Супруг по заказу - Рексанна Бекнел

Огонь за решеткой камина почти погас. Но две масляные лампы по-прежнему горели ярко, разгоняя тьму в отделанном деревянными панелями кабинете.

Невилл дрожащей рукой пригладил растрепанные волосы. Слава Богу, проклятая ночь близится к концу. Слава Богу, сейчас лето и дни такие длинные. Еще пара часов, и он снова, в который раз победит злобную ночь.

Он налил себе рюмку виски и лихо опрокинул одним глотком. Спиртное опалило язык и горло, прожгло дорогу до самого желудка, и он снова вздрогнул от резкого вкуса огненной жидкости. Как изменились его пристрастия! От лучшего шотландского виски до крепкого напитка братьев Дункан… а теперь он довольствовался самогоном, который гнали в амбаре Фергюса, на другой стороне дороги. Вот это зелье оглушало, как удар молота по голове.

Но ничто не могло полностью стереть воспоминания или избавить от ночных кошмаров. Как бы он ни изнурял тело работой, как бы ни притуплял мозг спиртным, ночные ужасы неизменно обступали его со всех сторон, стоило лишь закрыть глаза.

Невилл потянулся за грубым глиняным кувшином, так странно выделявшимся на серебряном подносе среди пустых хрустальных графинов. Его мать приобрела набор таких графинов в Эдинбурге, так давно, что Невилл почти забыл, когда это было. При отце они всегда были наполнены лучшими шотландскими, ирландскими и английскими напитками. В подвалах хранились бутылки прекрасных французских вин. Но Невилл давно опустошил все запасы.

Он осушил еще одну рюмку виски и со стуком отставил кувшин. Один из графинов закачался, как пьяный, и рухнул на пол, разбившись на сотни осколков. Невилл поморщился от резкого звона, словно от выстрела. Нет, это не выстрел. Всего лишь загубленный графин.

Он уставился на другие графины и на приземистый кувшин с двойными ручками и заткнутым толстой пробкой горлышком. Как символично видеть это грубое глиняное изделие среди его сверкающих собратьев! Он сам словно олицетворял этот кувшин. Его семья была так благородна, так горда… и так хрупка… И один ее член за другим уходил в небытие, пока не остался один Невилл. Трусливый, неотесанный слабак, и… как он опасался, несокрушимый.

Невилл покачнулся и прижал ладонь к глазам. Как же он устал! Ему хотелось одного: спать. Но сон стал пыткой, и обрекать себя на новые мучения он не хотел. Во всяком случае, пока не кончится ночь. Пока солнце не выжжет угрозу очередного жуткого сна.

Он отвернулся от кувшина с виски и потер лицо руками. Как же он жалок! Закоренелый пьяница, проводящий дни в хмельном забытьи.

По какой-то непонятной причине страшные сны приходили к нему только ночью. Если бы он мог продержаться до рассвета. Всего два часа, и он отдохнет. Но он так измотан… до мозга костей… до самых глубин души.

Невилл огляделся, стараясь не закрывать глаза, и сосредоточился на огоньках масляных ламп. Подошел ближе, обхватил ладонями раскаленный стеклянный корпус и держал, пока хватало сил вынести боль.

— Ад и проклятие! — выругался он, отдергивая руки и тяжело дыша. Проклятие, он обжегся! Но боль не даст уснуть, а там и солнце поднимется над восточным горизонтом. Это сейчас важнее всего. Он мог вынести физическую боль. Но воспоминания и кошмары…

Невилл рывком отдернул темно-красную штору с бахромой, закрывавшую выходившие на восточную сторону окна. Потом повернул кресло к окну и со стоном упал в него.

— Еще два часа, — твердил он себе. — Всего два часа. Он тер ладони о подлокотники, наслаждаясь болью, той самой болью, которая не даст заснуть. Ставшей залогом его безопасности.

Но стрелки высоких часов двигались еле-еле. Слишком медленно.

Наконец он услышал четыре удара и звон колокольчиков, возвещающих четверть пятого. Первый робкий лучик прокрался к горизонту: сцена, которую он наблюдал каждый день с тех пор, как вернулся с чертовой войны.

Но его веки постепенно тяжелели и опускались. Голова склонилась набок, и сон, как истый враг, подкрался незаметно, окутал его толстым одеялом и задушил последние проблески сознания. Мягкий. Обманчивый. Смертоносный.

И тут началась перестрелка: острая боль от вонзившейся в ногу пули, леденящие душу вопли людей, атакующих и погибающих.

— Нет! Нет!

Он дернулся, вскочил с кресла, пытаясь унять грохот заколотившегося сердца.

— Нет!

Умом он понимал, что это лишь сон, тот самый кошмарный сон, который никак не оставлял его в покое. Но это значения не имело. Сейчас это сон. В прошлые ночи это тоже был сон.

Который когда-то был реальностью.

Он снова пригладил волосы дрожащей рукой и потер ладони о колючую щетину. Но боль была ничтожной по сравнению с той, что терзала его душу. С него достаточно. Больше он не вынесет.

Если даже спиртное не может дать ему покоя, что же остается?

Он шагнул к письменному столу и дернул на себя нижний ящик. Там, среди медалей и благодарностей от командования, лежали два пистолета и резная деревянная шкатулка с порохом и патронами.

Он порывисто схватил шкатулку и пистолет. Пора покончить с этим раз и навсегда.

Зарядил пистолет и оглядел ярко освещенную комнату. Нет, не здесь. Он не может сделать это в отцовском кабинете. Это оскорбит память его любимых родителей. Они заслуживали лучшего.

Поэтому он распахнул высокие стеклянные двери и вышел на восточную террасу, сжимая оружие. Рука бешено тряслась.

Он уставился прямо перед собой и дождался, пока на горизонте появятся знакомые очертания конюшни, а за ней — и крыш коттеджей.

С каждой минутой все отчетливее проступали силуэты зданий, деревьев и заборов. Силуэты. Знакомые с самого детства. Его дом. Дом, который он не мог покинуть.

И тут его неожиданно осенило.

Утро настало.

Ночь прошла.

Он со всхлипом рухнул на колени, и выпавший из рук пистолет ударился о рододендрон в кадке.

Ночь прошла.

Он не знал, сколько простоял здесь с опущенной головой, содрогаясь от бесслезных рыданий. А когда выпрямился, между холмами уже показался мутный краешек солнца. Теплый луч лег на его лицо. Теперь можно уснуть. Можно лечь в постель и впасть в желанное забытье.

Он поковылял обратно в кабинет, забыв о пистолете, забыв об открытом окне. Налил полный стакан виски и, распахнув дверь, слепо вывалился в холл. Оказавшись наверху, в спальне, он раздвинул шторы и снова воззрился на медленно плывшее по небу солнце. Послышался крик петуха. Скоро деревня оживет. Ткачи и красильщики примутся за ежедневную работу. Пастухи отправятся на поля, дети — в деревенскую школу, и юный Эйдриан вместе с ними.

Он увидел Отиса, главного конюха, шаркающего по гравийной дорожке к конюшне. Отис, как и многие другие слуги, работал в Вудфорде больше сорока лет.