Споры об Апостольском символе - Алексей Лебедев

Часть дальнейших рассуждений Гарнака, для краткости речи, мы опустим, потому что полемика его противников и возражателей сосредоточивается не на ней. Так, мы опустим сделанное Гарнаком сравнение текста древнеримского Символа с текстом т. н. новоримского Символа и указание им тех прибавок и распространений, какие появились в этом последнем по сравнению с первым. Также опустим довольно подробные объяснения берлинского профессора о том, почему на исходе V в. древнеримский Символ в самом Риме был заменен другим Символом (а именно Константинопольским символом, или Символом II Вселенского собора, теперь употребляющимся в нашей Русской церкви), причем древнеримский Символ был совершенно забыт на самом месте его возникновения; и о том, почему в VIII и IX вв. в Риме не удержался и Константинопольский символ, будучи заменен Символом древнегалльским, ведущим свое начало от древнеримского Символа, но в то же время и отличного от этого последнего. Приведем лишь заключительные слова, которыми автор заканчивает свои рассуждения по поводу сейчас указанных двух вопросов. «Какое удивительное, — пишет он, — течение истории! Римская церковь некогда одарила Галлию своим Символом. Этот Символ здесь с течением времени обогатился разными прибавками. Между тем, сама Римская церковь создала легенду о чисто апостольском происхождении ее Символа, сохранявшегося без изменений. Затем под давлением обстоятельств она же отказалась от него — и он совсем исчез. Но потом, когда Франция сделалась всемирной Империей (подобно древнему Риму), она стала и владычицей Рима; в это время Рим отсюда же получил обратно свой собственный Символ, но в расширенной форме; приняв этот подарок, Рим, со своей стороны, придал ему свой авторитет и короновал дочь короной матери, потому что легенда об истинно апостольском происхождении была перенесена на эту новую форму Символа».

Не вдаваясь в какую–либо критику этих выводов Гарнака, считаем не излишним заметить следующее: с особенным ударением останавливаясь на факте заимствования той формы Апостольского символа, в какой он теперь принимается в католичестве, а за ним и в немецком протестантстве, — заимствования Римом из Франции, автор тем самым как будто бы апеллирует к национальному чувству своих соотечественников, направляя их расположение в пользу отмены Апостольского символа при богослужении, чего так хочет сам он, Гарнак. Нам кажется, что автор, указывая на французское происхождение теперешнего немецко–протестантского Символа, дает понять своим соотечественникам, что едва ли уместна подобная зависимость немцев в таком важном деле, как богослужение, и зависимость от кого же? Horribile dictu: от французов!

С вышеуказанным намерением мы оставим в стороне и находящиеся в этой же части исследования Гарнака замечания автора о некоторых отступлениях в употреблении основного текста Апостольского символа, имевших место как в некоторых местах католического мира в Средние века, так и в протестантстве (у Лютера). Отметим в этом случае лишь вывод, к какому приходит Гарнак. Эти отступления служат «доказательством, — говорит Гарнак, — что живая Церковь не может прилепляться к букве, если она знает лучшее слово (для выражения своего исповедания) или если она не уверена в том смысле, какой соединяется в том или другом случае с буквой». К чему клонится этот вывод, понять легко: автор дает понять, что изменения в теперешнем Символе и законны, и полезны, и оправдываются предыдущей историей такого религиозного произведения, как так называемый Апостольский символ.

Для нас больше всего интересна критика Гарнака, какой он подвергает текст Апостольского символа по его содержанию. Интересна эта критика не сама по себе, потому что наперед можно представить, какое направление примет работа немецкого ученого, а по отношению к тем спорам, какие возгорелись в настоящее время в немецком богословии. Полемика немецких защитников Апостольского символа направляется главным образом против тех объяснений, какие сделаны Гарнаком относительно содержания рассматриваемого Символа. Ввиду этого нам необходимо войти в некоторые подробности предложенной Гарнаком критики Символа. Сначала этот ученый подвергает критике содержание древнеримского Символа, а потом содержание тех прибавок, какие сделаны в этом Символе в Галлии и какие дали ему форму древнеримского Символа, принятого и протестантами.

Анализируя содержание древнеримского Символа, Гарнак занимается такими вопросами: какой смысл первоначально соединялся с тем или другим членом Символа и в каком отношении этот смысл находится «к древнейшему евангельскому благовестию»? Последние слова автора нуждаются в некотором пояснении. Гарнак усвояет себе то рационалистическое воззрение, что христианское учение развивалось и постепенно видоизменялось, что Христос и апостолы держались более простых религиозных представлений, чем каких стала держаться Церковь во II в. и в дальнейшем. Поэтому, задавая себе вопрос: в каком отношении Апостольский символ, в древнейшей его форме, принадлежащей ко II в., находится «к древнейшему евангельскому благовестию», Гарнак тем самым объявляет, что его задачей будет раскрыть, насколько данный Апостольский символ близок или не близок, гармонирует или расходится с первохристианской проповедью, как понимает эту последнюю сам критик. Разумеется, самую постановку вопроса православный богослов должен признать неправильной. Но как бы то ни было, Гарнак твердо держится указанной точки зрения, и нам, если мы желаем вполне уяснить его критику, приходится вникать в его аргументы, предоставляя полемику его возражателям, с сочинениями которых ознакомимся ниже.

Обращаемся к критическим замечаниям Гарнака на древнеримский Символ по его содержанию. «С первого взгляда может представляться, — говорит немецкий ученый, — что отвечать на вопрос о том, что «исповедует» Символ и что он возвещает — чрезвычайно легко. Большая часть его положений заимствуется буквально из древнейшего христианского благовестия, и в его целом Символ кажется исповеданием настолько прозрачным и простым, что не видится как будто бы и никакой надобности в объяснениях. Но если мы вглядимся пристальнее и войдем в смысл теологии того времени, когда произошел Символ, то дело представится в другом свете».

«Символ есть распространение крещальной формулы: «Во имя Отца, Сына и Св. Духа». Поэтому он состоит из трех членов, как и эта формула. Деление же символа на 12 членов есть, очевидно, позднейшая искусственная операция, против которой говорит весь состав его. Распространение крещальной формулы получилось вследствие того, что имелось целью точнее определить все три члена этой формулы: Отец — Сын — Св. Дух».

Критика Гарнака «первого члена» Символа вполне благоприятна Для его достоинства. Он находит, что в словах «Верую в Бога, Отца, всемогущего» выражена мысль первоначального благовестия о Боге именно как Отце. По его суждению, эта древнехристианская мысль Потом утратилась в Церкви, и взамен ее стали говорить о Боге как Отце мира, т. е. Творце последнего. Чем чище выражена первохристианская истина о Первом лице в данном члене, тем совершеннее представляется Гарнаку этот член.

Второй член. — Начало этого члена Гарнак ставит так же высоко. Слова «Христос Иисус, Единородный Сын Божий, наш Господь» он называет простыми и сильными, заключающими евангельскую и апостольскую веру. Здесь употреблено, по мнению автора, два самых многозначительных предиката в отношении ко Христу: «Единородный Сын Божий и Господь». Из различных евангельских наименований Христа здесь избраны такие, которые заключают в себе все прочие евангельские наименования Его. Но вслед затем Гарнак входит в некоторые подробности относительно выражения «Единородный Сын», в которых он разъясняет, что очень рано в Церкви потерялся первоначальный смысл выражения, и с этим выражением стали соединять смысл неправильный. «Во времена после Никейского собора со словами «Единородный Сын , пишет Гарнак, начали соединять представление о предвременном, вечном Сыновстве Христа, и всякое другое понимание стали считать ересью. Нельзя указать, чтобы около середины II в. (т. е. во времена происхождения Символа) с выражением «Единородный Сын» соединялся сейчас указанный смысл; напротив, история показывает, что тогда не так понимали рассматриваемые слова (?). В эти времена, если употребляли по отношению ко Христу выражение «Сын» или говорили о Нем, что Он «рожден», то думали об историческом Христе и Его земном явлении; исторический Иисус Христос есть Сын. Впервые христианские апологеты и гностические теологи в своих спекуляциях придали разбираемым словам другой смысл и стали соединять с ними представление об отношении еще не явившегося в мир Христа к Отцу. Позднее с теми же словами старались соединять понятие о двоякой природе Христа, находя в них полное учение об этом предмете. Поэтому, — выводит заключение Гарнак, — кто отыскивает в древнеримском Символе учение о предвечном Сыновстве, тот дает ему совсем другой смысл, чем какой заключался в нем первоначально».