Первый толчок - Сабир Азери

Наконец Телли Арвад пришла в себя. Ей помогли вернуться в дом. До самого вечера Сенем ни на минуту не оставляла мать одну: то и дело поправляла ей постель, согревала чай или просто держала ее за руку, как бы стараясь влить в слабеющее тело свои силы. Что–то надломилось в душе у девушки. Стоило ей вспомнить помертвевшее лицо матери, лежащей в беспамятстве возле очага, как ее охватывало отчаянье. Она понимала, что долго сопротивляться не сможет.

Так и случилось через несколько дней.

Причитания матери Сенем услышала, еще не переступив порога дома. Мать стояла полураздетая, повиснув на ручке двери:

— Дождалась, доченька! Отказался от тебя Осман! На другой женится!

Мать вцепилась пальцами в волосы, стала раскачиваться и оседать на пол — лохматая, седая, жалкая и страшная в своей беспомощности и озлобленности.

— Пусть женится, — тихо сказала Сенем.

— Убила! — закричала мать, выпрямляясь и отталкивая ее. — Люди, приходите смотреть на убийцу!

Пошатываясь, она побрела по двору к калитке, продолжая кричать, словно обезумев. Сенем бросилась за ней, загородила дорогу, сказала задыхаясь:

— Не надо, мамочка, не надо! Я согласна,„Пусть этот собачий сын меня забирает.

Рыдая, она бросилась в дом.

…Телли Арвад после этого прожила еще много лет так, что Сенем порой думала: не разыграла ли мать в тот день нехитрый спектакль, чтобы выдать дочь замуж?

Уже второй раз за этот вечер Алыш спрашивал:

— Па! А почему мама не идет?

Осман отвечал спокойно, чтобы не волновать зря сына:

— Что, ты ее не знаешь? Пока все сено не сгребет — не жди.

Но он и сам беспокоился: Сенем никогда так не припозднилась.

Ах, Алыш, Алыш! Старики говорили: «Сын послан Осману самим аллахом в награду за доброту». Если бы Осман верил в бога, он сказал бы иначе: «В награду за многолетнюю, терпеливую веру в чудо». Чудом и было рождение Алыша.

Осман стал ждать его со дня свадьбы. Впрочем, тогда рождение сына не казалось чудом. Он даже прикидывал: не пора ли начинать мастерить люльку? И гости на свадьбе поднимали стаканы все больше за детей Османа и Сенем. Свадьба была скромная — на всех гостей один десятилитровый бочонок вина, подарок Гафароглы. В самом начале войны закопал он этот бочонок, поклявшись, что выпьет его в День Победы, но узнал, что у Османа нет вина в доме, не удержался, выкопал. А на свадьбе сказал: «Придет победа — и без вина будет. Веселье! Свадьба — тоже победа! Жизнь победила, дети пойдут, теперь нам много детей надо, чтобы восполнить наш род!»

И, сказав так, Гафароглы, за три года не выпивший и стакана вина и поэтому сразу же захмелевший, вышел из–за стола, вытащил из–за пояса плетку с рукояткой, выточенной из ножки косули, и, обращаясь к гостям, закричал, как прежде, до войны, когда был тамадой на свадьбах: «А ну, парни, чего стоите?» Прежде парни только этого и ждали: выходили в круг, начинали танец, а Гафароглы, размахивая плеткой, словно быч подгонял их: — быстрей, быстрей! Иногда плетка и впрямь задевала кого–нибудь из парней. Тот молчал, за него вскрикивала одна из девушек, стоявших поодаль. И сразу всем становилось ясно: вот они, жених и невеста на новой и скорой свадьбе!

Теперь, вытащив из–за пояса плеть, Гафароглы мгновенно протрезвел. В круге кроме него стоял Осман, колчерукий с детства Наджаф, да еще трое инвалидов, вернувшихся с войны… Девушки выталкивали в круг школьников — мальчиков, но те жались к матерям.

— Ну что ж, Сенем! — сказал тогда Гафароглы, стараясь шуткой скрыть смущение. — На тебя вся надежда. Рожай побольше!

Однако день шел за днем, месяц за месяцем, а Сенем все не тяжелела. Каждый вечер, ложась в постель, Осман спрашивал осторожно: «Нет?» И Сенем виновато отвечала: «Нет».

Кончилась война. Вернулся Солтан, пролежавший в госпитале, полгода после тяжелой контузии, и вновь уехал — исчез, как будто его и не было; вернулись другие фронтовики, свадьбы нет–нет, да- шумели теперь в Гарагоюнлу, а там и младшенькие подросли, заженихались, заневестились. И уже протянулись кое–где за домами веревки с пеленками, закачались колыбели… А Сенем все так же виновато отвечала по вечерам на вопрос Османа: «Нет»…

Дом без детей мертв. Осман стал хмурым, раздражительным, хотя изо всех сил старался не сорваться, не обидеть Сенем. Разве она была виновата? Но однажды он все–таки не выдержал. Случилось это в тот день, когда тракторист Шалон. вдруг посреди бела дня появился на сельской улице, пританцовывая, вопя что–то бессвязное и потрясая гроздьями бутылок, зажатыми за горлышки в кулаках. Говорить связно от волнения он не мог, а просто стал поспешно разливать вино по стаканам всем, кто сбежался к нему. И только выпив свою долю, наконец выдохнул: «Сын! Сын у меня родился!»

До самого вечера гуляли друзья Шалона, среди них Осман, отмечая рождение первенца. Домой Осман вернулся сильно расстроенным. А Сенем в этот вечер, как нарочно, была весела и даже игрива. Напевая, она подходила к зеркалу, прихорашивалась и как–то особенно при этом поглядывала на мужа. И хотя Солтана давно уже не было в селе, странное поведение жены пробудило ревность в душе Османа. Что за беспричинная радость? Не получила ли она весть от своего первого возлюбленного? Он не переставал ревновать жену все эти годы, ие признаваясь себе в том, что ждет с таким нетерпением ребенка еще и потому, что тот окончательно привяжет к нему Сенем. Впервые, в жизни ему захотелось ударить жену. Желание это было таким сильным, что он поспешно лег в постель и отвернулся к стене, чтобы не видеть Сенем. Но она сама подошла к нему.

— Ты что такой сердитый?

— А что, я должен танцевать? — зло спросил он, не поворачиваясь.

Она погасила свет, разделась, легла рядом, провела тихонько пальцами по его спине, прошептала:

— Осман…

Ему показалось, что она всхлипывает. Он рывком повернулся, прижал голову Сенем к своей груди; ладонь его стала мокрой. Еще ничего не понимая, но уже предчувствуя небывалое, немыслимое, он вскочил с постели, дрожащими руками зажег лампу. Сенем спрятала лицо в подушку. Осман отбросил подушку на палас, спросил шепотом;.

— Да? Сенем стыдливо и счастливо кивнула…

Всю ночь он не спал. Лежал рядом с женой, но отодвинувшись от нее так, что едва не падал с кровати: боялся ненароком не только толкнуть, но даже задеть ее.

— Сына я назову именем моего отца, — шептал он. — Ладно? Тебе нравится имя Алыш?

Ей нравилось только одно имя: Солтан! Оно и сейчас звучало для нее музыкой. Но могла ли она сказать об этом мужу? Уже несколько лет они жили тихо и мирно, она даже скучала, если он уезжал куда–нибудь ненадолго. А теперь он становился не только ее мужем, но отцом будущего ребенка, И Сенем покорно подтвердила:

— Алыш — красивое имя…

… — Па! — сказал Алыш ломким: баском. — Я пойду встречу ее. Смотри, скоро совсем стемнеет.

— Хорошо, сынок, — ласково ответил Осман. — Вместе пойдем. Ботинки мои не видел?

— Я их почистил. Сейчас принесу.

Ах, Алыш, Алыш… Люди говорят: «У мальчишки один отец — Осман и две матери: Осман и Сенем!» Действительно, вся жизнь Османа — в сыне. О нем думы с утра и до вечера. Где он! Что с ним? Сыт ли? Выучил ли уроки? Не подрался ли с кем–нибудь? Воспитание — хуже не придумаешь. В селе все сначала были уверены: вырастет Алыш избалованным, испорченным. Ничего подобного! Рос мальчишка добрым и скромным. Вот тогда: то старики и сказали: «Аллах послал Осману сына…»

Алыш пошел за ботинками во двор. Через минуту раздался его удивленный и чуть встревоженный голос:

— Отец!

Осман, как был, в носках выскочил за дверь. Сын стоял посреди двора и смотрел в дальний его угол, где из–за плетня, поодаль друг от друга, выползали три черные длинные змеи.

— Отойди, Алыш! — крикнул в испуге Осман, бросаясь к нему и на ходу оглядываясь, чтобы найти какую–нибудь палку. И тут же он вздохнул с облегчением, убедившись в ошибке: из–за плетня во двор, извиваясь, останавливаясь и вновь устремляясь вперед, ползли не змеи, а струйки воды.

— Тьфу, черт! — выругался Осман. — Откуда она? Алыш выбежал со двора.

— Па! — крикнул он. — Да ее тут полно! Вода сочилась из небольшой трещины в скале, под которой стоял дом Османа, сочилась вроде бы незаметно, но уже успела натечь лужей возле плетня.

«Видно, родник в горе открылся!» — подумал Осман, В любом другом случае мысль о новом роднике была бы ему приятна: родник — это радость! Но сейчас он подумал о нем с тревогой. Затопит весь двор!

Такого никогда еще не бывало. Осман стоял в растерянности, не зная, что предпринять, как остановить ручейки, слившиеся в один поток у его ног. Замазать глиной? Законопатить? Или вбить клин в щель? Завтра придется заняться всерьез, достать цемент, забетонировать, а сейчас — времянку, чтобы не затопило за ночь.