

Шофер возил маму за покупками в турецкую галерею или в чайный салон «Версаль», где она встречалась с кем-нибудь из своих невесток, которые пересказывали ей семейные сплетни, но в последние месяцы эти поездки практически свелись на нет сначала из-за растущего живота, а затем из-за пандемии. В короткие зимние дни мама играла в карты с тетушками Пией и Пилар, шила, вязала и читала молитвы Пресвятой Деве в обществе То-рито и служанок. Она приказала запереть двери, ведущие в спальни уехавших детей, обе гостиные и столовую.

В библиотеку входили только муж и старший сын. Тори-то разжигал камин, чтобы книги не отсыревали. В прочих комнатах, как и на галерее, стояли угольные жаровни, на которых кипели горшки с эвкалиптовым отваром, чтобы очищать дыхание и отпугивать призрак испанки.

Отец и мой брат Хосе Антонио не соблюдали ни карантина, ни комендантского часа — первый был одним из тех бизнесменов, которые считают, что без них экономика развалится, а второй во всем следовал за ним. У них имелось разрешение на передвижение, как и у прочих предпринимателей, бизнесменов, политиков и врачей. Отец и сын работали в офисе, встречались с коллегами и клиентами и ужинали в Союзном клубе[2], который не закрывали, потому что это было бы равнозначно закрытию собора, хотя качество его кухни снижалось с той же скоростью, с какой возрастала смертность среди официантов. На улице они защищали себя войлочными масками, изготовленными тетушками, а перед сном обтирались спиртом. Они знали, что от гриппа не застрахован никто, однако надеялись, что благодаря этим мерам, а также эвкалиптовым парам микроб не проникнет в наш дом.

В то время, когда меня угораздило появиться на свет, дамы, подобные Марии Грасии, старательно прятали беременный живот от чужих глаз и не кормили отпрысков грудью: это считалось проявлением дурного вкуса. Для этих целей нанималась кормилица, бедная женщина, которая отнимала грудь у собственного ребенка, чтобы дать ее другому, более удачливому, но отец не позволил, чтобы в дом вошла незнакомая женщина. Она могла принести заразу. Проблему моего кормления решили с помощью козы, которую держали в третьем патио.

С первого дня своей жизни и до пяти лет я всецело находилась на попечении тетушек, которые так меня баловали, что чуть было вконец не испортили мне характер. Отец тоже вносил свой вклад, поскольку я была единственной девочкой в стае мальчишек. В возрасте, когда другие дети учатся читать, я не умела держать ложку, еду мне вкладывали в рот, а спала я, свернувшись клубочком в колыбели рядом с маминой кроватью.

Однажды отец не сдержался — в тот день я вдребезги разбила кукле фаянсовую голову, ударив ее о стену.

— Испорченная девчонка! Вот я тебе задам!

Ни разу в жизни он на меня не кричал. Я повалилась на пол и завопила дурным голосом, как делала и раньше, и впервые отец утратил свое бесконечное терпение, свойственное ему в общении со мной, схватил меня за шиворот и встряхнул с такой силой, что, если бы не тетушки, сломал бы мне шею.

Я так удивилась, что мигом прекратила истерику.

— Этой девочке нужна английская гувернантка! — гневно воскликнул отец.

Так в нашем доме появилась мисс Тейлор. Отец разыскал ее через агента, который занимался его делами в Лондоне и попросту разместил объявление в The Times. Друг с другом они объяснялись с помощью телеграмм и писем, иногда требовалось несколько недель, чтобы письмо добралось до адресата и тот написал ответ, но, несмотря на препятствия в виде расстояния и языка — агент не говорил по-испански, а английский моего отца ограничивался словами, связанными с валютными операциями и экспортными документами, — договорились о найме «идеальной гувернантки с опытом работы, женщины исключительной порядочности».

Четыре месяца спустя, в воскресный день, меня нарядили в синее бархатное пальто, соломенную шляпку и лакированные сапожки, и мы с родителями и братом Хосе Антонио поехали в порт встречать англичанку. Пришлось дожидаться, пока все пассажиры сойдут на берег, поприветствуют встречающих, сфотографируются шумными компаниями и разойдутся, захватив с собой багаж, прежде чем причал освободился и мы различили одинокую, растерянную фигурку. Тогда-то мои родители и обнаружили, что гувернантка к нам приехала совсем не такая, как они воображали по переписке с агентом, полной языкового недопонимания. По правде говоря, прежде чем нанять мисс Тейлор, отец мой задал ей в телеграмме единственный вопрос: любит ли она собак. Гувернантка ответила, что предпочитает их людям.

По причине одного из тех предрассудков, что глубоко укоренились в нашей семье, родители ожидали увидеть зрелую, старомодную женщину с острым носиком и скверными зубами, похожую на дам из британской колонии, которых они знали в лицо или видели на фото в газете. Мисс Джозефина Тейлор была девушкой лет двадцати, невысокого роста, чуть полноватой, но не толстой. На ней было горчичное платье свободного кроя с заниженной талией, фетровая шляпа-горшок и туфли с пряжкой. Круглые глаза лазурной синевы были подведены черным карандашом, подчеркивавшим их испуганное выражение, волосы были соломенно-светлыми, а кожа тонкой, как рисовая бумага, — такая бывает у молодых женщин из северных стран, с годами она безнадежно покрывается пятнами и морщинами. Хосе Антонио объяснялся с ней на английском, который выучил на ускоренных курсах, но не имел возможности практиковать.

Маму с первого взгляда очаровала свежая, как яблоко, мисс'Тейлор, однако ее супруг чувствовал себя обманутым: он надеялся, что специально выписанная издалека гувернантка привьет его дочери навыки дисциплины и хороших манер, а также даст основы добротного начального образования. Он настаивал на домашнем обучении, дабы оградить меня от пагубных идей, вульгарных привычек и инфекций, выкашивающих детское население. Пандемия унесла наших дальних родственников, но никто из близких не пострадал; тем не менее все боялись, что она вернется с новой яростью и примется за детей, у которых, в отличие от взрослых, переживших первую волну вируса, не было иммунитета. Даже пять лет спустя страна не полностью оправилась от постигшей ее катастрофы; воздействие на здравоохранение и экономику было настолько разрушительным, что пока в других странах царили бурные двадцатые, мы все еще жили с оглядкой на прошлое. Отец боялся за мое здоровье, не подозревая, что все мои обмороки, судороги и рвота были проявлением редкого мелодраматического таланта, который был мне присущ в то