Гедонисты и сердечная - Ольга Новикова

Сам ведь тогда позвонил Марфе и разрешил передать начальству свое согласие. Вечером перед Пасхой было дело. Дубинин – ни слова о празднике. Но она-то рада любому его звонку.

Загорелась… Не посчиталась с тем, что у шефа есть подстраховочная кандидатура на эту именно работу. И наплевала на то, что Мурат терпеть не может, когда его дома беспокоят по делам. Одной лишь думы власть знала – застолбить кандидатуру Дубинина.

А вип наш – тот еще тип – пропал и объявился дней через десять: ему, мол, еще нужно подумать, стоит ли браться за это дело. И просит прислать все материалы по электронке.

«Встретиться не захотел…»

Даже зрачки Марфы расширились от боли, когда она положила трубку и… понеслась к компьютеру. Выполнять дубининскую просьбу. Самоотверженно, как всегда. А потом плюхнулась в кресло и уставилась в телик. Но чем экран может увлечь-отвлечь эстетически отесанного человека… Так помрачнела, что веки покраснели и набухли. Прорвало – зарыдала.

Филипп уж и не знал, как ее успокоить. Попробовал открыть ей глаза на кумира. Греховно сотворенного. Мол, умелец, хитрован! На ровном месте сделал так, чтобы за него боролись. Как записная кокетка. Ну, под аккомпанемент рыданий разве скажешь, что ее просто подставили? Правда бывает непосильно тяжела, не станешь же грузить ее на и так поникшие плечи.

Есть у них секс или нет – ну сущая ерунда по сравнению с тем, как она ему предана.

Но в том, что Марфа предана Дубинину, не чувствовал Филипп никакого криминала…

Чтобы хоть как-то успокоить жену, он тогда и выдал: «Не переживай так, умница моя бедная! Я тебя люблю, и он тебя любит…»

Самоотверженность заразительна.

…Звонок!

Филипп вздрагивает, поворачивается на бок. Черт, больно! Он открывает глаза. Вместо моря, одетого пеной волн, в котором только что тонул, – Марфино кресло. Уснул одетый. Рука затекла. Локоть хрустнул, когда он вслепую стал шарить пальцами по кровати. Телефон запутался в скомканном покрывале. Нажал кнопку, а там – ровный гул равнодушного к человеку пространства.

Но где-то звенит…

Неотключенная трубка мягко приземлилась на подушку, и Филипп, прихрамывая, выскочил в коридор. Как раз в тот момент, когда в открытую входную дверь с неприятным скрежетом въезжала родная красная сумка, которую подталкивала чужая нога в адидасовской кроссовке. За ней из темноты прихожей, как из преисподней, – Мурат. К его плечу прижимается голова Марфы с открытыми, но какими-то бессмысленными, водянисто-виноградными глазами.

Мурат выпростал правую руку – поздороваться, и тело Марфы медленно, как в кино, стало оседать на пол. Филипп отчаянно засуетился и, конечно, подхватить не успел.

– Голова какая тяжелая… – забормотала Марфа, очнувшись от столкновения с твердым паркетом. – А где Даша?

– Она позавчера к Лильке уехала, на дачу. – Филипп обрадовался здравому вопросу. – К выпускным вместе готовятся, – пояснил он Мурату.

– Ой, извините! – Зажимая рот обеими руками, Марфа поползла в ванную. Видимо, сил не было подняться с колен.

Мужчины замерли. Стояли и слушали, как ее рвет. Бульканье сменилось судорожными всхлипами, между которыми расслышалось сиплое, задыхающееся: «Воды…»

Ну, теперь-то Филипп знал, что делать.

Хоть чуть подпорченное вино или просто лишний бокал – всегда одна и та же история. Даже в Париже Марфа умудрилась отравиться. Дорогое бордо, наверно, хранили неправильно. Ночь проспала, а с раннего утра принялась метаться в уборную – вернется, поворочается минут десять и снова бежит босиком, зажимая рот. Целый день потом на хозяйском диване искала позу, в которой голова трещит не так невыносимо. Вставала на коленки, упиралась лбом в твердую диванную поверхность… Попа на отлете…

Не смогла пойти на обед с кембриджским профессором.

Он потом при каждой встрече об этом вспоминал, жалел… А после взял и забыл, что приглашал Филиппа прочитать курс лекций на своей кафедре.

Поскорее бы выпроводить Мурата – при нем Марфе клизму не поставишь…

Легко получилось освободиться от соглядатая. Слишком легко…

Не будь Филипп так сосредоточен на своей миссии, он бы решил, что Мурат сбежал. Но в тот момент не до наблюдений было.

И про Дубинина он, конечно, не вспомнил.

Глава 7

Продолжая высматривать, не появился ли этот растяпа Филипп, Федор машинально похлопал себя по груди. Сердце забилось… Или возле сердца?..

А, это мобильник ожил… Сунул его в пиджачный карман и забыл. Да разве расслышишь синкопы «Аукцыона» в вокзальном гуле… Зеленое на зеленом… Современное на современном… Надо поменять мелодию. Моцарт, пожалуй, будет поперек течения…

На экранчике высветился семизначный номер. Не раздумывая, Федор нажал среднюю кнопку с зеленой стрелкой. Соединился. Выслушал. Севка зовет в Малаховку, к Наталье – у нее верстка. Бывшая однокурсница как была комсоргом, так и осталась… Естественно, если есть организаторская жилка у человека, то она никуда не девается. Именно по этой логике многие комсомольские организаторы стали «бурменами», то есть буржуазными менеджерами, некоторые – очень крупными. Избранные – олигархами.

А Севка напоминает про сборник вроде энциклопедии – к юбилею философского факультета. Статья про каждого выпускника. Надо исправить ляпы. Неизбежные.

Кем только не стали те, кто диалектику изучал по Гегелю. Экономистами, как Севка с Дубининым, Наталья – журналистка, Дуркин в министры вышел, а Умнов – в бомжи…

Чем-то насторожила обычная, чуть заторможенная речь друга… Единственного, если не считаться с нынешней привычкой называть другом всякого, с кем пару часов почесали языком и не повздорили.

Говорит, хорошо бы вместе навестить Наталью, но он и один может… Сегодня – крайний срок. Не приговаривает к поездке, не давит, но Федор уже озаботился… Глазами отыскивает вокзальные часы, прищуривается – половина одиннадцатого.

– Подождешь? – говорит он в трубку. – Я только узнаю, могу ли сейчас ехать.

Первым в телефонном меню выскочило Марфино имя. Нажал вызов. В ответ – «алло», мужское. Филипп. Что-то сбивчиво объясняет, оправдывается… Федор и вслушиваться не стал – остановил поток, мгновенно переключившись на бархатный доброжелательный регистр, предназначенный для деловых разговоров с посторонними ему людьми.

Про себя, правда, отметил: а я рассердился…

– Севочка, назначай встречу.

Не сразу, но Федор все-таки сумел прогнать гневные мысли о Марфе. Ни в коем случае нельзя анализировать отношения с человеком, на которого сейчас злишься. Эмоции, как туча, застилают обзор – какая уж тут полная картина… Срочные хирургические операции откладывают, если у пациента поднялась температура. А негодование Федора начало подбираться к точке кипения.

Стоп! Стоп! Люди как люди… Редко кто отзванивает, когда ситуация рассосалась…

Он даже буквально остановился. И тут же получил толчок в спину.

– Раззява! Ну и мужики пошли!

Его обогнула бабища с огромной клетчатой сумкой. Обернулась – и вдруг преобразилась. Он даже залюбовался переменой: лоб, гофрированный злостью и недоверием, расправился, полные яркие губы раздвинулись в улыбку, обнажив ровные белые зубы. Красавица!

Видимо, приняла его за какого-нибудь артиста. Бывало такое…

Всю оставшуюся дорогу Федор уже думал только про Севку. И, встретившись, постарался, чтобы тот присоединился к расслабляющему заплыву в прошлое.

Получилось. Подхватил друг приятные воспоминания:

– Помнишь, как мы вышли на поляну? Высокая трава… Окрашенная солнцем до желтизны… Слепит… Ну, помнишь? – спрашивал Севка, увлекаясь. – Она как будто дышала под несильным ветром…

– Такое как забудешь… Наш первый поход… Поездом до Гагр, потом пехом. Ночное небо… Я неба такого больше нигде не видел… Хотя на всех континентах высматривал. Нам обоим тогда надоели жены… – сказал Федор и прикусил язык: сам-то он умудрился не поддаться брачной чехарде, а Севка два раза разводился… Совсем недавно его третья жена умерла, и приемная дочь, молодая и очень современная, ловко выставила отчима из трехкомнатной квартиры в коммуналку…

– А помнишь военные сборы после четвертого курса? – Севка никак не среагировал на слово «жена»… Значит, не оно – ключ к его мерехлюндии.

– Сборы? – Федор расплылся в радостной, довольной улыбке.

Еще бы не помнить!

После отбоя они всей палаткой, человек восемь, сбежали на волю. Попутка подбросила до райцентра, и там – на танцплощадку. Севка, за ним остальные бесшабашно подкатились к самым смазливым девчонкам.

А Федор не поспешил. Выбрал тихоню, стоящую в сторонке. Привычную к тому, что на нее не обращают внимания. Лицо, если совсем честно, было так себе: тяжелый подбородок, глаза близко посажены, брови угрюмо срослись… Не уродка, конечно, но и не красавица. Зато бедра крепкие, широкие… Все ведь в движении… Женщины, как цветы под солнцем, распускаются от похвал…