Беспорядочные очерки - Александр Кралин

Рассказчик, дойдя до этого момента, тоже не то что захохотал – зашелся ржанием до икотки, хотя выпили мы не так уж чтобы много. Я спросил его: ты чего, мол? – Да вспомнил бурские рожи, когда они вердикт выслушали.

Прочитал я недавно историю. Вроде бы дурь полная, но со смыслом.

Некий американский инженер задумал попасть в книгу Гиннеса. Для этого он из строительного компрессора и водопроводной трубы большого диаметра соорудил пневматическую пушку и расстрелял из нее танк… морожеными курами.

При полной абсурдности замысла инженер он был толковый и все заранее рассчитал. По расчету, кур требовалось двадцать пять тонн, что в процессе… разумное слово тут трудно придумать… ладно, шут с ним – опыта, полностью подтвердилось.

На семнадцатой тонне сварные швы танка начали трескаться, и еще пять тонн потребовалось, чтобы разбить машину вдребезги. Итого двадцать две тонны, в расчет уложился.

Казалось бы, ну что тут, кроме психопатологии? Да как сказать. Танк–то был – «Першинг», он сорок три тонны весит. Почти вдвое больше, чем кур потребовалось. А самая что ни на есть промерзшая курица ну уж никак не крепче танковой брони.

Бог создал целые числа; все остальное – от несовершенства нашего ума.

Давид Гильберт

Был у меня в студенческие годы приятель – семинарист. Что для «технарей» вообще говоря, не характерно, а в советское время могло и боком выйти. Впрочем, не о том речь.

Мы с Генкой (так его звали) частенько за выпивкой затевали разного рода дискуссии. Я атеист, но не идейно–забубенный, да и Генка был в своем деле не педант и не ортодокс, так что беседы выходили занимательные.

И вот, как–то раз зашла речь об известном парадоксе всемогущества. Мол, бог обязательно всемогущ, иначе он не бог, а существо с ограниченными возможностями. А если бог всемогущ, то сможет ли он создать такой большой и тяжелый камень, что и сам не поднимет? Выходит, не сможет создать – не всемогущ; создаст, да не поднимет – тоже не всемогущ. Штука, между прочим, кощунственная; священнослужителям без степени по теологии или философии, не говоря уже о семинаристах, рассуждать о этом предмете настоятельно не рекомендуется.

Генка сам эту ересь вспомнил. Ну–ка, мол, как это ты, со своим аналитическим умом да знанием точных научных дисциплин, с такой вот закавыкой управишься?

— А что тут управляться? Я атеист, бога не боюсь, могу рассмотреть его со стороны в комплексе свойств, просто как явление. Доказать или опровергнуть существование бога, так же как и его отсутствие, нельзя. Бытие божие сводится к чистой вере верующего. Вот исходя только из веры, и следует этот парадокс разрешать.

— Словеса это пустые.

— А по сути хочешь?

— Хочу.

— Так вот, если бог все–таки есть, так он ведь не только всемогущ, но всеведущ, иначе он не бог, верно?

— Верно.

— А раз он всеведущ, значит, он знает, как эту загадку разгадать, а если нам, людям, не говорит, так на то его божья воля.

— Ну, до этого еще Декарт додумался.

— Так я у него и вычитал. Только всеведением дополнил. Вам, вишь, проще – ввел всеведение, и все загадки сразу разрешаются. А вот в науке всеведения заведомо нет. Вы там, к примеру, теорию множеств учите?

— Ну, так, основы…

— Так попробуй хотя бы в аксиоме выбора покопаться. С точки зрения свободы воли.

— Пробовал…

— И что же?

— Да нет у вас ничего святого! Ученые! Вам вечность и бесконечность – что повару винегрет!

— Я еще не ученый, я студент пока. А ученые, может быть, уже и к богу подбираются, тебе не кажется? Если он, конечно, есть.

Генка молча махнул рукой и залпом охлобыснул стакан водки.

Как–то, еще в институте, стоим мы на переменке на лестничной клетке, курим. Там еще табличка жестяная висела: «Не курить!», а под ней – урна. Считалось хорошим тоном окурок, прежде чем в урну бросить, об эту табличку погасить.

Но что за студенческий перекур без анекдотов? Рассказываем. И политические, а как же!

Вдруг выворачивается из–за угла институтский комсорг. Шишок не из последних – институт большой, только на стационаре более восьми тысяч студентов, так что комитет комсомола на правах райкома, а комсорг освобожденный. На меня этот освобожденный зуб имел, потому что я комсомольцем не был.

Так вот, объявляется этакий молодой, подтянутый, перспективный и давай нас отчитывать, да еще и с угрозами. А я ему и говорю: «Слышь, комсорг, на тебе вон пиджак французский, рубашка голландская, галстук английский, джинсы американские, часы вон – Seiko – японские. Не знаю, как насчет носков и белья, но наверняка тоже ведь не наше. Так ты одень для начала хоть что–то советское, а потом уж бухти, какие мы плохие и как с нами светлого будущего не построишь»

Он еще побухтел, что это, мол все законным путем импортированные товары народного потребления, еще пуще погрозился, но тут звонок на пару.

А дня через два приходит мне повестка в КГБ. По статье, не помню уж, 86 или 89. Антисоветская пропаганда и агитация и подрыв основ советского строя.

Пошел. Рассказал все, как было. Следователь спросил: а что за анекдоты–то рассказывали? Я рассказал. Блаженненького из себя не строил, просто знал, что за анекдоты еще при Хрущеве сажать перестали. Следователь ухмыльнулся на один, затем говорит: идите пока, мы вас еще вызовем.

Приходит еще повестка. Иду. Следователь говорит: мы проверили, все подтвердилось. Комсорг ваш, действительно, при сложившейся ситуации не имел морального права нотации вам читать; о вас же в институте отзываются хорошо. Идите, вы свободны, но смотрите, не зарывайтесь! В следующий раз так легко не отделаетесь.

Прошло еще сколько–то времени, в институте отчетно–выборное комсомольское собрание. И что бы вы думали? Этого ярого ревнителя – комсорга то бишь – вообще никуда не выбирают! Сразу в рядовые комсомольцы опустили.

Так что в застенках и подвалах КГБ я так и не побывал, но у меня сложилось убеждение, что работают там не дураки.