Любой ценой - Ольга Лаврова

-- Но... даже странно... я жду освобождения Вадика.

-- Тут решает следователь Панюков.

-- Однако вы должны передать Тобольцева в ведение Панюкову, и вот тогда уже... если мы правильно поняли в юридической консультации...

-- Пока Тобольцев остается моим подследственным.

-- Но это значит... Значит, его признание вас не убедило?!

-- Всякое признание нуждается в проверке. Тобольцев не по-хож на убийцу.

У Холиной перехватывает дыхание.

-- Этот жулик и пьяница?! Он не похож, а мой сын похож?! Как вы можете говорить такое матери? Матери!!

-- Вашего сына я не знаю.

-- Но вы же видели Вадика! И я столько рассказала о нем, ответила на все интересующие вас вопросы!

-- Мои вопросы были, скорее, данью вежливости, Ирина Семе-новна. Если бы я имел право допрашивать по-настоящему, я задал бы иные. К примеру, откуда вам известно, что я видел Холина? Почему вы поверили письму от человека, о существова-нии которого не должны были и слышать? Как успели собрать о нем сведения? Где в течение двух месяцев скрывался от следствия Вадим Холин?

Ошеломленная и испуганная, женщина поднимается.

-- Я вижу... вероятно, мне лучше уйти.

-- Прошу пропуск, отмечу. Письмо вы оставляете?

-- Нет...

Она судорожно роется в сумочке и выкладывает на стол квадра-тик фотобумаги.

-- Фотокопия? Даже это успели... Вы знаете, что у Тобольцева двое детей?

-- И что же? -- с дрожью произносит Холина. -- Что?.. Пожер-твовать ради них собственным сыном? Отдать на заклание Вади-ка?! -- Она трепещет от жестокости Знаменского, от негодова-ния, от сдерживаемых слез.

-- О-о, как я в вас обманулась! Вы неспособны понять материн-ское чувство!..

x x x

Томин, как и обещал, ищет связь. Вот сейчас беседует с тещей Тобольцева. Открытая швейная машинка, остывший утюг, сме-танное детское платьице, брошенное на спинку стула, свидетель-ствует о том, что визита Томина не ждали. А выражение лица женщины -- о том, что визит вдобавок и тревожный и неприят-ный.

-- Ты ко мне пришел не чай пить, -- волнуясь говорит она, -- пришел по своей работе. А работа твоя серьезная. Стало быть, чего-то ты у меня ищешь.

-- Верно.

-- Чего же? Когда следователь вызывал, я все понимала, про что разговор. А вот твои какие-то вопросы... Дело-то на Василия, почитай, кончилось? -- уже несколько лет как перебралась она в город присматривать за внучатами, но говор выдает деревенскую жительницу.

-- Практически, кончилось.

-- И он ничего не таил, за чужой спиной не прятался?

-- Нет.

-- Ну раз честно повинился и все уж за ним записано, чего еще надобно? Чего ты пытаешь, с кем он водил компанию и прочее подобное?

Томин обходит стол, стоящий посреди комнаты. Вокруг полуза-бытый "догарнитурный" уют... Томин вздыхает.

-- Ваш зять, Прасковья Андреевна, последнее время начал вести себя несколько... неожиданно. Вдруг что-то его словно подкосило.

-- Батюшки, али приболел? То-то он и с лица спал и голос будто чужой...

-- На здоровье не жалуется. А вот не случилось ли на воле чего такого, что ему уже и жизнь не мила?

Прасковья Андреевна внезапно улыбается.

-- Это надо, чтобы мы с ребятами в одночасье перемерли, Василий -мужик легкий, сроду не задумывается.

-- На свидании он никому ничего не просил передать? Родным, друзьям?

-- Никому ничего. Да и родни-то, почитай, нету.

-- А Холины вам кем доводятся?

-- Не слыхала про таких.

-- Может, кто по службе? Или друзья вашей дочери?

-- Сроду не слыхала. А памятью бог не обидел. Спроси, какая погода прошлым годом на Покров стояла, -- и то скажу!

-- Замечательное качество... Прасковья Андреевна, буду отк-ровенен. После свидания ваш зять сообщил о себе новые факты, которые следствие вынуждено учитывать.

-- Новые факты? Хуже прежних?

-- Увы.

-- И что же... могут срок набавить?

-- Могут.

-- Господи, да как же я с детьми?.. Ведь ему срок -- и мне срок! Три года я себе назначила... Три года, бог даст, вытяну... а коли больше... Батюшки мои, батюшки!

-- Прасковья Андреевна, ваши показания могут...

-- Нет уж! Я теперь и совру, -- недорого возьму.

-- Врать вы не умеете.

-- Соврала бы, коли догадаться, что ему на пользу. Только навряд догадаюсь. А значит, мое дело молчать.

-- О чем молчать? Вы могли бы разве сказать что-то дурное?

-- Про Васю? Даже ни словечка! И ко мне -- ровно к матери, и отец -каких поискать! Раньше, верно, выпивал. Людмила и причину развода написала, что, мол, пьющий. Ну потом как бритвой отрезало. В субботу грамм двести -больше ни-ни. Сер-дечную ответственность за ребят имел... Ты его, конечно, за преступника считаешь, а, по моему разумению, сел Вася за бумаж-ки. Этих бумажек расплодилось, что клопов, и в каждой подвох, ее и так и эдак повернуть можно. Вот и повернули... Засадите Васи-лия надолго -- что нам тогда?

-- Да не хотим мы его на долгий срок засаживать, за то и бьемся!

-- При твоей должности резону нет за Василия биться.

-- Есть резон биться, Прасковья Андреевна, и, надеюсь, добь-емся. Но для этого нужна вся правда... Я дам вам честное слово, -- помолчав, говорит Томин. -- И вы мне поверите. И ради зятя, ради детей скажете то, чего не договорили... когда рассказывали о свидании.

Женщина вздрагивает и в замешательстве тычется по комнате -- тут поправит, там подвинет... Наконец опускается на продав-ленный диван, обнаруживает в руке скомканное платьице, разг-лаживает на коленях. И глядит на Томина испытующе и сурово.

-- Ну, смотри. Иначе ты -- не человек, так и знай на всю жизнь!.. На работе Васю сильно любили. Он много кому, бывало, помогал. И решили люди тоже помочь в беде. Собрали на детей вроде как складчину. Большие деньги. Четыре тысячи рублей. Я до них пока не касаюсь. И вещи Васины, которые велел продать, не трогаю. Пенсию носят, а еще с прошлого месяца хожу в семью по соседству -- подрабатываю. Обед готовлю, приберу, куплю чего. Так что ребята сыты, в милостыне не нуждаюсь. И думала я деньги вернуть.

-- Кому?

-- Да тем, которые собрали. Сказала Васе, а он говорит: бери, мать, это дело моей совести. Тогда я взяла.

Томин подсаживается на диван. Все. Больше ей скрывать нече-го. Надо из этого выжимать максимум.

-- Вы зятю сумму назвали?

-- Само собой.

-- Удивился?

-- Вроде бы и нет, -- женщина озадачена.

-- Обрадовался?

-- Тоже вроде не очень...

-- Но, Прасковья Андреевна, кто же передал вам деньги?

-- Перевод пришел по почте. А раньше женщина позвонила: от сочувствующих, дескать, сослуживцев. И все.

-- У вас сохранился корешок перевода?

Женщина отворачивает накидку на комоде -- под накидкой разные памятные бумажки и среди них -- почтовый бланк.

-- Бери... Навел ты на меня сомнение.

-- Не говорите о своем сомнении никому. И обо мне тоже ни другу, ни врагу, понимаете? Это важно. -- Он вырывает листок из блокнота. -- Мой телефон. Если хоть соринка новая -- немедлен-но звоните!

Женщина сует бумажку с номером туда же, под накидку. Томин встает и делает вид, что готов уйти, но приостанавливается.

-- Проверю напоследок вашу память. Чем занимался Тобольцев накануне ареста?

-- А ничем, -- печально отвечает Прасковья Андреевна. -- Три дня безвылазно дома сидел... Нет, вру, в воскресенье водил ребят в кино. Приключения этих... непобедимых... то ли неукротимых...

-- Неуловимых?

-- Вот-вот. В понедельник даже на работу не пошел, отгул, говорит. Со стиркой мне подсобил, рыбу чистил. Не знал, чем угодить напоследок, сердешный... А во вторник его забрали. Шестнадцатого числа.

-- Но четырнадцатого, в субботу, он с кем-то выпивал, верно?

-- С кем же было пить, если из дому ни ногой? С ребятами, что ли? Нет, те дни он в рот не брал.

x x x

Знаменский и Холин появляются в проходной Бутырки почти одновременно. Пал Палыч входит с улицы, а из внутренних две-рей конвоир выпускает возбужденного Холина.

-- Премного благодарен, товарищ сержант, дальнейшее сопро-вождение излишне. -- Тут Холин замечает Знаменского. -- О-о, товарищ следователь? Вы сюда? А я отсюда.

-- Вижу.

-- И не рады, да? А вы закройте на меня глаза!

Хлопает наружная дверь, врывается Холина с букетом.

-- Вадик! Сыночек!.. Ах, как мило -- Павел Павлович тоже тебя встречает!

"Как мило, как мило, как мило..." -- звучит в ушах Знаменско-го, пока он идет долгими, тоскливыми тюремными коридорами. Ему навстречу с противоположной стороны ведут на допрос То-больцева...

В следственном кабинете не разгуляешься: шагов пять в длину, четыре в ширину. Но сегодня знакомая дежурная, оценив расст-роенную физиономию Пал Палыча, дала ему кабинет особый -- таких у нее всего два-три, для "парадных", что называется, случа-ев. Здесь просторно, и можно вышагивать туда-сюда, что Знамен-ский и делает, то удаляясь от Тобольцева, то приближаясь, то оказываясь у него за спиной. И это кружение поневоле заставляет Тобольцева следить за Пал Палычем и оборачиваться на голос.

-- Имеются две психологические загадки, -- говорит Знаменс-кий на ходу. -- Номер первый. Человек после мучительных коле-баний сознался в преступлении. Он обязательно скидывает с себя долю тяжести. А вам, я смотрю, ничуть не полегчало.