Свет молодого месяца - Эжени Прайс

Худое, угловатое лицо Хорейса стало напряженным. Он опять зашагал по комнате, то трогая какую-нибудь статуэтку, то открывая и закрывая крышку переплета семейной Библии, то смахивая воображаемую пыль с высокого письменного стола отца; у него вдруг возникла крайняя необходимость поговорить о своих собственных неприятностях. Надо объясниться и покончить с этим.

— Папа, ты не хочешь знать, почему я ушел из университета?

— Мне больше всего хочется знать, сын, что ты теперь думаешь делать.

Юноша сел на ручку диванчика у другой стены, нервно сжимая и разжимая руки.

— О, у меня все будет, как следует. Я чем-нибудь займусь. Видишь ли, я научился в университете думать.

— Это верно? — Хорейс узнал любимую, ничего не говорящую фразу отца. Он нередко оставался в сомнении, не зная, что подразумевалось под этими словами.

— Я хочу сказать, что я научился думать сам, самостоятельно. Иначе я бы не принял участия в протесте. Я целиком присоединился к нему, и умом, и сердцем. Но сначала я это обдумал.

— Это верно. — На этот раз не было вопросительной интонации.

— Отец, ты не хочешь спросить меня о том, что там произошло? Я уверен, что ты получил письмо от всемогущего ректора, но ты разве не хочешь знать правду?

Мимо уха Хорейса прожужжал москит, и он шлепнул его очень сильно.

— Ректор написал всем родителям. Я знаю, что произошло.

— Ты знаешь то, как они это понимают. Мы знали, что они изложат свою версию раньше, чем мы будем иметь возможность рассказать вам, как оно было.

— Я думаю, что, раз я — твой отец, университет был обязан меня информировать. — Он пошарил в кармане старой твидовой куртки и подал Хорейсу сложенное письмо, читанное много раз, судя по тому как оно было потрепано.

Хорейс прошел по комнате, взял письмо и положил его, не раскрывая, на подставку для свечей.

— Мне незачем читать его. Я его слышал сотни раз.

— Мне кажется, ты все-таки должен прочесть его. Если ты хочешь, чтобы я разобрался с полной справедливостью, ты должен знать, что мне сообщили.

Юноша развернул письмо.

— Тридцать первое июля. — Он усмехнулся. — Да, они времени не теряли, не правда ли? Это тот самый день, когда мы узнали, что они требуют чтобы мы ушли! Ты, видимо, получил один из первых экземпляров этого шедевра.

Голос отца был спокоен.

— Прочти вслух, сын.

— Да, отец. «Часть второкурсников в этом университете вступила в организованные объединения с тем, чтобы сопротивляться законам и правилам учреждения по вопросу о способе проведения опроса студентов. Оказалось необходимым, наконец, предостеречь их от имени ректора, что такого рода поступки должны прекратиться. К сожалению, должен сообщить, что они опять повторились. И что ваш сын принимал участие в них. В начале изучения конических сечений была подана петиция о разрешении отклониться от обычного метода опроса по этому предмету; о том, чтобы вместо анализа геометрического чертежа и ответа по памяти как обычно, они могли просто прочесть анализ по книге и объяснить ход…».

Хорейс бросил письмо.

— Папа, это их мнение, и здесь только половина правды.

— Сын, я прошу тебя читать, не комментируя.

Лицо юноши вспыхнуло и рука задрожала, когда он продолжил.

— «Мнимая причина желаемого изменения заключалась не в продолжительности занятия, а в полной бесполезности (как утверждалось) обычного метода опроса на этих и других занятиях…».

Хорейс ударил по бумаге тыльной стороной ладони.

— Это подтверждает мои соображения. Они пишут только о половине того, что было на самом деле. Да, занятия были слишком длинными. Они слишком поздно внесли в расписание весь раздел изучения конических сечений в этом году… Позже, чем когда-либо в истории Йельского университета! Большинство из нас плохо чувствовали себя из-за перегрузки, недостатка сна, — ведь, в пять утра мы обязаны являться на молитву, папа, каждое утро, все лето, мы задыхались во время жарких дней, и…

— Читай письмо до конца, — перебил его отец.

— Все, отец? Здесь три страницы нелепостей!

— Перестань разговаривать со мной таким образом. Вторая страница содержит только копию вашего студенческого заявления. Тебе же надо знать, какое у меня впечатление от всего этого.

Хорейс глубоко вздохнул и быстро прочитал:

— «Преподавательский персонал считая себя более компетентным судьей методов опроса, решил не отступать от давно установленных принципов в этом вопросе. Однако, он заверил авторов заявления, что в длинных и трудных случаях анализа их просьба будет удовлетворена соответственно обычаю, что у нас не было намерения проводить слишком длинные и трудные занятия, и что если какой-нибудь студент не сможет, по уважительной причине, усвоить материал всего занятия, будет достаточно того, что он действительно усвоил…».

— Я считаю, что это справедливо, Хорейс.

— Да, не правда ли? — насмешливо сказал Хорейс. — Но, папа, им нельзя было верить.

— Преподавательский персонал Йельского университета достойные люди. Все они пасторы.

— О, я не имею в виду их моральные качества, папа, — он вздохнул. — Послушай вот это место еще раз — они здесь выдают себя… Если студент не сможет по какой-либо уважительной причине усвоить материал всего занятия… Понимаешь? Они, всемогущий персонал, стали бы решать, что такое «уважительная» причина. Но, ведь мы, а не они, видели, как некоторые из наших товарищей доходили почти до истерического состояния вечером, просто от полного изнеможения и от отчаяния из-за невозможности выучить такое количество материала! Это мы знаем, как обстоит дело, а не они! И наша перегрузка в этом году была не такая как в другие годы. Они уже втиснули сферическую тригонометрию и еще требовали, чтобы мы выучили конические сечения до конца семестра.

— Объясни мне, почему вы назвали обычный метод опроса в университете бесполезным, сын. Ты что же, считаешь, что компания мальчиков, которым еще и двадцати лет нет, способна здраво судить об этом?

— Папа, ты послушаешь меня минутку? Послушаешь, отец?

Джеймс Гульд кивнул.

— Я понимаю, какое впечатление это производит. Они изложили дело так, что мы оказываемся совершенно неправы. Но мы не были неправы, и будущее покажет, что это так! Время изменит этот бессмысленный метод опроса. Ведь даже самый тупой студент может заучить наизусть, если у него хватит времени, — как ребенок заучивает наизусть стих из Библии. Это не значит научиться чему-то, это значит повторить. Мы хотели изучить конические сечения, а не зазубрить то, что сказано в учебнике. Если бы у нас было время до конца семестра сделать то и другое — удовлетворить наше желание понять суть анализа и удовлетворить старомодное увлечение преподавателей зубрежкой наизусть, мы бы так и сделали. Но времени у нас не было. Мы были в изнеможении, и мы просили помочь нам. Они требовали от нас невозможного, а потом у них не хватило честности признать это — и уступить нам. Они превратились в каменные стены. Так бывает, видишь ли, когда происходит стычка между более слабыми молодыми и более сильными старшими. Мы с самого начала были обречены на неудачу, но мы так любили Йель, мы не могли себе представить, что преподаватели не захотят оказать нам помощи, в которой мы нуждались.