Проект Бессмертие - Юрий Тарабанчук

Неожиданно из-за угла неотложки выплыл напарник Ивана Савельевича, тоже дежурный санитар, кое-как выбритый мужчина со спитым маловыразительным лицом по фамилии Синицын. Не обращая внимания ни на машину, ни на находящихся в ней людей со странной симптоматикой, он враскачку подошел к Богуну.

-- Арсений Николаевич, разрешите обратиться, -- тщательно выговаривая слова, слегка заплетающимся языком сказал он и пошатнулся. -- Коллеги, да, просили меня подсобить им в одном оч-ч-чень важном вопросе. Без меня никак не обойтись им... Нижайше прошу отпустить на полчасика где-то, плюс-минус природная погрешность. Вот по сути и все.

Иван Савельевич возмущенно топнул ногой и неодобрительно хмыкнул:

-- Опять ты, Жора, в кочегарке нажрался. Еще мало? Сколько ж тебе надо для полного счастья на грудь принять?

Спитый уперся хребтом в стену и агрессивно возразил:

-- Не пил. От бесед умных голова кругом идет, признаю. Амфибрахий исследовали. Теперь вот к анапесту подбираемся, осилить желаем. Но тебе этого не понять, Иван. Раскольник ты и раб тьмы кромешной!

Иван Савельевич с ног до головы смерил спитого пренебрежительным взглядом, но промолчал, всем своим видом выказывая пренебрежение к напарнику.

Богун тяжело вздохнул:

-- Что с тобой делать, Синицын, ума не приложу. В отцы по возрасту мне годишься... Ты же меня, Синицын, под монастырь подводишь!

-- Так вы, Арсений Николаевич, тоже зодчеством интересуетесь? -- восторженно удивился плохо бритый, приятственно украсив улыбкой мятое лицо. -- Исключительно, оправдываюсь, монастырским? "Монашеская республика" на Афоне? Одесса - мама, Константинополь - папа? Не ожидал, никак не ожидал! -- Он удивленно повертел головой, достал из глубокого кармана брюк пустую бутылку, заглянул в нее сквозь надбитое горлышко, огорченно вздохнул и с удвоенным энтузиазмом повторил: -- Не ожидал! Алмаз сокрытый вы в себе таите, доктор! Лучами брызжите на мир печальный сей!.. Гм, тогда что же, милости прошу со мной пройти, обсудить так сказать, на коллегиальном собрании. К свету знаний, возвышенно выражаясь, присовокупиться!

-- Не присовокупиться, а присоединиться, Синицын, -- машинально поправил спитого Богун и решительно добавил: -- Так вот, присоединяться, возвышенно выражаясь, не желаю. Желаю, чтобы ты, как человек тонкий, ищущий, мне ответил: ты сегодня будешь работать или с господином Рыжовым на философские темы дальше углубляться, поэтические пласты в стакане граненом искать?

Внезапно Иван Савельевич склонился к плохо бритому и тихо произнес:

-- Я тебя, Аристотель анапестовый, в последний раз предупреждаю: домой волочь тебя не буду, сам доползешь. Карту, пока еще вменяемый, нарисуй себе контурную. Бары пивные крестиками красными на ней обозначь - запретная, мол, зона, зайдешь - не выйдешь. Ишь, моду взял: как не нужен, то Савельич - раскольник, а как нужен, то друг сердечный. Понял?

Плохо бритый, как бы извиняясь, развел в стороны руки и со страдальческим выражением на лице невнятно констатировал:

-- "Дорогу осилит идущий", - классика жанра... Соблазны на ней обильно разбросаны... Два начала, Иван, в тебе борются: жалость и черствость. Полет и влет. Бутыль и чекушка. Ты - как батон хлебный: сверху долгоиграющая корка, внутри хрен знает что. Ну и как, по-твоему, к тебе обращаться? Раскольник, - понимаешь мысль? - от мавританского слова "рассол", то есть "жажда" на языке аборигенов, коренных жителей пустыни. А теперь скажи: кто более матери-истории ценен? -- спитый меланхолично икнул и выжидающе замер.

-- Ну и закрутил, -- невольно уважительно отметил Иван Савельевич, с брезгливой гримасой воротя в сторону свое лицо. -- То-то я за собой в последнее время замечать стал: как с тобой пообщаюсь, так немедля два по сто опрокинуть хочется, мозги очистить от лапши твоей неимоверной.

-- Парадокс, -- философски согласился с ним спитый и многозначительно поправил в кармане брюк пустую бутылку. -- Вся жизнь парадокс и неподъемная проблема. Быть иль не быть? Вот в чем вопрос, который время перед гражданином ставит. Легко казаться выпимшим снаружи, но очень трудно им по сути быть! -- Он энергично оттолкнулся от стены и наклонился в сторону Ивана Савельевича: -- Пару копеек до зарплаты на благотворительность на пожертвуешь, сердце твое золотое? Отдам, секунды лишней не колеблясь, как година роковая грянет!

Иван Савельевич ловко соорудил из пальцев известную конструкцию и сунул ее под огнедышащий нос напарника:

-- Во! Нечего из себя жертву жизненную строить!

Богун, молча наблюдая за привычной перебранкой санитаров, покачал головой. Мысль о машине с больными не давала ему покоя.

-- А может - стреляться? -- между тем задумчиво вопросил плохо бритый и со значением подмигнул Ивану Савельевичу. -- Пистоли, конечно, задача серьезная, но жизнь разнообразит. К барьеру, друзья-декабристы! Процесс исторический... "Не падайте духом, поручик Голицын, зачем нам, поручик, такая страна?.." -- он с воодушевлением и решительно переврал слова романса. -- Я, как бывший контрабасист, стреляю без промашки и жалости сопливой. На спор в тире такие призы брал: ого! Что ни выстрел - то десятка, что ни выстрел, то яблочко. Прирожденный стрелок-любитель. Все завидовали! И наливали, конечно, безжалостно... Эх, ристалище житейское!.. Или ты, Иван, на бакенбардах двухсторонних желаешь биться?

-- На алебардах, -- внезапно поправил Арсений и едва заметно улыбнулся: -- На алебардах дерутся, на бакенбардах спят. Житейская, между прочим, мудрость.

-- Очень тонко подмечено, Арсений Николаевич, -- одобрительно затряс головой спитый. -- Это я так, ради смеху, перепутал буквенные знаки, падежи и склонения имен существительных. Кстати, страдательный падеж - моя непростительная слабость. Выпью - страдать тороплюсь. Возможностей нереализованных в дела заметные - море цельное и пол-литра закупоренных. Как блох, извиняюсь, на кошке шелудивой, этих возможностей было... Не по тому пути пошел, не ту тропинку жизненную выбрал... Пожинаю, извиняюсь, плоды свои, сокрытые от глаз чужих едва ли. На грядках, блин, и персик и хурма, но не видать их, блин, в акациях колючих!.. Да, мать моя женщина... -- Спитый, наконец, обратил внимание на армейскую машину и трагическим шепотом вопросил: -- А это что за путники на перекуре долгом? Трагикомедия в стиле фильма ужасов, не иначе. Я, конечно, на себя в зеркало давненько не смотрел, но жизни, фонтаном изрыгающей, во мне гораздо более пульсирует. Чего молчишь, Иван, и глазки хоронишь? Не доглядели бойцов армейских?

Внезапно наступило гнетущее молчание. Плохо бритый, осознав, что ляпнул лишнее, недоуменно поглядывал на Богуна и казался слегка растерянным.

-- Чучело ты гороховое, Жора, -- вдруг сделал нелицеприятный вывод Иван Савельевич. -- Клоун местный. Ни души, ни сердца не имеешь. Зря только землю топчешь. К санитарке из терапии на прошлой смене безответно приставал, в ноги пытался упасть, головой прижаться. Еле она тебя успокоила черпаком никелированным. Хорошо, что баба бойкая попалась, смышленая, обходительная. Знает, как с такими деятелями разговаривать, ублажить умеет. "Хлоп!" - полоником по башке и опять к больным, суп по тарелкам разливать бесплатный, с привкусом хлорным.

-- Все они до поры до времени боевые, -- загадочно подмигнул напарнику спитый. -- Просто не с того заезд я к ней начал. Надо было для начала фактурой ее, халатиком для виду прикрытой, повосторгаться, на слезу пробить, о жизни неудавшейся поплакаться, о предательстве человеческом поразмышлять, а потом уже денег просить... Прав, прав ты, Иван, пугало я и есть. Для дураков - объект насмешек, для умных - чрезмерно пьющее лицо... Одно спасение - свет знаний, из кочегарки исходящий. За дело правое всегда чем-то жертвовать приходится. Правильно, надеюсь, излагаю? Доступно вполне?

-- Допустим, -- нехотя признал Иван Савельевич.

-- Вот я и жертвую печенью своей бесценной, -- мученически наморщил лоб Синицын. -- Лучше печенью, чем жизнью. Парадокс? Не думаю. Ах, почему я не думаю, тебя интересует? Отвечаю навскидку: нечем мне думать, уже минут десять, как голову между плечей не ощущаю. Может, свалилась где-то по дороге, с бумажкой денежной, между зубами зажатой... Не видали, случаем парадоксальным, Арсений Николаевич?

-- Ладно уж, Синицын, иди поищи свою голову, а заодно и проспись у кол-лег, -- Арсений особо сделал ударение на последнем слове, проигнорировав вопрос спитого. Он, как ни странно, в чем-то понимал и жалел спитого санитара.

Иван Савельевич болезненно вздохнул. На его лице проступили следы нелегкой внутренней борьбы. Затем незаметно протянул напарнику пятерку. Тот так же незаметно принял дар, подмигнул, обернулся к врачу и ударил себя кулаком в грудь:

-- Благодарствую сердечно, Арсений Николаевич! Человек вы с буквы заглавной! Человечище, вы, настоящее, к сирым и убогим внимающее остро! Через полчасика, плюс-минус природная погрешность, как штык, у ваших ног пребуду! -- Мужчина крутнулся на месте и тяжело поплыл за угол.