Первый толчок - Сабир Азери

— Поешь ты теперь рыбки! — бормотал Солтан. — Подберешь слюнки!

Он перекидал в озеро все крупные комья, когда близкий шорох заставил его оглянуться. Шорох не испугал Солтана, он был не из боязливых и к тому же знал: кто бы ни застал его сейчас, связываться не станет, чтобы не наживать себе врага, в Гарагоюнлу уже знали его нрав! И все же, оглянувшись, Солтан испуганно присел, стараясь слиться с кустами, вжаться в траву, чтобы остаться незамеченным.

По берегу шла Сенем.

Она прошла мимо, не заметив Солтана, и он перевел дух. Выпрямился, посмотрел ей вслед и неожиданно для себя окликнул. Тихо, одними губами. Однако она услышала.

Он не знал, зачем это сделал. Наверное, причиной тому был лунный свет, преобразивший лицо женщины. Давно уже Сенем потеряла девичью свою красоту В лице ее все как бы опустилось: углы губ, глаз, даже морщинки на висках стремились сползти вниз. И вся она, потеряв горделивую осанку, словно бы осела, стала меньше ростом. Но в лунном скрадывающем свете Сенем снова предстала перед Солтаном юной и прекрасной.

Она не удивилась, как будто ждала этой встречи, поздоровалась в стояла молча.

— Ты откуда? — хрипло спросил Солтан, хотя видел, что она шла с граблями на плече, а теперь опирается на них. — С покоса, что ли? Чего со всеми не пошла?

Он задавал вопросы, не ожидая ответов, только бы

Сенем сама не спросила, что делает он здесь, что за мешок валяется у него в ногах и что это рассыпано по траве?

— Как живешь, Солтан? — тихо спросила женщина.

— Лучше всех! — ответил он с вызовом,

— Долго тебя не было…

— Разве?

— Совсем чужой стал. И говоришь, как чужой. Раньше ты был добрый…

— Зачем, вспоминать, что было раньше… — Ты никогда не вспоминаешь?

— Слушай, иди своей дорогой! Я тебя не звал.

— А мне показалось…

Конечно, давно пора забыть прошлое. Он думал — забыл, иначе не вернулся бы. Но вернулся, и вспыхнули вдуше угли, давно покрытые пеплом. Что это было? Прежняя любовь? Какая там любовь, когда седая прядь — след войны — совсем затерялась среди других таких же, а лицо прорезали морщины. Прежняя обида, злость за несложившуюся жизнь, за лютое одиночество, которое началось двадцать с лишним. лет назад и продолжалось все это время?

С тех пор, как Солтан вновь вернулся в село, им не Доводилось встречаться наедине; на людях едва кивали друг другу, старались поскорее разойтись. Но уж лучше так, чем стоять на берегу озера, где все напоминало им о счастливом прошлом, и говорить грубости.

— Хорошо, я уйду. Только, Солтан, родной, прошу тебя: не делай этого…

Слово «родной» ошеломило Солтана, заслонив все другие. В его сознании жила не одна–, а несколько Сенем. Тоненькая, грациозная девушка, почти девочка, с которой оци так любили бродить по берегу озера. Он был тогда необыкновенно смешлив — из тех весельчаков, про которых говорят: «У них десны на солнышке загорают!» Сенем всплескивала руками: «Вчера председатель Гафароглы опять сердился. Почему, говорит, жеребец Гырат все время ржет по вечерам? Ему объясняют: это, мол, не Гырат, это — Солтан на озере… Родной, я не хочу, чтобы над тобой потешались!» Солтан обещал сдерживаться, но через минуту, забывшись, опять хохотал так, что эхом откликались горы. Сенем зажимала ему ладошкой рот. Ладошка была легкая и нежная, как прядь козьего пуха, и пахло от нее чуть слышно духами, хотя Сенем никогда не душилась. Солтан, схватив ее за руку, притягивал к себе… И опять она говорила: «Родной, не надо…»

И были другие Сенем. Рыдающая молодая женщина, когда он, узнав о ее замужестве, бросил ей в лицо оскорбление, прежде чем уйти из села… Пожилая Сенем–соседка, заботливо зовущая мужа и сына: «Осман! Алыыш! Идите ужинать!»…

«Родной…» Это говорила та, первая Сенем!

Она шагнула к мешку, нагнулась и протянула руку. Солтан, опомнившись, поспешно перехватил ее. Ладонь была холодной, твердой и грубой, как долго пролежавший в земле камень. На Солтана пахнуло от Женщины запахом сырой травы.

— Не трогай! — крикнул он.

— Ты никогда на меня не кричал, — укоризненно произнесла женщина.

Все было в ней чужим, другим, а голос не изменился. Голос принадлежал той, первой Сенем. Едва она начинала говорить, как Солтан терялся.

— Не вспоминай! — буркнул он. — Прошу тебя… Быстрым движением Сенем расстегнула верхние пуговицы рубашки и сняла с шеи нитку с тускло блеснувшими синими стекляшками.

— Что это? — спросил он, стараясь не смотреть на обнаженную грудь женщины.

— Бусы. Твой подарок.

Солтан вспомнил. Сенем подарила ему часы, а он ей — бусы. Ни у кого из парней в селе не было часов, он очень гордился подарком. На фронте, боясь разбить, редко носил на руке, чаще, как амулет — на груди. Но когда узнал, что Сенем, не дождавшись, вышла замуж за Османа, он снял их, ударил о камень. Стекло разлетелось, но часы шли. Солтан- сапогом растоптал их, раздавил, смешал с землей…

Эх, лучше не вспоминать!

Сенем носком ботинка потрогала рассыпанные по траве, слипшиеся комки.

— Ты убьешь озеро, Солтан…

— Чего болтаешь! — крикнул он. — Рыбу подкармливаю!

— Что с тобой стало, — сказала Сенем с тоской. — Что с тобой стало!

— Какое тебе дело до меня? — снова взвился Солтан. — У тебя есть о ком думать. А меня не трогай!

Он никак не мог закурить. Третья сигарета ломалась в его прыгающих пальцах. Сенем плакала. Когда она прежде, еще в той жизни, плакала, Солтан, забыв все, бросался ее утешать: Целовал мокрые глаза, слизывал языком соленые капли, нежно перебирал пряди волос. И сейчас все его существо рванулось к Сенем, он даже руки протянул, чтобы обнять, успокоить. Но перед ним стояла другая, чужая женщина, жена Османа. У него не было ни права, ни желания обнимать ее, утешая.

— Родной, у тебя окаменело сердце, — всхлипывала Сенем. — Как можно жить с таким сердцем?

И опять он дрогнул.

— Помнишь, я стеснялась твоего смеха, — продолжала между тем Сенем. — Ты хохотал, как будто ржал Гырат. Сейчас об одном мечтаю: услышать твой смех.

— Гырат давно околел, а я отсмеялся.

Женщина улыбнулась сквозь слезы, взяла его за руку, и на этот раз ее прикосновение не показалось Солтану таким холодным и грубым. Его бил озноб. Он чувствовал, что еще немного, и женщина победит его. Мысль эта ужаснула Солтана. Столько лет он провел с сознанием своего горя, так привык к нему и привык объяснять свою неприкаянность этим горем, что уже не представлял себе иного Состояния. Не раз он мог бы создать семью, но не стал этого делать, уверяя себя и других, что хорошо знает — цену любви. Одинокий человек — перекати–поле, сегодня здесь, завтра там; год шел за годом, где только не побывал Солтан, чего не насмотрелся… Ни за что не зацепилась его душа, обожженная изменой любимой. Никто не мог бы сейчас сказать, как сложилась бы жизнь Солтана, не случись с ним этой беды, но раз случилась она, можно было и не искать других причин его несчастливой судьбы. Нет, он не мог, не имел права примириться с прошлым, иначе ему пришлось бы признать всю свою жизнь страшной ошибкой.

И поняв это, он сказал:

— Дай–ка бусы!

Сенем доверчиво протянула ему нитку бус, сказала, успокаиваясь:

— Посмотри, они обкатались на груди, как камешки на берегу…

Солтан размахнулся и кинул бусы в озеро. Они упали с таким же плеском, как падали слипшиеся комки из мешка.

Женщина ахнула, закрыла лицо ладонями, словно он швырнул в воду живое и дорогое ей существо.

— Иди! — сурово сказал Солтан. — Да смотри получше за своим Османом: подавится когда–нибудь рыбьей костью, плакать будешь!

Сенем молча повернулась и, тяжело опираясь на грабли, пошла от него прочь. А Солтан, оставшись один, в бешенстве бросился топтать бумажный мешок. Он разорвал его и разметал клочья по берегу, каблуками и носками сапог стараясь зарыть в землю остатки прикормки.

Солтан бросил последний взгляд на озеро. Рыба играла. Множество больших и малых, сверкающих кругов расходились по воде. Солтан едва не вскрикнул: каждый был с ожерельем, он различал в них даже отдельные бусинки–стекляшки.

Для многих самыми трудными в военное лихолетье были первые годы, для Сенем — последний. Война подходила к концу, но кончились и силы у девушки. Всем было трудно, Сенем — особенно.

Председатель Гафароглы повторял каждый день: «На фронте ваши братья, мужья, отцы. Им ещё труднее». У Сенем на фронте были сначала трое: Солтан, отец и брат. Потом остался один Солтан. Но и от него уже давно не было писем.

Мать слегла, когда пришла похоронная на мужа, а следом и на сына. Вся работа в поле, на огороде и по дому легла на плечи Сенем.

В тот день она совсем выдохлась: кетмень валился из рук. Домой вернулась затемно. С трудом открыв калитку, вошла во двор. Худющий, с выпирающими ребрами пес встретил ее радостным визгом, пытался лизнуть руку, но она грубо оттолкнула, его; заскулив, он потащился в угол двора, откуда с недоумением уставился на хозяйку, прежде всегда ласковую с ним.