Последний еврей Багдада - Макс Кратер

— А что же полиция и власти? — возмущенно произнес Дэвид.

— Никого в итоге не наказали, — ответил Фарух, — межнациональные отношения — очень чувствительная тема, а тем более в нашей стране, границы которой твои же соотечественники рисовали на карте, сидя в уютных лондонских кабинетах.

— Если бы не мои соотечественники, — возразил Дэвид, — такой страны, как Ирак, вообще бы не было. Но к черту споры. Продолжай!

— Латиф понимал, что Аниса рискует жизнью, встречаясь с ним. Подобные расправы случались и в других местах.

— И, к моему великому стыду, их осуществляли и те, кто называет себя мусульманами, — добавил Аюб, а Фарух пожал плечами, как бы нехотя подтверждая его слова.

— Всегда есть выход, — горячо возразил репортер. — Они могли уехать!

— Именно это брат и собирался сделать. Он и она мечтали о побеге, о том, как нелегально переберутся в Кувейт, а затем в Европу или даже в Америку. Но нужны были деньги. Латиф днем таскал тяжести на стройке, а ночью дежурил в музее. Но это же мизерные заработки. Что-то удавалось откладывать, но очень немного. А потом появился этот европеец.

— Как его звали? Как он выглядел? Где они встречались? — стал засыпать вопросами Дэвид. — Важны любые детали.

— Я его ни разу не видел. Брат считал, что он немец или голландец. Не уверен, но думаю, у него светлые волосы, по крайне мере, именно такими нам, иракцам, видятся все немцы. Некий стереотип. Он носил постоянно темные очки, не снимал их даже поздно вечером, в сумерках. Латиф не называл его имени, вообще мало говорил о нем. Как-то раз разоткровенничался и сказал, что это страшный человек. Я запомнил его слова: умный и хитрый, как змея, стремительный, как дикая кошка, цепкий, как коршун, и опасный как скорпион. Настоящее чудовище. Сначала он был мягким и дружелюбным. Уверял, что изучает историю Ирака, традиции страны. Затем предложил деньги за копии каких-то музейных бумаг. Дескать, чтобы получить официальный доступ к этим документам, потребуется обивать много порогов и всюду давать взятки, а ему и нужно-то всего ничего — два-три десятка страниц. Когда брат отказался, все изменилось. Он стал угрожать. Латиф говорил, что тогда-то и увидел настоящего хищника, способного проникать в самые тайные глубины человеческого сознания, фанатика, готового ради своей цели пойти на любые злодеяния. Этот европеец знал все об Анисе. У него были фотографии тайных встреч любовников, и он мог в любой момент погубить девушку. В итоге брат сделал копии. Там были страницы с описью хранящихся в музее предметов, поэтажный план здания, а также схема подземных хранилищ. Он получил взамен деньги. Но не много.

— Когда это было? — спросил Дэвид.

— Еще зимой. Затем этот человек исчез, а неделю назад появился вновь. Брат сказал, что на этот раз он пообещал ему большую сумму и сказал даже, что поможет с бегством за границу. Денег должно было хватить на все. Надо было лишь выполнить какую-то небольшую работу.

— Вынести нечто из музея, — кивнул головой Дэвид, — а проще всего это сделать именно в тот момент, когда там будут орудовать мародеры. Получается, этот таинственный европеец предвидел, что будут массовые грабежи в городе. Где твой брат встречался с ним?

— Латиф не рассказывал мне всего. Однажды он лишь обмолвился, что они посещали хамам.

— В Багдаде их сотни, — с досадой произнес Фарух.

Он резко ударил по тормозам. Впереди к перекрестку на полной скорости неслись три американские бронемашины. Стало очевидно, что сопротивление саддамовской гвардии окончательно сломлено. Начиналась неспешная оккупация города.

Пришлось повернуть к гостинице. На «райской» площади людей явно прибавилось. Подогнали строительный кран. Статую Хусейна подцепили тросом за шею и пытались сдернуть с постамента. Бронзовый диктатор клонился к земле. Толпа завывала.

Аюб, прощаясь, оставил адрес своих родственников, живущих где-то к востоку от столицы. Именно туда вся семья собиралась уехать сразу же после похорон. Уже выйдя из машины и сделав несколько шагов, молодой человек вдруг резко обернулся, бросился назад к опущенному стеклу и с невероятным жаром в голосе произнес:

— Они при жизни не могли быть вместе. И после смерти не смогут. Ей ведь не место на мусульманском кладбище. Знаете, как переводится имя Аниса? Ласковая. Найдите того, кто убил брата и не оставил ей другого выбора, кроме как последовать за ним. Вы правы — вы репортер и можете провести собственное расследование. На новые власти надежды никакой. Прошу только об одном, если не сможете сами наказать преступника по закону, сообщите нам, семье, мы найдем способ отомстить.

В ответ Дэвид лишь пожал протянутую руку.

У входа в «Палестину» уже дежурили американские морские пехотинцы. В зале на первом этаже спешно оборудовали новый пресс-центр.

Служащий у стойки вместе с ключом от номера протянул чистый запечатанный конверт. Внутри на листке с логотипом «Палестины» аккуратным, почти каллиграфическим почерком было выведено:

«На север от звезды

Два шага,

Меж двух холмов два раза,

И в перевернутую бесконечность,

Востоку и западу одинаково открыта

Одна она.

Жду, Элиз».

Глава IV. Психическое заболевание

Одна лишь страсть к тебе теперь во мне жива

Ты вавилонского чудесней волшебства,

И музыкой твои мне кажутся слова,

И пенье слышится всегда в твоем привете.

А грудь — как яблоки. А нежная щека,

Как мрамор, белая, как мел или мука.

Улыбка светлая лукава и сладка.

И зубы как алмаз. И красота в расцвете.

«Она! Ждет!» — в голове зазвенели колокольчики, дыхание перехватило, как тогда в душевой. Но на этот раз боли не было. Было ощущение восхитительного томления. После минутного помешательства появилась злость.

Что он ей мальчишка!? Какая звезда? Куда шагать? Какие, к черту, холмы в Багдаде? Восток и запад. И бесконечность, почему перевернутая? Кем и зачем?

Не проще ли было просто написать номер телефона, как сделала бы любая другая на ее месте. Впрочем, восстание разума длилось недолго, и вскоре он вновь сдался в плен чувствам. Ему не нужна любая, ему нужна она.

В холле между тем царило какое-то оживление. Солдаты в песочной униформе таскали с улицы огромные черные ящики. В баре звенели бокалы. Один из репортеров у стойки что-то нервно надиктовывал в трубку. Дэвид расслышал слова «министр» и «бежал» и догадался, что речь идет об Амане Зубари — министре информации и культуры. Этот невысокий сухопарый человек в темно-зеленой рубашке и такого же цвета беретке был на редкость примечательной персоной. Всегда невозмутимый, передвигавшийся не спеша с чуть задранной вверх головой, он всем своим видом старался демонстрировать незыблемость правящего режима.

В последние дни именно Зубари снабжал официальной информацией засевших в «Палестине» журналистов. Он один отдувался за всю иракскую верхушку. Причем делал это довольно виртуозно: врал так, что ему подчас хотелось поверить. Еще утром главный пропагандист Саддама с воодушевлением рассказывал о том, что войска противника были разбиты на подступах к Багдаду. Его не смущало даже то, что присутствующие на пресс-конференции могли сквозь окна видеть, как за рекой, в самом центре столицы в эту самую минуту медленно разворачиваются в линию американские «Абрамсы».

Зубари, получается, до последнего оставался на своем посту.

У себя в номере Дэвид раскрыл ноутбук, соединил его с телефоном и проверил почту. Из редакции интересовались, когда ожидать материал о взятии столицы. Репортер коротко ответил, что работает над более важной темой. Все, что происходило в эти минуты на улицах города, ведущие мировые телекомпании и так транслировали в прямом эфире. Добавить к этому какие-либо штрихи в репортажной статье, конечно, не мешало бы, но сейчас были дела и поважнее.

Где теперь искать этого таинственного немца или голландца в темных очках? Кто он? Как проник в закрытую от внешнего мира страну? Латиф встречался с ним еще зимой, может быть, даже в конце прошлого года. Въехать европейцу в Ирак перед самым началом войны, когда спецслужбы контролировали здесь каждый шаг любого, даже самого безобидного иностранца, было непросто. Нужна была виза. Не мог же он находиться на нелегальном положении. Или мог? В любом случае, к властям с запросом нужной информации не обратишься, хотя бы потому, что нет больше никаких властей.

Что Латиф вынес из музея? Там хранились тысячи ценнейших артефактов. Забирая сверток у человека в машине, он думал, что там деньги.

Тут взгляд Дэвида упал на белый конверт. Нет, пытаться думать о деле сейчас решительно невозможно. Самое важное для него сейчас — это Элиз. Он снова взял ее записку в руки.