Ватага «Семь ветров» - Симон Соловейчик

— А знаете, кто виноват? — говорила Фролова. — Архитекторы! Архитекторы и архитекторы! Построили город без дворов, никакого замкнутого пространства, вот и бега ют мальчишки — как их остановить? И кого они боятся? С детства — никого! Ну ничего, управимся как-нибудь… Куда нам деваться? Куда учителю деваться? Управляйся! Так? — Наталья Михайловна подошла к стене-окну и немножко посмотрела, как первоклашки играют в казаков-разбойников, сложив портфели в кучу. — Вы наказали класс за срыв урока? — повернулась она к Каштановой.

— А как я должна была его наказать?

— Научить вас? Проведите собрание, осудите недостойное поведение, сообщите родителям…

— Хорошо, я все это сделаю, и виноватые сразу превратятся в героев. Они только о том и мечтают, чтобы об их подвигах слава пошла.

Фролова рассмеялась. «Действительно, — подумала она, — так всегда и бывает. Половина всех школьных бед начинается с невообразимой чепухи». Но что ей делать?

В школе срывают урок за уроком, завтра кто-нибудь напишет в гороно… Спросят: «Какие меры приняты?»

— А вы объявите мне выговор, — предложила Каштанова. — И меры будут приняты, и ребят трогать не станем. Пройдет это поветрие, эта ветрянка. Объявите мне выговор, и наберемся терпения.

— Как-нибудь без выговора проживете, — сказала Фролова. — Давайте сделаем так. Давайте проведем вечер классической музыки: Бах, Моцарт, Чайковский.

— Хорошо, проведем, — послушно согласилась Каштанова. — Бахом его будем бить, этот мэйкапар, да?

Девятый, старший в школе-новостройке, класс слушал серьезную музыку. Но в то время как просвещенные сверстники этих ребят в Москве и Ленинграде заходились от одного имени Баха, наши герои, увы, симфонической музыки не любили. Она была скучна им ужасно. Лиза Севостьянова. Сева, шептала Тане Прониной, Проше: «И кто это выдумал… Симфония, прелюдии… Тянут кота за хвост!» Технари Щеглов, Зверев и Лапшин обсуждали дрянное качество проигрывателя, и Лапшин презрительно говорил: «И так съедят!» Клава Керунда рассматривала дырочку на колготках и огорчалась: первый раз надела! А еще итальянские называется! Маша Иванова вертелась во все стороны: «Где Костя? Костю Костромина не видели?» Лариса Аракелова потихоньку обучала Галю Полетаеву «держать лопатки» и так поворачиваться, если внезапно окликнут сзади, чтобы лопатки оставались на месте.

И только один человек в зале был доволен — Наталья Михайловна Фролова, директор школы.

— Это мы хорошо придумали, хорошо! — шептала она Каштановой. — Девочки, не вертитесь!

Музыка лилась красивая, и уже Сергей с Игорем и с Анкой решили, посовещавшись, что помогает им, что уже излечились они от этого мэйкапара, который всем надоел, но в это время скачала издалека, чуть слышно, а потом все явственнее дошел до зала звук басовой трубы. «Умпа, умпа, умпа-пара», — медленно выводил кто-то.

Фролова напряженно прислушалась. Каштанова прыснула. Все пропало!

Наталья Михайловна бросилась к выходу. Пятиклассника с трубой она встретила у самых дверей.

— Что такое? Что? Перестань сейчас же!

— У нас репетиция! — выглянул из-за трубы розовощекий пятиклассник.

А Костю Костромина в глубине коридора Наталья Михайловна, естественно, и не заметила.

Да и не до Кости ей было! В зале, где только что чинно играли Баха, наслаждаясь божественной музыкой, теперь гремел мэйкапар, трижды проклятый и осужденный, ненавистный мэйкапар! Фролова открыла дверь девятиклассники сдвинули стулья и плясали вовсю, как будто изголодавшиеся: умпа, умпа, умпа-пара! Умпа, умпа, умпа-пара!

— Так что, осмелюсь доложить, — подражая Швейку, сказала Каштанова, Бах не помог. Попробуем Моцарта?

— Ну что же вы смеетесь! — Сама Фролова чуть не плакала от бессилия.

Елена Васильевна стала успокаивать ее. Ну, пусть им весело живется! Ну, для чего же мы все работаем — чтобы весело жилось. А чуть кому весело сразу хмуримся!

— Ну, я им покажу! — Наталья Михайловна погрозила пальцем сразу всему девятому классу. — Вот я им найду… У меня вакансия есть старшего воспитателя… Заместителя директора школы по воспитанию… Я давно подыскиваю человека… И я найду… Я такого зверя найду, чтоб рычал! Чтобы только рычал, кричал и ногами топал! Он их возьмет в руки, вот увидите!

— Правильно, — улыбнулся историк Каштанов. — Главное в жизни что? Главное в жизни — вовремя спохватиться!

Фролова посмотрела на него, как всегда спокойно наблюдавшего за детьми, и тут-то, рассказывала она потом, тут-то и мелькнула в ее голове безумная мысль и мгновенно приняла она решение. Ведь не только любовь бывает с первого взгляда, дети, — иногда самые важные решения возникают и созревают в считанные секунды.

Это, пока еще не обнародованное, решение Натальи Михайловны Фроловой, принятое ею внезапно, когда девятый класс сорвал лучшее из ее мероприятий, это решение сильно продвигает вперед нашу историю и приведет, как мы увидим позже, к неожиданным последствиям.

Многоэтажные дома на Семи ветрах, а жизнь-то разве одноэтажная? Она тоже на многих уровнях идет. На одном поют и танцуют, на другом тревожатся, на третьем сердятся, на четвертом принимают решения — и все это сразу, все — сейчас, одновременно. Разве вы, читатель, знаете, какие в мире принимаются важные решения — для вашей жизни важные! — вот в этот самый миг, когда вы потихоньку, никому не мешая, сидите и читаете книгу?

Но пока Фролова не нашла такого специалиста, чтобы он рычал, кричал и ногами топал, девятиклассники плясали вокруг мальчишки с трубой во весь его рост: умпа, умпа, умпа-пара… Умпа, умпа, умпа-пара… Что будет через час? Через год? Через десять лет? Какое нам до этого дело!

Умпа, умпа, умпа-пара, умпа, умпа, умпа-пара…

Семьветровские пели и плясали, обращая внимания на учителей не больше, чем на прохожих на улице, и неизвестно, чем кончился бы сумасшедший этот день, если бы не появилась в дверях Любочка, сестра Саши Медведева, и не стала показывать брату знаки: пять!

— Я Майкапара сдала, пять!

— Мэйкапар, — поправили ее.

— Какой мэйк-ап? Это Майкапар, композитор такой советский, он до войны жил, нам учительница рассказывала.

— Со-вет-ский?

— Ну да. А это прелюдия, у него много прелюдий…

— Пре-лю-ди-я?

— Это мы под прелюдию танцевали? — ужаснулась Клава Керунда.

Костя Костромин вытер пот.

— Все, парни, отмаялись! — сказал он. — Отбой! Отбой по мэйкапару и вообще — отбой!

Каштанов расхохотался, он остановиться не мог: поветрие-то, оказывается, было хорошо организовано! По команде началось, по команде и кончилось!

— А мне другое задали учить — хотите, спою? — сказала Любочка.

Глава вторая

Решение

Маша Иванова славилась тем, что задавала сложные и неожиданные вопросы (как иначе могла бы она быть ведуньей и колдуньей?). Однажды она спросила Каштанова:

— Алексей Алексеевич, а вы когда-нибудь кричали на ребят?

— А зачем мне кричать? — удивился Каштанов. — У меня предмет такой — он сам кричит… Кричат толпы восставших, кричат казнимые на плахе, кричат солдаты в бою, кричат ораторы на митингах. Историю шепотом не делают, история вся на крике. Зачем же еще и мне повышать голос? Кто меня тогда услышит?

Алексей Алексеевич любил историю как бесконечное поле загадочных фактов, которые надо объяснить и связать между собой. Любил он и школу, но с трудом переносил школьный шум. Возможно, это было у него наследственное, потому что мама его, учительница математики, возвращаясь домой, постоянно обматывала голову полотенцем и ложилась на тахту, предоставляя сыну проверять кипу тетрадей, что он и делал, храбро орудуя красным карандашом.

Каштанов и в новую школу перешел с женой потому, что бывшая его ученица, Наташа Павлова, теперь Наталья Михайловна Фролова, дала клятву, именно клятву, торжественно поклялась, что никогда не назначит Каштанова классным руководителем. Каштанова брала тоска при мысли, что придется изо дня в день ругать ребят за чужие двойки, в которых ребята часто и не виноваты, отчитывать за прогулы и опоздания на чужие уроки, — а к Каштанову на урок никто никогда не опаздывал; делать замечания дежурным за плохо убранный класс, — а Каштанов и в жизни-то никому замечаний не делал, полагая, что если он их не выносит, то и другие, наверно, тоже. Он и сыну своему, второкласснику Андрейке, никогда не выговаривал, а если Елена Васильевна начинала за столом: «Ты как сидишь, Андрей? Ты как ешь? Ты „спасибо“ сказал?», то Алексей Алексеевич смеялся и говорил:

— Ты, Андрейка, бери с мамы по десять копеек за каждое ее замечание. Как ока тебе сделает замечание, ты с нее — гривенник.

— А я их и не слушаю, — беспечным тоном говорил Андрейка. Алексей Алексеевич же хохотал во все горло, довольный.