Свет мой (СИ) - Чернякова Наталья

— Или вы поймете, насколько были не правы. Подумайте об этом.

Не говоря больше не слова, Огонёк быстро вышел из квартиры. И сказать-то в ответ нечего, вот так и сидела в одном положении минут пятнадцать, пока не вспомнила, что пора идти в гости.

Глава 5

У Ирины собралась довольно большая и разношерстная публика. Я не ожидала увидеть здесь местный бомонд, состоящий из секретаря райкома комсомола, директора краеведческого музея, инспектора ГОРНО, пары врачей, нескольких учителей нашей школы. Знала бы, что будет такая компания, не пошла бы: довольно стесненно чувствую себя с совершенно незнакомыми людьми. Вообще-то, Ирина говорила только о присутствии мужа и нескольких учительниц, наверное, чтобы не спугнуть меня — знала, что не люблю незнакомые компании. Особенно мне не хотелось общаться с местным секретарем райкома, считавшим себя, видимо, центром мироздания. Ирина, представив меня незнакомым персонам, ушла на кухню. Я же быстренько присоединилась к школьным учительницам, которые сидели несколько поодаль от местной элиты.

— Ну, как живёте, народ? — радостно поинтересовался секретарь райкома Свиридов, обращаясь к нам, учителям, пришедшим позже других.

— Хорошо, Сергей Сергеевич, а под вашим чутким руководством всё лучше, и лучше, — пустила леща биологиня Наташка Устинова, — всегда поддерживали и будем поддерживать вас.

— А что молчит Светлана? Вы всегда тихая, скромница? Не любят таких, как правило. Совсем на учительницу не похожа, — продолжил Свиридов, — обращаясь ко мне.

— Я думаю, вы ошибаетесь, — и прочла из Высоцкого:

Красивых любят чаще и прилежней,

Весёлых любят меньше, но быстрей,

И молчаливых любят, только реже,

Зато уж если любят, то сильней.

Затем продолжила:

— И на учительницу похожа. Да, ещё: скромность — замечательное качество. А о том, как мы живем, отвечу анекдотом…

Горбачев приехал в колхоз, шутит:

— Ну, как живёте, товарищи?

— Хорошо живем под вашим чутким руководством, — шутят в ответ колхозники… — Правда, похоже? — продолжила я.

Повисла тишина, а потом раздался визгливый глас Сергея Сергеевича:

— Смелая, да? Заговорили. Конечно, никто никого сейчас не боится, можно и анекдотик рассказать, покритиковать власть и посмеяться над ней.

— Вам что не понравилось? Анекдот? Да, это всегда было: чем хуже живет народ, тем больше анекдотов появляется. И заметьте — всё из жизни, — возмутилась я. — А насчет правды…Страна разваливается, сидит на талонной системе: 100 г. того, 200 г. этого, 1 ведро — в одни руки. Всё отлично? Ах, да, главное ведь — перестройка, гласность, ускорение, плюрализм мнений. Вот и перестраиваемся, ускоряемся, не боимся говорить о недостатках. Или вы против политики партии?

— Вы, уважаемая, неверно понимаете, что значит гласность. Завтра же ваше руководство проведет с вами соответствующую работу, уж я постараюсь. Будет вам веселая жизнь.

Инспектор ГОРОНО Нина, кажется, Степановна тоже в стороне не осталась:

— Выговор ей объявить, выговор, а еще комсомолка, учительница. Чему такая учительница научит? Идти против линии партии?!

«Так, — в душе, посмеиваясь, подумала я, — ещё один выговор — и выгонят с работы. Может, это и к лучшему. Не надо задумываться, как интереснее, толковее провести мероприятие, продуктивнее и плотнее урок. Не надо думать, что делать с Огоньком, Хазаровым, Швецем, другими милыми сердцу детками, в конце концов, со своей распрекрасной жизнью. В общем, за удовольствие работать в школе надо платить».

— Сергей Сергеевич, миленький, Нина Степановна, дорогая наша, давайте отмечать праздник, а Светлана молода еще, многого не понимает, это пройдет, образумится со временем, — проговорила Ирина.

Зазвучала музыка, и Наташка Устинова бросилась приглашать на танец Сергея Сергеевича. Все веселились, ни на минуту не оставляя Свиридова без внимания. Ирка бесконечно подкладывала ему салатики, ее муж Егор подливал то водку, то ликер, то ром, не знаю, кем принесенный дефицит (на спиртные напитки тоже была введена талонная система), медики — компаньоны наперебой ухаживали за именитым гостем. Ели, пили, танцевали. Часа через два я услышала коронную речь Свиридова, сказанную сильно заплетающимся языком:

— Короче, слушайте все новый анекдот: стоят Сталин с Молотовым на крыше мавзолея и принимают парад. Холодно.

— А что, товарищ Молотов, давайте по одной?

— Не смею отказаться, Иосиф Виссарионович!

Достают из-под полы бутылку «Московской», откупоривают.

Вдруг, откуда ни возьмись — пионеры с цветами. Один мальчик подбегает к Сталину, говорит:

— Пить вредно, товарищ Сталин! Это не по-пионерски!

— Откуда ты, мальчик? Как тебя зовут? — умилился Сталин.

— Да это Миша Горбачёв, из 4-а класса, — ответила за него одна девочка.

— Да ладно тебе, Рая, — засмущался юный герой…

— Что молчите, — продолжил первый секретарь, — не поняли что ли? Горбачёв с его женой все виноградники повырубили. Дармоеды! Что пьём? Гадость какую-то.

Все загудели, поддерживая мысли местного лидера комсомола. «Вот тебе и молодой коммунист — носитель идей партии и правительства. Перевёртыш, — подумала я. — Как там у Шекспира: «Грехи других судить вы так усердно рветесь, начните со своих и до чужих не доберётесь». И вскоре я ушла тихо, по-английски. Подальше, подальше от городской богемы.

Утро следующего весеннего дня радостным не казалось, несмотря на ласковое солнышко, веселую игру воробьев в лужах на дорогах, задорные крики детей в школе. Я не боялась последствий моих ироничных вчерашних высказываний. Нет. Напрягала сама ситуация: меня, взрослого человека, будут отчитывать за сказанную правду. Как говорится: «А судьи кто?» У Белинского, кажется, в каком-то произведении, есть такая мысль: мерзавцы всегда одерживают верх над порядочными людьми потому, что они обращаются с порядочными людьми как с мерзавцами, а порядочные люди обращаются с мерзавцами как с порядочными людьми.

Перед уроком в кабинет вошла Ирка и попыталась подбодрить, мол, все будет хорошо, Свиридова вроде бы уговорили не давать делу ход. Однако минут через тридцать после начала первого урока прибежала секретарша Аллочка, почему-то её так звали, несмотря на пятидесятилетний возраст, и пригласила в кабинет директора. Подозревая, что разговор затянется, я дала детям задания для самостоятельной работы в классе и дома.

Василий Иванович был настроен решительно и начал отчитывать с порога — я плохо справляюсь со своими обязанностями, припомнил при этом инцидент на базе, я не умею себя вести в компании высокопоставленных товарищей, не правильно понимаю политику партии. Но он постарается эту проблему решить, дав мне ещё одно поручение — проводить по вторникам часы политинформации для работников школы. И это не всё. Я должна немедленно извиниться за хамское поведение перед Сергеем Сергеевичем, позвонив ему в райком комсомола.

— Не буду! — твердо сказала я и повторила: — Не буду!

— Послушай, Светлана Владимировна, у тебя вся жизнь впереди, зачем тебе лишние проблемы? Извинись, и всё будет хорошо. Нельзя так себя вести.

— Нет, своей вины я не чувствую, извиняться не стану. А вообще, нужно написать в крайком комсомола. Пусть разберутся в этой ситуации, дадут оценку моим действиям и действиям Свиридова, — ответила я и поняла, что не смогу удержать подступающие от обиды слезы. Развернулась и выскочила из кабинета, услышав в коридоре жестко сказанное: «Вернись!»

Я забежала в пионерскую комнату, упала на первый попавшийся стул, стоящий у двери, и расплакалась. Рыдала до тех пор, пока не услышала тихое: «Что случилось?» Подняв глаза, как в тумане, рассмотрела Огонька. Оказывается, плача, не услышала, когда он зашел. Всхлипывая, ответила: «Ничего страшного». Шурик подошел ближе и нежно погладил по голове: «Не плачь, маленькая. Все пройдет». Обнял и прижал к своей груди. Так мы и сидели: ещё плачущая я, и он, казавшийся мне в тот момент таким взрослым, таким близким, самым родным, самым понимающим человеком. Наше невероятное единение душ прервал окрик директора: