Странствия Лагардера - Поль Феваль

Всадники делились на два отряда – беглецов и преследо­вателей.

Первая группа заметно уступала в скорости второй из-за кареты, катившейся посередине; по всему было видно, что вскоре оба отряда сойдутся в жестокой битве, ибо разделяло их не более чем три лье[11].

Ставкой в этом сражении, несомненно, была карета, ради которой беглецы все поставили на карту; окружавшие ее всад­ники держали в руках обнаженные шпаги.

Это были дворяне, привыкшие щеголять в роскошных при­дворных нарядах. Сейчас, однако, все они были экипированы по-походному, из чего следовало, что к путешествию своему – или, точнее говоря, бегству – они приготовились заранее. Об этом, кстати, свидетельствовало и то, что подставы для них были приготовлены вплоть до Байонны[12].

Их было восемь человек; они мнили себя храбрецами и по­лагали, что имеют на это основания.

Весь Париж знал их имена, титулы, шпаги и любовниц.

Час назад стало также известно, что отныне они преврати­лись в изгнанников и что им надолго закрыт доступ не только ко двору, но и в само королевство.

Сами они еще не ведали о последних распоряжениях регента Филиппа Орлеанского, но, похоже, догадывались о своей уча­сти, ибо на лицах их можно было прочесть все что угодно, кроме радости.

Были среди них отчаянные головы, привыкшие раздавать и получать удары шпагой, – этим страх был чужд; другие же вступили на скользкую дорожку не по убеждению, а из тщеславия – и теперь их увлекал общий поток. Все знали толк в наслаждениях, даруемых жизнью, и умели брать от нее все; однако в этот час им было не до веселья; непривычная меланхолия овладела умами некогда шумных и веселых собу­тыльников, и они обменивались только короткими отрыви­стыми репликами.

Бывают в жизни обстоятельства, заставляющие умолкнуть и самых болтливых.

Утро вечера мудренее! Ночь образумила их, хотя они не могли и мечтать, чтобы провести ее в собственной постели. Во мраке они яснее чувствовали, сколь неизбежен заход солнца.

Солнцем для них были милость, фортуна, удовольствия и любовь; мраком – изгнание, бегство, туманное будущее.

Лишь один из них – тот, что скакал возле дверцы каре­ты, – сохранял силу духа в этот критический момент. Это был их вождь и повелитель, источник всех прежних благ, ору­дие нынешних и грядущих бедствий.

Его звали Филипп Мантуанский, принц Гонзага.

Черный тонкий силуэт Пейроля, его интенданта и фактоту­ма, маячил впереди.

Карету окружали Монтобер, Лавалад, Носе, Таранн, ба­рон фон Бац и Ориоль; причем последний все время норовил опередить своих, ибо опасность угрожала сзади.

Здесь собралась вся шайка верных подручных-висельников принца Гонзага, за исключением пяти человек: Альбре, Жирона, Ла Фара, Шуази и Навая. Двое первых приняли смерть от шпаги Лагардера в особняке Гонзага мгновение спустя после подписания договора с горбуном. Поэтому их отсутствие нико­го удивить не могло.

Но что же сталось с тремя другими, для которых были приготовлены лошади у ограды кладбища Сен-Маглуар? Неу­жели и им пришлось вместо испанской дороги ступить на путь, ведущий к вечности?

Этими вопросами больше всего терзался Ориоль.

– Жирон и Альбре вчера, – бормотал он, – а сегодня Ла Фар, Шуази и Навай…

Маленький толстый откупщик ошибался лишь в одном: Наваю удалось ускользнуть от безжалостной Парки[13], ибо он от­бросил шпагу, которой нанес рану маркизу де Шаверни. Раскаяние спасло его от карающей руки шевалье.

Монтобер отозвался на сетования толстяка насмешкой обре­ченного на смерть:

– А через час, возможно, Ориоль и Монтобер… Лагардер с одного удара убивает двоих, стало быть, это всего три взмаха шпагой… Последнее па он исполнит с Гонзага! Ты дро­жишь, Ориоль?

– Ты не можешь этого видеть в такой темноте… Однако, должен признаться, постель красотки Нивель будет помягче, чем седло…

– Попробуй вздремнуть, может, тебе приснится, что она уложила тебя спать на ковре… У этих девочек из Оперы бога­тое воображение.

– Бедняжка Нивель! – вздохнул банкир.

– Нивель пьет шампанское или забавляется с любовни­ком, – сказал Монтобер со смехом, – а ты удираешь во весь опор… Она наверняка уже нашла тебе замену… Впрочем, я не исключаю, что она подождет… до завтра!

Никто даже не улыбнулся в ответ на остроту. Беглецам было не до шуток.

Ветер уносил с собой слова, раздувал плащи, путался в их складках. Красная, словно обагренная кровью луна то скрыва­лась за черными тучами, то выходила из-за них, забираясь все выше и выше. Когда она исчезала, и всадники, и карета, и де­ревья, и дорога тонули во тьме. В такие моменты никто не раскрывал рта.

Морщина перерезала лоб принца Гонзага.

Незадолго до семейного суда, или, как он называл это со­брание, семейного совета, предвидя свое поражение, он сказал:

– Мы должны увезти с собой живой выкуп, нашу залож­ницу.

И заложница была здесь: в карете рыдала Аврора де Невер в подвенечном наряде, тогда как сидевшая рядом Флор сжимала ей руки, умоляя не терять надежды и верить в Лагардера.

– Да, я верю, – говорила Аврора, – я знаю, он спасет нас, если жив. Но жив ли он? Что произошло, когда нас уно­сили? Все они собрались там, чтобы убить его…

– Что стоят десять шпаг против его одной? – возразила Флор, небрежно пожимая плечами. – Если бы он погиб, на­ши похитители не спасались бы бегством. – Наклонившись, она нежно поцеловала подругу со словами: – Теперь с ним Шаверни, и нам больше нечего бояться.

И тут же сама отвернулась, чтобы утереть слезы… Перед глазами ее встал Шаверни: упавший на одно колено, окровав­ленный и бледный. Она знала, что маркиз ранен, но не хотела говорить об этом…

Если удар не поражает храбреца сразу насмерть, то тер­заться незачем. Флор ждала спасения от обоих: от Лагардера и от Шаверни.

Принцу очень хотелось знать, о чем они говорят. Но сто­ило ему наклониться к дверце, как девушки замолкали, теснее прижимались друг к другу.

«Мне будет трудно из разлучить, – думал он, – и эта дружба может помешать моим планам. До чего же глупа цыганка! Я подобрал ее, чтобы открыть ей путь к богатству и славе, а она добровольно от всего отказывается… Она истинная дочь своего племени: чувства для нее важнее денег и почестей, тогда как я ради них нарушил все законы Божеские и челове­ческие… Правда, теперь близится расплата и моя погибель… Погибель? Да полно. Так ли все непоправимо? Нужно лишь убрать с дороги Лагардера и вновь увидеться с регентом… По­ка же, однако, я спасаюсь бегством от этого непобедимого ше­валье!»

Он сжал кулаки и скрипнул зубами. Лошадь его подпрыг­нула, ибо он в бешенстве вонзил шпоры ей в бока.