Осень - Оскар Лутс

Наступает довольно долгое молчание; один лежит на животе там, где он есть, тогда как другой смотрит в окошко на улицу, внешне безразличный, но про себя думает: «Кто знает, какая завтра будет погода?»

Тем временем в новом доме пьют за то и это. Кистер добился чего хотел. Лекси, весь в грязи прибегает с улицы к столу и просит:

— Мама, дай и мне тоже!

— Чего?

— Все равно чего — мне холодно и есть охота.

Хозяин возвращается в новый дом и произносит только два слова: — М-да, н-да! — Но и они, можно сказать, почти одинаковые.

В нынешнее воскресенье в паунвереском волостном доме ожидается большой праздник: вступительная речь, пение хора и в заключение, разумеется, танцы. Во всяком случае, так значится в афише. Народ к волостному дому чуть не валом валит. Большак подсох, однако, как это свойственно нашим прекрасным дорогам, его еще украшают разбросанные там и сям грязные лужи. По всей вероятности, велосипеды, все, сколько их ни на есть, выкатили из помещений, потому что теперь на каждые два человека куплено три велосипеда, в рассрочку и тому подобное. Но стоит через подсыхающую лужу проскочить какому-нибудь мотоциклу, как лицо и одежда пешеходов — которые, правда, встречаются не чаще, чем домовые, сплошь в брызгах грязи.

Перед волостным домом все в полном порядке. Только сам он выглядит несколько странно: фасад, по всей видимости, не красили ни до, ни после. Поблекший, словно старая тараканья шкурка.

Но гляди-ка, жители Паунвере в этот осенний день так туда и рвутся, потому что жителям Паунвере и впрямь некуда больше податься в свободное от работы время.

— Йоозеп, поехали и мы тоже, — говорит Тээле своему супругу, — сегодня в Паунвере праздник.

— Можно бы, — муж пожимает плечами, — как бы только мои плечи да ноги не выкинули чего.

— Ох, дорогой Йоозеп, — улещивает его Тээле, — соберись, с силами, съездим, поглядим хоть немного, что там делается.

— Мадис! Куда, черт подери, подевался Мадис? Пусть запряжет лошадь, и мы, моя женушка-старушка, покатим туда, словно большие господа былых времен; все-то в последнюю минуту, хоть бы и на танцы, а уж как лихо я танцую на своих никудышных ногах.

— Да все у тебя в порядке, — Тээле надевает модную шляпку, которую, кстати, прикалывает к волосам длинной булавкой. — Просто-напросто в последнее время ты стал немного вялым. Двигайся, совершай прогулки — вот увидишь, тогда здоровье твое обязательно поправится.

Маленький Лекси входит в комнату, как всегда, грязный: — Вы что, уезжаете? Мадис лошадь запряг.

— Да, мы с мамой съездим ненадолго в Паунвере, — отвечает Тоотс, — поглядим, как там все это будет. Небось привезем тебе чего-нибудь вкусненького. Оставайся дома с Мадисом, будь умницей, а мы особо не задержимся.

Так вот и собирается выехать со двора хутора Юлесоо дружная с виду супружеская пара, чтобы направиться к волостному паунверескому дому.

Стало быть, всхлипывающий Лекси стоит возле ворот.

— Что ты, дурашка, плачешь! — успокаивает его мать. Ведь мы скоро вернемся. Ты же не один остаешься. — Мадис и Тильде тоже будут дома.

— Тогда привезите мне оттуда этакий кусище, — говорит, всхлипывая, мальчик.

— Что, что такое? — удивляются как мать, так и отец.

— Большой кусище колбасы.

— А-а, ладно, небось, привезем.

Большак более или менее подсох, последнее время выпало два-три пригожих денька, ясных, как глаз Божий, и вся обочина дороги словно засеяна велосипедистами. Едут мужчины помоложе, но также и молодые женщины. Такое время настало, когда у каждого совершеннолетнего Должен быть свой велосипед — он не купит себе костюм и все прочее, он усядется на свой велосипед хоть голышом, но тот у него должен быть. Мимо хозяев хутора Юлесоо проносятся мотоцикл и аж два автомобиля, — не зевай, не то как бы лошадь, с телегой и седоками не измерила глубину канавы!

Вокруг дома, где ожидается праздник, жизнь бьет ключом. Вообще-то ораторы уже давно должны были бы начать свои речи, но если что и сохранилось в обычаях деревенских деятелей, то, конечно же, эта вечная привычка потянуть с началом праздника два-три часа.

Ни у одного из пришедших на праздник мужчин не видно шейного платка — как это бывало встарь, как было до мировой заварухи, теперь признаются только воротник и галстук. Даже серьезные хуторяне, из тех, что постарше, переняли эту манеру. А совсем уж дряхлые старички, сама собой разумеется, на праздник и вовсе не приходят; они лечат дома свои больные кости и бранят новые времена и новое поколение, которое их разум отказывается понимать. Тут уж одно из двух: либо молодежь не в меру умна, либо сами они поглупели.

Нате вам, бабы даже чулки привозят из города, и шелковую материю, и шляпки… когда это было видано?!

Мужчины тащат в дом всякие музыкальные инструменты — иной инструмент с виду будто шарманка, но шалишь, — рукоятки-то сбоку нету; а главное, никто не знает, как к нему подступиться. Глядишь, кто-нибудь и подойдет разок, состроит такую физиономию, будто понимает что-то, поднимет крышку, извлечет «трын-трын», вот тебе и все. Ждешь, ждешь — дескать, сейчас грянет, но ничегошеньки больше не происходит.

Ну, а у них-то, у стариков, теперь уже — ни слова, ни дела, они разве что так, обиняком услышат, будто этакий ящик (без рукоятки) стоит свои семьдесят, восемьдесят, а то даже и сто рублей или марок, или как там их теперь называют … Но, господи помилуй, — какой от него прок-то?

— Тьфу ты! — Белый, как лунь соседский дед сплевывает, сидя где-нибудь в передней комнате ветхой хибары. Нет, не к добру это, старикан Юри. Теперь нам обоим самое время забиться под землю, да поглубже, чтобы не слышать, и не видеть эту нынешнюю кутерьму да смуту».

Так, примерно, рассуждают о теперешней жизни старики. И стариков этих уже никто никогда не переделает. А молодое поколение, разумеется, и не думает искать с ними хоть какой-то общий язык.

В старое время внуки еще кое-как выдавливали из себя в утеху им слово «дедушка», теперь же эти самые дедушки в глазах молодых — как старое, заржавевшее железо. И в заключение — новый плевок на пол передней комнаты.

Тоотс ставит лошадь возле коновязи, помогает Тээле сойти с повозки и смотрит вокруг, словно бы ищет кого-то. По правде говоря, ему некого ни ждать, ни искать, но такова уж привычка у деревенских жителей: едва куда-нибудь прибудут на лошади, непременно и прежде всего — оглядеться.

Но смотри-ка, смотри-ка — похоже, он все-таки не зря осматривал окрестность: со стороны бывшей корчмы приближается портной Кийр со своей … не то чтобы молодой, а так … со своей супругой, годы которой склоняются уже к осени. Из-за этой жены Георг Аадниель в свое время выдержал как бескровные, так и кровопролитные битвы.

Это не кто иная, как бывшая мамзель-портниха, та самая, которая жила когда-то на окраине Паунвере и которой в то время дали прозвище — Помощник Начальника Станции — из-за ее огненно-красной шляпы. Поначалу, правда, Кийр был влюблен в сестру своей теперешней жены — Маали, коротенькую, толстенькую и жизнерадостную мамзель, и поди пойми, как произошла эта смена чувства, но положение сейчас именно таково, каково оно есть.

Йоозеп Тоотс отводит взгляд в сторону — он не желает общаться сейчас со своим школьным приятелем, но уже поздно — его увидели. У кого еще глаза должны быть зорче, чем у портного?

Можно ли представить себе слепого или полуслепого мастера иголки?

Едва заметив Тоотсов, Кийр и впрямь их окликает:

— Ой, силы небесные! Гляди-ка, юлесооские хозяева тоже здесь!

Подходит ближе, здоровается за руку с Тээле, здоровается за руку с Йоозепом и произносит:

— Знаешь что, Йоозеп, ты тоже должен бы вступить в наш духовой оркестр. Ей-богу! Это ничего, что у тебя слух плохой, если он у тебя вообще есть — небось, освоишься. У нас во время войны тоже был один такой глухой парень, а потом, веришь ли, все-таки в барабан бить научился. Очень хорошо бил в барабан … словно старый медведь. И сейчас нам как раз нужен такой медведь.

Тоотс сопит, но не отвечает ни слова. У него нашлось бы десяток острых, как сталь, ответов на это оскорбление, но ему не хочется начинать перебранку с Кийром, потому что сей фрукт, по его мнению, стал еще легковеснее, чем был до большой войны.

— Ну так пошли, — Йоозеп касается руки Тээле, — посмотрим, что там будет. Но надолго мы не останемся — Лекси ждет дома. — И тихо, наклонясь почти к самому уху жены, добавляет: — Но где, черт побери, мы раздобудем этот кусище, который заказал нам Лекси?

Юлесооская хозяйка прыскает со смеху, однако охотно шагает рядом с мужем к дверям волостного дома.

— Небось в буфете достанем, не останется без гостинца.

Кийру никакого внимания не уделяют, и тот смотрит им вслед, раскрыв рот: еще бы, ведь он ждал от Тоотса хоть какого-нибудь отпора, чтобы в присутствии зрителей проехаться насчет прежнего школьного приятеля, продемонстрировать свое остроумие.